Круг первый

Круг первый

«Я тот, кто я есть!»

«I AM WHAT I AM». Таков последний подарочек маркетинга миру, такова высшая стадия рекламной эволюции, которая далеко переплюнула все предыдущие увещевания «быть другим», «быть самим собой» и «пить Пепси». Десятилетия развития концептов и концепций, и ради чего? Чтобы прийти к чистой тавтологии. «Я»=«Я». Он бежит по бегущей дорожке перед зеркалом своего спортивного клуба. Она возвращается домой, за рулем своей Smart. Суждено ли им встретиться? «Я ТОТ, КТО Я ЕСТЬ». Мое тело принадлежит мне. Я есть я, ты есть ты, и все плохо. Массовая персонализация. Индивидуализация всех условий — жизни, работы, несчастья. Вялотекущая шизофрения. Прогрессирующая депрессия. Атомизация, распад на мельчайшие параноидальные частицы. Истеризация всякого человеческого контакта. Чем больше я хочу быть Самим Собой, тем более меня снедает ощущение пустоты. Чем яростней я самовыражаюсь, тем более я выдыхаюсь. Чем суетливее я ношусь в поисках себя, тем более я устаю. Я хватаюсь, ты хватаешься, мы хватаемся за наше «Я», как за постылую подпорку. Мы превратились в представителей самих себя — весьма странное занятие! — в гарантов собственной индивидуализации, которая, в итоге, подозрительно смахивает на ампутацию. И мы, с хорошо или плохо скрываемой неуклюжестью, делаем вид, что владеем ситуацией, пока не приходим к полному краху.

Но пока этого не произошло — я рулю. Поиски себя, мой блог, моя квартира, последние модные безделушки, сердечные дела, перетрах… Сколько же костылей нам требуется для поддержания своего «Я»! Если бы «общество» еще не стало полной абстракцией, то этим понятием можно было бы обозначить весь набор экзистенциальных ходуль, которые мне протягивают, чтобы я еще какое-то время смог тащиться по жизни через всю череду зависимостей, которые я приобрел ценой своего самоопределения. Инвалид — такова грядущая модель гражданина. Предчувствуя это, ассоциации, эксплуатирующие ее, требуют теперь обеспечить ему гарантированный минимальный доход.[9]

Вездесущее требование «что-то из себя представлять» поддерживает патологическое состояние, которое и делает это общество столь необходимым. Требование быть сильным производит слабость, благодаря которой оно и существует, вплоть до того, что всё словно бы принимает вид некой терапии, даже работа или любовь. Вспоминаете все эти «Как дела?», которыми мы обмениваемся на протяжении дня? Они напоминают периодические замерения температуры, которые делаем друг другу мы, граждане общества пациентов. Общение теперь запряталось в тысячи маленьких ниш, тысячи микроскопических прибежищ, где мы укрываемся от холода и где нам все-таки комфортнее, чем снаружи, на морозе. И в этих нишах все фальшиво, поскольку служит лишь тому, чтобы согреться. И ничего значительного произойти тут просто не может, потому что сидя в них, мы ничего не видим и не слышим, а заняты только тем, что вместе дрожим мелкой дрожью. Скоро единственное, что будет объединять это общество, так это стремление всех социальных атомов к иллюзорному излечению. Это теплостанция, турбины которой крутятся гигантским удержанием слез, готовых пролиться в любой момент.

«I AM WHAT I AM». Никогда еще господство и подавление не находило таких безупречных лозунгов, как этот. Поддержание «Я» в состоянии перманентного полураспада, хронического угасания — таков самый строго хранимый секрет современного порядка вещей. Слабое, тоскующее, самокритичное, виртуальное «Я» и есть, по сути своей, тот самый субъект, приспособляемый до бесконечности, который нужен производству, основанному на инновации и быстром устаревании технологий, который столь необходим для постоянного перекраивания социальных норм, для триумфа общества всеобщей сгибаемости. Это «Я» — самый жадный потребитель и, в то же время, как ни странно, самый эффективный производитель, который бросается со всей своей жадной энергией на каждый новый проект, прежде чем снова вернуться к изначальному личиночному состоянию.

«ЧТО ЕСТЬ Я»? С раннего детства «Я» пронизывают потоки молока, запахов, историй, звуков, привязанностей, сказок, веществ, жестов, идей, впечатлений, взглядов, напевов и еды. Что есть «Я»? «Я» всеми фибрами своими связано с местами, страданиями, предками, друзьями, Любовями, событиями, языками, воспоминаниями, со всякого рода вещами, которые, совершенно очевидно, не являются «мной». Все, что привязывает меня к миру, все эти населяющие меня силы вовсе не сливаются в некую монолитную идентичность, которую меня принуждают лелеять и выставлять напоказ. Все эти силы образуют существование, живое, уникальное, разделяемое с другими, откуда периодически высовывается то самое существо, которое говорит «Я». Наше ощущение внутренней несостоятельности есть лишь следствие этой дурацкой веры в субстантивность «Я» и нашего небрежного отношения к тому, ЧТО это «Я» составляет.

При виде слогана Reebok «Я ТО, ЧТО Я ЕСТЬ», увенчивающего шанхайский небоскреб, накатывает тошнота. По всему миру Запад засылает своего троянского коня — эту убийственную антиномию «Я»/мир, индивид/группа, привязанность/свобода. Свобода — это вовсе не избавление от наших привязанностей, а практическая способность ими распоряжаться, устанавливать и углублять их, двигаться благодаря им. Семья становится адом только для тех, кто не смог или не захотел бороться с ее выморочными деморализующими механизмами. Свобода отрыва всегда была лишь призраком свободы. Невозможно избавиться от стесняющих нас пут, не потеряв вместе с тем и то, к чему мы могли бы прилагать свои силы.

«I AM WHAT I AM» — это не просто ложь и бессмыслица, не просто рекламная кампания, это военная операция. Это воинственный клич, направленный против всего того, что находится между существами, против всего, что вращается и перетекает, связывает их невидимыми нитями, против всего, что уберегает нас от полного опустошения, против всего, что позволяет нам существовать и благодаря чему мир еще не повсюду стал похож на автомагистраль, парк аттракционов или город новостроек: на пустое, ледяное пространство, в котором передвигаются лишь меченые номерными знаками тела, молекулы автомобилей и идеальные товары.

Франция не стала бы родиной анксиолитических средств, раем антидепрессантов и меккой невроза,[10] если бы не была европейским лидером почасовой производительности труда. Болезнь, усталость, депрессию можно считать индивидуальными симптомами той большой болезни, от которой нам всем давно пора лечиться. Эти симптомы способствуют поддержанию существующего порядка, «моему» послушному приспособлению к дурацким нормам, усовершенствованию «моих» костылей. Они проводят во «мне» отбор оппортунистских, конформистских, производительных наклонностей, отметая все, от чего придется тихонько и ненавязчиво избавиться. «Видишь ли, нужно уметь меняться». Но понимаемые как непреложные факты, мои недостатки могут привести и к краху гипотезы «Я». И тогда они становятся актами сопротивления в нынешней войне. Они превращаются в бунт и сгусток энергии, направленной против всего того, что планомерно нормализует и ампутирует нас. «Я» — это не наш внутренний кризис, а шаблон, под который нас хотят подогнать.

Из нас хотят сделать четко отграниченные друг от друга «Я», легко классифицируемые и описываемые по целому ряду характеристик, одним словом — контролируемые. Тогда как мы — создания среди созданий, уникальности среди себе подобных, живая плоть от плоти этого мира. Вопреки тому, что нам твердят с самого детства, быть умным не означает способность приспосабливаться, а если это и ум, то ум рабский. Наша неприспособленность, наша усталость — проблемы только для тех, кто желает нас поработить. На самом же деле, эти чувства отмечают некую отправную точку, точку сопряжения, из которой вырастут невиданные прежде формы солидарности. Они открывают взору пейзаж удручающей разрухи, который, однако, гораздо более способен объединить нас друг с другом, чем все фантасмагории, лелеемые этим обществом.

Мы не в депрессии, мы объявляем забастовку. Для тех, кто отказывается быть винтиком, «депрессия» — это не состояние, а переход, прощальный взмах рукой, шаг в сторону, к политическому разрыву. С этого момента единственно возможный путь к примирению с прежним положением лежит через лекарства или полицейскую дубинку. Именно поэтому общество не стесняется прописывать своим слишком активным детям риталин, там и сям расставляет сети медикаментозной зависимости и заявляет о том, что «сбои в поведении» можно выявлять с возраста трех лет.[11] Ибо гипотеза «Я» трещит по всем швам.