Предисловие

Предисловие

В жизни Довлатова отмечались три периода: ленинградский, таллиннский и нью-йоркский.

Жизнь в Ленинграде, по-моему, даже трудно назвать периодом. Это город, в котором он не только вырос, жил, но должен был и родиться. Из-за начавшейся в 1941 году войны это физически произошло в Уфе.

Также случайно первый год службы в армии проходил на меридиане, где он родился. Если приписать рассказу «Голос» биографические свойства, то именно этот год службы, когда юноша из интеллигентной семьи оказался в особых условиях армейской жизни, осложняемых спецификой самой службы и тяжелейшим климатом, помог понять главное для него самого, понять, что его призвание — быть писателем.

Находясь в армии, на втором году, когда его уже перевели служить под Ленинград, Довлатов написал первое «серьезное» произведение: маленькую повесть «Капитаны на суше». В переработанном виде ее эпизоды позже вошли в «Зону». Повесть никогда не опубликовалась. Рукописный вариант в толстой «общей» тетради был прочитан небольшим количеством знакомых. Потом эта тетрадь исчезла. По возвращении из армии были написаны новые рассказы, с них и началась биография писателя.

Таллиннский период, немногим более двух лет, занимает отдельное место и в творческой, и в личной жизни Довлатова. Поездка в Таллинн была предпринята в большой степени из-за возможности опубликовать книгу. Кто не знает, как важно было в те годы официальное признание, то есть возможность публиковать свои произведения. Все виды искусства вместе с работой преподавательской считались «идеологическими» и должны были быть санкционированы соответствующими органами и организациями. Бытовало мнение, что давление этих организаций слабее на территориях двуязычных, где существовали литературы общегосударственная, то есть на русском языке, и национальная. В расчете на то, что в Эстонии все-таки дальше от так называемого центра, от Москвы и Ленинграда, и, соответственно, Эстонская секция Союза писателей там главная, а русская — второстепенная, Довлатов поехал в Таллинн.

Два с половиной года в Таллинне и полгода в Вене имеют какие-то общие черты. В Эстонии приехавший из российской части СССР ощущал себя чуть-чуть иностранцем: «Мюнди бар», Домский собор, Пярнуское шоссе, Мустамяэ, «Ээсти раамат». Сами русские имена, произнесенные местным жителем, звучали по-иному. Готическая архитектура, чистота на улицах, хорошая вентиляция в пивных барах, где русский человек курит больше, чем где бы то ни было. Даже детский крик имеет другую тональность и не так режет ухо.

Как замечательны по звучанию все имена и фамилии героев в рассказах и письмах Довлатова оттуда. Это время не только нашло отражение в его творчестве, но, можно сказать, стало первым шагом в неокончательно оформившемся решении переместиться на Запад по-настоящему. В Прибалтику — в Ригу, Вильнюс, Таллинн советские люди, которым практически не разрешалось выезжать за границу, ездили как в Европу.

Возвращение из Эстонии пришлось на период, когда стали происходить события, изменившие жизнь страны и людей, подготовив почву для перемен, имеющих место сейчас. Тогда началась эмиграция, которую назвали «третья волна».

Тема отъезда стала возникать в разговоре между членами довлатовской семьи.

С того момента, как в Таллинне был рассыпан набор первой книги и Сергей Довлатов вернулся в Ленинград, обстоятельства жизни, изменившись мало, все-таки ухудшились в чем-то очень важном. Нормальная жизнь казалась нереальной. Оправданием такого существования были ссылки на жизнь предыдущего поколения. Надежда Мандельштам в своей книге писала, что однажды на ее жалобу муж сказал ей: «Почему ты решила, что должна быть счастливой?» Вот примерно так и мы реагировали на свою жизнь.

Благодаря «голосам» и книгам, идущим с Запада, копилась и оседала в сознании информация, которая побуждала к действиям. «Ардис», «Грани», «Континент», «Время и мы» — столько возможностей не печатающемуся у себя в стране автору быть опубликованным! Надо только переправить рукопись. Возможности стали изыскиваться и нашлись. Приехало в Ленинград даже издательство «Ардис» во главе с Профферами. Они увезли в Америку рукопись «Невидимой книги».

Но дня отъезда Сергей Довлатов все не назначал. Хотя были получены вызовы. Наконец жена решила, что ей больше невмоготу ждать, чем все это может кончиться. Она твердо решила ехать. И начала собираться. Довольно быстро получено было разрешение. Семья разделилась. Двое уехали.

Хотя сам Довлатов не выехал с женой и дочерью, тем не менее многое, что можно было рассматривать как подготовку к отъезду, обсуждалось в деталях: что сделать в первую очередь по прибытии в Вену, кому послать письма, что в них сообщить, как отвечать на предложения о публикациях, что отвечать на вопрос, почему Довлатов сам остался в Союзе, и т. д.

Вена была важным этапом в жизни бывшего советского человека, ставшего эмигрантом. Она была буферной зоной. Зачастую люди, решившиеся на отъезд со своей родины, только в Вене принимали окончательное решение о том, в какую часть света или в какую страну отправятся жить.

Дальнейшее можно, как писал Довлатов, «обозначить пунктиром»: жена с дочерью в Вене, первый звонок в Ленинград, через 10 дней — поезд на Рим. Письма, звонки по телефону, осторожные вопросы, такие же осторожные ответы. Прошло четыре месяца. Первый же звонок из Нью-Йорка в Ленинград принес известие, что Сергей арестован и сидит в тюрьме на Каляева.

Кампания в защиту: сообщения в газетах «Новое русское слово», «Русская мысль, «Фигаро», по радио «Свобода»… Наконец, путаница в действиях КГБ и районной милиции уже позади, самолет с Довлатовым, его мамой Норой и собакой Глашей приземляется в Вене.

И начинается период, длившийся полгода.

Здесь я хочу прервать хронологическое изложение. И рассказать одну историю. Я вычитала ее в книге доктора Анатолия Шварца «Жизнь и смерть Михаила Булгакова». Вроде бы Михаил Александрович, настойчиво требовавший от жены ведения дневника, как-то сказал ей, чтобы она не выступала публично с воспоминаниями о нем: «…ты выйдешь на сцену в черном бархатном платье с красивым вырезом на груди, заломишь руки и скажешь низким трагическим голосом: "Отлетел мой ангел"».

Когда я рассказала эту историю Сергею, он смеясь посоветовал мне написать «уже сейчас» книгу воспоминаний о нем, а он ее отредактирует. Чтобы я была подготовлена, так сказать. В ответ на это я предложила ему самому написать воспоминания о нем от лица жены. Некоторое время идея обсуждалась. Она дала толчок для книги «Холодильник», оставшейся неоконченной.

И теперь я, руководствуясь лишь смутными соображениями, хочу представить довлатовские «Письма из Вены». Впрочем, лишь их часть. Всего в семейном архиве их сохранилось 15. Сколько-то, видимо, утеряно.

Вена была промежуточным пунктом, предпоследней остановкой по дороге в Америку. И если для кого-то пребывание в Вене было моментом мучительных раздумий о том, какое принять решение, куда ехать, в какую часть света, то для Довлатова колебаний не было. Он ехал «воссоединяться».

Из переписки с уже осевшими в Америке извлекалось много всяческой информации. Но существуют вещи, которые даже людям с повышенной способностью к анализу и с богатым воображением невозможно представить в реальности. «Об Америке я знаю все, что можно знать, не побывав там». И это было так в той части, которая имела отношение к общечеловеческим понятиям. Но существовало множество вопросов, ответы на которые требовали от человека личного участия. Поэтому почти в каждом письме он пишет: «Перспективы туманные».

Эти письма личные. В них нет специальных «разговоров о литературе». Но они объясняют состояние человека, попавшего в новые, абсолютно новые условия жизни. В этот момент творческие планы и личные отношения имеют одинаково важное значение. Творческому человеку важно жить с ощущением, что он защищен хотя бы с тыла. Эту функцию выполняет семья, для которой Довлатов в письме от 24 октября 1978 года формулирует свою житейскую программу следующим образом:

«Основные принципы моей жизни таковы. По мере убывания остроты и важности:

1. Быть с вами.

2. Писать, что хочу.

3. Печатать лучшее, из написанного.

4. Читать замеч. книги.

5. Как-то зарабатывать на жизнь».

По письмам Довлатова из Вены можно видеть, как меняется у писателя отношение ко всему, что поначалу воспринималось в состоянии эйфории. И прежде всего оказывалось неясным, какие сложатся отношения с людьми, о которых с трепетом судил, не имея с ними личных контактов. Непонятной становилась и степень собственной обеспеченности эмигранта — при всем известном богатстве Америки — в западном мире…

Елена Довлатова