Глава 9. Война и террор

Глава 9.

Война и террор

У окна стоял картонный макет израильского солдата в натуральную величину. Солдат держал в руках автомат. Картонного солдата выставляли из окон, чтобы определить, откуда ведется огонь. Но ни одного пулевого отверстия в нем не было. Либо палестинцы не умеют стрелять, либо быстро раскусили прием.

Одна девушка рассказывала, как вырвалась из захваченного террористами театрального центра на Дубровке.

— Бегу вдоль стены, слышу, кричат: «Стой, б…!» Это, понимаю, свои…

* * *

Задержали еще одного араба, который, поленившись идти взрывать автобусную станцию в Тель-Авиве, послал свою жену.

* * *

У Григория Асмолова, офицера израильской армии, хороший автомат — укороченный «гилель». Он и в наш отель на одноименной улице Гилеля пришел, конечно, в таком виде. Пьет кофе в холле, на коленях — автомат.

— Не надоело, Гриша, повсюду с автоматом таскаться?

Он немного думает и объясняет доходчиво:

— Автомат — это часть моего тела.

Но мешает все-таки, как собаке — пятая нога.

* * *

У могилы Ясира Арафата люди теряли сознание. Но не от горя, а от тычков прикладами, от переломанных ребер и сдавленных легких. В результате нечеловеческих усилий полицейских вокруг могилы все-таки оставалось крошечное свободное пространство.

Я увидел бетонную плиту, лежащую в углублении около метра. Под ней теперь и покоился верный сын палестинского народа.

Вокруг плиты с задумчивыми лицами уже сидели лидеры боевых палестинских организаций. Их пинали желающие отдать дань памяти Ясиру Арафату. И те и другие были и сами уже полумертвые.

Я увидел, как палестинский полицейский автоматом остановил одного из пинающихся. В ответ тот неожиданно проворно оторвал полицейского от земли, взяв его за грудки. Полицейский не нашел ничего лучшего, как чмокнуть противника в губы. Тот от неожиданности выронил полицейского.

* * *

Я увидел знакомое лицо. Доктор Мустафа Баргути много лет был одним из лидеров компартии Палестины, а теперь возглавляет движение «Палестинская национальная инициатива». Мы виделись с ним еще в разгар интифады. Я помнил, как здесь же, в Рамалле, он вытащил нас из-под обстрела израильтян, начавшегося после того, как арабы в пятницу помолились и пошли разбрасывать камни в направлении израильского блокпоста, а потом, когда поняли, что камни им не докинуть, начали стрелять по этому посту из автоматов, — и увез в центр Рамаллы, где был мир. Когда я благодарил доктора Баргути за хлопоты, он сказал, что не стоит: «Просто я опасался, что израильтяне выстрелят по моей машине с вертолета. С вами шансов уцелеть было гораздо больше».

В общем, я бросился к доктору как к родному.

* * *

— Для нас это (репрессии. — А.К.) особая трагедия, — говорил президент Путин. — Масштаб ее колоссален — сосланы, уничтожены, расстреляны были десятки тысяч, миллионы человек. Причем прежде всего люди со своим собственным мнением, которые не боялись его высказывать… Уничтожались наиболее эффективные люди, цвет нации. Мы до сих пор ощущаем эту трагедию на себе. Нам надо многое сделать, чтобы это никогда не забывалось, чтобы вспоминать об этой трагедии.

На самом деле для этого оказалось достаточно передать церкви Бутовский стрелковый полигон НКВД.

* * *

Я задал господину Путину вопрос, который мучит меня со дня его встречи с матерями Беслана. Они, вернувшись из Москвы домой, говорили, что президент кроме многого другого пообещал покаяться за случившееся там. Они говорили, что на встрече с ними он признавал свою вину и пообещал к тому же сделать это в ближайшее время публично. Но страна не услышала этого покаяния. И был ли вообще такой разговор? Никаких комментариев от президента по этому поводу до сих пор вообще не было.

— Да, мы говорили об этом, — произнес господин Путин, помолчав. — Я действительно сказал, что чувствую свою вину. Я никогда не прятался. Трагедия огромная. Это какой-то ужас. Мы живем, к сожалению, в таком мире, где все это возможно. Захваты больниц, школы… Для меня большой неожиданностью было в рассказе женщин, что террористы проехали кусок федеральной трассы! Я уверен: в том, что их пропустили, не было злого умысла. Но где были сотрудники милиции, я спрашиваю?!

— Так вы в самом деле обещали покаяться? — повторил я.

— Да, я так сказал, — подтвердил президент.

— Почему же тогда не покаялись?

— Я все сказал, — произнес Владимир Путин.

— Возможно, но вы говорите, что пообещали сделать это публично.

— Я сказал, — еще раз повторил он. — Это было 3 сентября. Я сказал. Там было много камер. Были корреспонденты. Все было сказано.

— Но почему-то все услышали только про поручение Генпрокуратуре проконтролировать ход расследования. А про покаяние не услышали.

— Я действительно дал такое поручение Генеральной прокуратуре — выслушать всех свидетелей этой трагедии. Да, надо выслушать каждого человека. И о своей вине в случившемся сказал публично. Я сказал.

Я хотел сказать, что слова эти, может, и мелькнули где-то — но почему так, что их никто не услышал? Но Владимир Путин добавил устало:

— Чего вы хотите от меня? Покаяние — это в сердце должно быть. Это как вера в Бога. Мне с этим жить.

— Вам эта встреча напомнила встречу в Видяево с родственниками моряков, погибших на «Курске»? — спросил я.

Господин Путин опять некоторое время молча смотрел на меня.

— Отчасти да, — ответил, наконец, пожав плечами. Сначала он, по-моему, хотел ответить что-то другое.

* * *

На улице стоял человек с плакатом «Путин — гениальный контртеррорист!». Я подошел к нему, чем несказанно его обрадовал.

— Что значат слова на вашем плакате? — спросил я. — В чем смысл?

— Что? — переспросил он. — Да это просто шутка!

* * *

— Сейчас важнейший наступает этап урегулирования, — заявил министр иностранных дел России господин Лавров, и инверсия, которой он пользовался в своей речи, только подчеркивала важность этого этапа.

Министр, волнуясь по этому поводу, начинал выражаться, как магистр Йодо из кинокартины «Звездные войны». И это обстоятельство тоже многое говорило о том, что это будут не просто переговоры. Это будет война.

* * *

— А вообще-то вся эта газовая история — не мое дело, — сказал министр обороны Сергей Иванов.

— Ваше, — возразил я. — Ведь это была война.

— Да, современными средствами, — вдруг согласился он.

— А какие средства у современной войны?

— Как какие? — переспросил он. — Это известно и ребенку: подкуп, шантаж, угроза убийством.

* * *

— Но вы будете поднимать вопросы борьбы с терроризмом в Лондоне? — с надеждой спросил министра иностранных дел России один из журналистов.

— А мы их никогда и не клали, — пожал плечами господин Лавров.

* * *

У окна стоял картонный макет израильского солдата в натуральную величину. Солдат держал в руках автомат. Картонного солдата выставляли из окон, чтобы определить, откуда ведется огонь. Но ни одного пулевого отверстия в нем не было. Либо палестинцы не умеют стрелять, либо быстро раскусили прием.

* * *

Продукция «Адмиралтейских верфей» пользуется нынче большим спросом, и прежде всего на мировом рынке. Так, совсем недавно возле берегов Сомали был захвачен пиратами ледокольный противопожарный буксир «Switzer Корсаков». Об этом мне с нескрываемой гордостью рассказали сразу несколько рабочих завода.

* * *

Некоторое время назад журнал Le Nouvel Observateur опубликовал статью, в которой журналист процитировал одного из советников французского президента, рассказавшего, что на августовской встрече в Москве, где были Владимир Путин, а также господа Медведев и Саркози, российский премьер выразился в том смысле, что президента Грузии Михаила Саакашвили, если бы российские войска дошли до Тбилиси, надо было бы подвесить за то место, за которое будет больнее всего…

Михаила Саакашвили спросили на французском телевидении, как он к этому относится (при этом российская сторона категорически отрицает, что имели место именно такие выражения, хотя признает, что разговор был жесткий… то есть можно себе все-таки представить…), и господин Саакашвили сказал французским тележурналистам, что он, когда узнал об этом, долго смеялся (правда, когда он говорил это, глаза его оставались печальными).

Господин Саакашвили назвал методы, применяемые господином Путиным, «методами КГБ» (любопытно, что он имел в виду — информационную провокацию или собственно предложенную ему пытку) и добавил, что все это ему напоминает его коммунистическое детство (как будто в этом детстве он что-то такое уже пережил). В общем, перед пресс-конференцией обстановка была раскалена, как те самые… ну, в общем, все было драматично.

* * *

Я поинтересовался у помощника президента России господина Приходько, возник ли у президента США вопрос о последних кадровых перестановках в администрации президента. Джордж Буш вполне мог задать этот вопрос, так как хорошо знает бывшего главу администрации президента России Дмитрия Медведева. Господин Приходько отказался отвечать, сославшись на то, что не приемлет, когда к нему применяются гестаповские методы допроса.

* * *

— А что читает Яап де Хооп Схеффер? — Мне, честно говоря, доставляло удовольствие без запинки произносить имя и фамилию Генсека НАТО.

— Литературу. Французскую, голландскую. Он разносторонне развитый человек.

— А русскую, значит, не любит? — уточнил Акрам Хузам.

— А вы вообще откуда? — спросил его наконец господин Пшчел.

— Я от бен Ладена, — честно сказал шеф бюро Аl Jazeera.

Признание, прозвучавшее в Представительском зале Кремля, не могло не произвести впечатления на высокопоставленного чиновника НАТО. И поляк на всякий случай отвернулся от араба.

— А вы разведчик? — продолжил господин Хузам.

Поляк внимательно посмотрел на него.

— Как и вы, — наконец ответил он.

* * *

Многострадальный процесс передачи полномочий в Чечне от федерального центра местным элитам, стройными рядами выходящим из леса с высоко поднятыми руками, трудно с чем-нибудь спутать.

* * *

Владимир Путин рассказал о том, как Юрий Лужков останавливал гражданскую войну в Аджарии:

— Сам факт присутствия Юрия Лужкова в то время в том месте, где он был, стал фактором, который всех сдерживал. Вы же понимаете: как можно начать военные действия там, где находится Юрий Лужков?

* * *

— Видите, — показывал скульптор Зураб Церетели проект памятника, — это одиннадцатиметровая слеза из титана. Когда подходишь к ней — видишь себя, как в зеркале. И ты участвуешь во всем этом, когда видишь себя. Ты ждешь, когда будет одержана победа над терроризмом.

— А когда, кстати, она будет одержана?

— Когда? — ненадолго задумался господин Церетели. — Когда ООН скажет, что терроризм побежден, тогда и будет побежден.

* * *

— Послушайте, — спросил я заместителя главного инженера по эксплуатации третьего блока Калининской АЭС Игоря Богомолова, — а вы не читали книгу, в которой террористы захватывают атомную электростанцию, а президент России Владимир Путин их всех убивает за это из автомата?

Есть такая книга. Когда-то пользовалась большим успехом у читателей.

— Не читал, — признался господин Богомолов, и огонек неподдельного читательского интереса промелькнул в его карих глазах. — Но президент же вот-вот приедет, и мы все увидим своими глазами.

Я вздрогнул.

* * *

Министр сельского хозяйства Алексей Гордеев об уборочных работах говорил так, что было ясно: это война, а комбайны в ней — танки, их перебрасывают с южного фронта на центральный, в Поволжье, идет битва за урожай — с непредсказуемым, как обычно, исходом.

* * *

— Понимаешь, — сказал мне саратовский тележурналист, — телевидение — это абсолютно загадочная вещь. Вот фильм про Новый год в Чечне видел? Там есть один потрясающий кадр. Ночь, вокруг стрельба, и оператор держит камеру над самой грязью, которой там, ну прямо видно, море… И он идет и снимает без подсветки. И только видны впереди чьи-то сапоги. И чавкающая грязь. Не было еще такого в документальном кино!

Мой товарищ Сергей Куракин потом признавался, что сам очень удивился, когда, отсматривая исходники, увидел эти кадры. Я рассказал ему, что он снял их, когда, полностью разочаровавшись в журналистике и во мне, который оторвал его от новогоднего стола в Доме офицеров на Ханкале, он брел за мной по этой чавкающей грязи. На этих кадрах, забыв выключить камеру, он и посадил аккумуляторы.

Я горжусь. Это ведь были мои сапоги.

* * *

Если вам в руки дадут утюг и вы точно будете знать, что вам ничего за это не будет, ну признайтесь: неужели вы откажете себе в удовольствии пройтись им по животу врага своего?

Подождите, не отвечайте сразу.

Дайте утюгу согреться.

Некоторым хочется погорячее.