ГЕББЕЛЬС

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЕББЕЛЬС

Фауст. Жить без размаху?

Никогда!

Не пристрастился б я к лопате,

К покою, к узости понятий…

Мефистофель. Вот, значит, в ведьме и нужда!

Гете. Фауст

О Геббельсе известно много, да и сам он, будучи среди фюреров Третьего рейха самым говорливым, был одновременно и довольно писуч – оставил не только речи, статьи, пьесы, стихи и прозу, но и письма, записки, дневники. Не оставил только воспоминаний – не успел.

Для интересующихся этой личностью можно порекомендовать трех его биографов: Е. Брамштеде, Г. Френкеля и Р. Манвелла. У нас выходила их книга «Йозеф Геббельс. Мефистофель усмехается из прошлого». Книга информативная, подробная, хотя общий тон повествования может раздражать своей сдержанностью. В ней имеется ряд неточностей и ошибок, связанных с той документальной базой, на которую опирались биографы в период работы. С тех пор открылись новые источники информации по истории Третьего рейха, и появилась возможность заполнять «белые пятна» не догадками и версиями, а фактическим материалом.

Чем интересен Геббельс? Своей схожестью со всеми неудачниками в той или иной профессии, которые рвутся в «большую политику», чтобы мстить всем и каждому за собственную несостоятельность? Своим гипертрофированным эгоизмом, подменяющим любовь к другу, ребенку, женщине – любовью к нации или человечеству? Своими «изобретениями», которым так радуется дьявол, например – методом «поэтической правды», которым (забывая поблагодарить изобретателя) широко пользуются современные политики и журналисты?..

Ноу-хау Геббельса настолько сделалось нормой, хорошим тоном у этих господ в наши дни, что иногда кажется, что Геббельс изобрел не метод, а вычленил и слепил новую профессию, которая до него существовала лишь в качестве вкраплений в другие специальности. Приведу три примера.

Первый. «Наши враги утверждают, что солдаты фюрера прошли по всем странам Европы как завоеватели; на это мы можем сказать: везде, где бы они ни появлялись, они несли с собой счастье и благополучие, порядок, спокойствие, общественную гармонию, изобилие, работу и достойную жизнь». (Из выступления по радио 19 апреля 1945 г.) [8].

Ну наглец! Вот свинья! – возмутимся мы дружно.

Пример второй. «Большевики говорят, что их войска приходят в эти страны как освободители; но везде, где они оказываются, воцаряются бедность и страдания, разорение, хаос и разруха, безработица, голод и болезни, и провозглашенная свобода оборачивается жалким прозябанием, подобным жизни отсталых племен в глубинах Африки, где не знают, что такое жизнь, достойная человека».

Прочитали. Прислушались. Хор возмущенных голосов сильно поредел, не правда ли?! А если бы удалось забыть об авторе, разве не кивнули бы многие из нас?!

И третий. «Всегда будет править меньшинство, оставляя толпе только один выбор: жить под властью диктатуры смелых или вырождаться при демократии трусов».

Нет, все-таки, свинья! Что ты понимаешь в демократии?! Сколько ни спотыкайся человечество о таких подонков, как ты и твой фюрер, другого пути у него все равно нет!.. – воскликнут те, что согласились бы со вторым изречением. Если бы, повторяю, забыли, кто это сказал. Те же, кто на втором высказывании вознегодовал, на третьем, пожалуй, вздохнут и согласятся.

Вот так – вместо того чтобы думать, мы в очередной раз начинаем ругаться или кивать. Так вместо общественной дискуссии начинается общественный распад, возводятся баррикады, летят камни… А Геббельс подмигивает из прошлого и еще добавляет: «Либерализм – это вера в деньги, а социализм – это вера в труд!»

Кто согласится, кто возмутится… Нам уже наплевать на Геббельса, мы знать не желаем, по какому поводу, в каких исторических обстоятельствах он это говорил, – у нас своя боль, свои сомнения. Чтобы их выразить, нужно формулировать. А это трудно и… и некогда. А геббельсы тут как тут. Перекрасились или облысели, вымахали под два метра или отрастили пузо, переоделись, конечно, и снова на боевом посту: формулируют за нас – наше. И многим сумеют навязать свое.

Вот это я и называю новой профессией, которую породил Геббельс. Работа по словесному выражению чужих (то есть наших) мыслей, переживаний, опыта и боли. И если в Третьем рейхе было всего три-четыре таких «профессионала», то сейчас их, по-моему, наберется по нескольку десятков во многих традиционных профессиях. Насобачившись формулировать, они становятся так называемыми публичными людьми, и – вперед, в большую политику или, по крайней мере – к большой политической кормушке.

«…Я мучился – отчего меня не публикуют… Теперь, перечитывая свои опусы молодых лет, я понимаю, что не умел выразить себя, чересчур сложного и многостороннего, – пришлось бы пойти на упрощение… Но абсолютное большинство людей просты, даже примитивны. Выражать их мысли и чувства мне не составляет труда, они же благодарны мне за эту работу, за которую платят мне щедро – доверием. <…> Я оставил свои потуги заниматься писательством, бросил все амбиции банковского служащего и прочее. Я сделался голосом моей страдающей нации – голосом, которому вполне хватает моего тщедушного изувеченного тела… А поскольку «женщины любят ушами», как сказал кто-то из древних, ты сумеешь довольствоваться им… я тебе это докажу».

Это отрывок из письма Геббельса Магде Квандт, от 23 апреля 1930 года. В ту весну Геббельс усиленно ухаживал за колеблющейся Магдой, засыпал ее письмами, в которых, помимо объяснений в любви, можно встретить и такие вот неожиданные вроде бы откровения. Но ничего неожиданного – просто жизненная программа, которую он реализует.

Одно замечание: полностью свои «потуги» заниматься писательством Геббельс так и не бросил. Мне даже удалось перевести в рифму несколько его стихотворений. Приведу здесь только одно, написанное им в 1918 году, а затем воспроизведенное на одной из светских вечеринок в 1938-м, якобы только что родившееся и посвященное жене Магде. Кстати, называется оно «Хрустальная ночь».

Этой ночи мерцанье

Я невольно услышал,

Как осколки Посланья,

Что ниспослано свыше.

Я сложить их не в силах.

Угасает мерцанье…

В темной ночи Желанья

Гаснет Неба Посланье…

Магда Геббельс, слишком хорошо знавшая своего Йозефа, тут же, на ухо, так прокомментировала это Эльзе Гесс: «И в двадцать лет был таким же х…».

Геббельс все-таки продолжал писать стихи, по крайней мере, до 1940 года. Более поздней даты я не видела. В основном это были рифмованные объяснения в любви. По посвящениям, которые он делал перед стихотворениями, и датам после них можно последовательно восстановить все имена его пассий.

Отслеживая поэтапно всю жизнь и деятельность этого человека, ясно видишь, как логично всё в них развивается, как каждый новый этап вырастает из предшествующего. Однако, если пойти в обратном направлении и дойти до конца, то есть до детства, то только плечами пожмешь и усомнишься: а ко всем ли относится утверждение о том, что все в человеке закладывается в первые ранние годы – и пороки, и добродетели его?

Можно сказать совершенно определенно – Йозефа в детстве любили. Его отец Фридрих Геббельс, служащий небольшой фирмы по производству газовых фонарей, был человеком покладистым, заботливым. Если вспомнить отцов других будущих вождей, например, отца Гитлера, который колотил сына так, что мать всякий раз опасалась за жизнь мальчика, или – Гиммлера, испытывавшего со стороны отца полное отчуждение, или Бормана, выросшего с занудой-отчимом, – то Геббельс, можно сказать, купался в отцовской любви. Мать, Катарина Мария, уроженка Голландии, не просто любила сына, как любила остальных своих сыновей и дочерей, – она за него боялась.

В раннем детстве Йозеф переболел полиомиелитом (сама его болезнь была кошмаром для родителей), и в результате болезни правая нога стала на 10 сантиметров короче левой, к тому же мальчик плохо рос. В семье был своего рода культ Есички (семейное прозвище Йозефа): отец и мать всегда держали его в поле зрения, следили за настроением; старшие братья – Ганс и Конрад, рослые крепкие парни, нещадно колотили всякого, кто только посмел косо взглянуть на их Йозефа; от него же самого покорно сносили любые притеснения. Но Йозеф отнюдь не сделался семейным тираном; за добро он платил добром и всю последующую жизнь заботился о своих родных, особенно о матери, способствовал карьере братьев.

Семья всегда была и до конца оставалась его опорой, и часто, когда жизнь в очередной раз давала ему пощечину, он находил утешение именно у матери. В детстве он был большой рева, и в те годы, как он сам вспоминал, мать, стараясь утешить его, обычно говорила: «Не плачь, мой маленький, всё у тебя в жизни будет лучше, чем у всех». Когда он подрос, мать в этой фразе изменила одно слово. «Изменение было существенным», – писал по этому поводу Геббельс Магде. Когда в 1921 году его первый роман «Михаэль» был дружно отвергнут шестью боннскими издательствами, он приехал в родной Рейдт «грустный и недовольный», мать, так же целуя его, повторяла: «Не плачь, мой маленький, что-нибудь у тебя в жизни будет лучше, чем у всех». «Я тогда понял, что хотя бы мать верит в меня, – писал Геббельс. – Боже мой!.. Да если хотя бы одна женщина в мире в тебя верит, ты победишь!!!»

Возможно, первые по-настоящему недобрые чувства к окружающему миру молодой Геббельс начал испытывать в студенческие годы (он слушал курсы в семи университетах). «…Тогда я был парией… не потому, что я меньше работал или был не так умен, как другие, а потому, что у меня не было денег, которых у других было полно, и они их тратили, не считая…»

Геббельс уже тогда начал открыто возмущаться социальной несправедливостью, он сделался убежденным социалистом, он, как сам пишет, «сострадал». Но кому – рывшимся на помойках нищим, изможденным рабочим, выкинутым хозяевами с заводов в годы депрессии, мимо которых он, студент, проходил, «ускоряя шаг и не глядя», или – самому себе, не имеющему возможность «ни посетить театр, ни выпить лишнюю кружку пива»?!

Йозеф Геббельс, безусловно, относился к той части человечества, чьи приоритеты лежат в духовной области. Если бы они лежали в области материальной, он бы занялся зарабатыванием денег и, конечно, преуспел бы; например, в «Дрезднер банке», где некоторое время работал. Но Геббельс рано понял, что зарабатывание денег – это судьба, в рамки которой он, со всем своим неуемным честолюбием, своими метаниями и разнообразными способностями не вместится.

Поначалу Геббельс усиленно пробовал себя в избранной профессии – филологии, но получал одни щелчки по носу, а то и оплеухи. И всю жизнь он не мог забыть, как им однажды пренебрегли в Гейдельбергском университете, где он слушал курс лекций известного историка германской литературы Фридриха Гундольфа. Профессор входил в элитарный кружок друзей и почитателей знаменитого поэта Стефана Георге, страстным поклонником которого был Геббельс. Понятно, как он мечтал быть введенным в этот избранный круг, сколько приложил усилий! Но профессор Гундольф не счел студента Геббельса достойным такой чести, видимо, не считая его перспективным и достаточно одаренным. Любопытная деталь: вместо Геббельса в кружок друзей поэта легко попали другие: Клаус фон Штауфенберг, тот самый – герой покушения на Гитлера в 1944-м, а также – будущий вождь гитлерюгенда Бальдур фон Ширах…

Получив степень доктора философии, Геббельс, в сущности, не знал, куда ему деваться. Попробовал пробиться в журналистику – написал и послал сорок восемь (!) статей в крупную газету «Берлинер тагеблатт». Но редакторы сочли все статьи «суетливыми и чересчур антисемитскими», и автора на работу не приняли. Потом были новые пробы, поиски и неудачи, пока наконец, будучи секретарем одного из депутатов рейхстага, Геббельс в 1923 году не познакомился с братьями Штрассерами, и Грегор Штрассер (фактический основатель «первой версии» НСДАП) взял его на должность заместителя главного редактора своей издательской фирмы «Кампфферлаг» и одновременно своим личным секретарем. И еще интересная подробность: чтобы принять Геббельса на должность своего секретаря, Штрассеру пришлось снять с нее – кого бы вы думали? – Генриха Гиммлера как менее в этой области способного.

Штрассер первым разглядел в Геббельсе ораторские способности и всячески стимулировал его на этом поприще, постоянно прогоняя от стола «драть глотку на улицах»: от Гиммлера он этого добиться не сумел.

Наконец-то впервые в жизни Геббельс точно знал что ему делать, а прочитав «Майн кампф», нашел для себя и некую «знаковую» личность – Адольфа Гитлера – до этого предмет своих постоянных размышлений и критики. В самом начале своей деятельности в НСДАП Геббельс по отношению к Гитлеру сильно «прокололся», говоря современным языком – активно выступил против Гитлера в его споре со Штрассером и даже потребовал на совещании гауляйтеров исключения из партии «мелкого буржуа Адольфа Гитлера». За этот демарш он потом всю оставшуюся жизнь расплачивался и окончательно реабилитировал себя лишь перед смертью, принеся фюреру в жертву не только себя и жену, но и своих шестерых детей.

В тот период Геббельс начинает периодически вести дневник, в котором больше рисовки, чем хроники и размышлений, а также составляет «Обидный словарь» – особый род геббельсовского творчества, содержащий разные прозвища, шуточки, забавные характеристики своих коллег и соратников по борьбе. Читая этот «словарь», понимаешь, как тяжело жилось тогда этому человечку и сколько в его маленьком теле скопилось яда. Иногда, по-видимому, чувствуя себя совсем уж отравленным, Геббельс как бы переводит дыхание и примиряется с миром: например, если в «словаре» Юлиус Штрейхер – «хрюкающий антисемит», то чуть позже, в дневнике – «Юлиус хотя бы честен, черт вас всех подери!». Доктор Лей в «словаре» поначалу – «тупоголовый интриган» и «всерейнский е..рь» (приношу извинение за дословный перевод), потом – «рыцарь» и «якобинец», а в сорок четвертом снова впадает в немилость Йозефа и становится «специалистом по белым кроликам».

Борман же так и проходит у Геббельса «хитрожопым тупицей» аж до 1941 года (снова приношу извинения за вынужденную неэстетичность лексики, однако остальные характеристики, данные Геббельсом своим соратникам, еще более пошло-физиологичны).

Многие биографы Геббельса считают, что свои ранние дневники он писал, не надеясь на их публикацию, и поэтому нет причин сомневаться в их искренности. Но вот что он сам говорит о своих пристрастиях в области человеческих типажей: «Люблю людей неровных, страстно-непредсказуемых, романтично-циничных, беспокойных, всё переворачивающих, людей, чьи души – огонь, чьи мысли – цунами, чей приход – революция». Таким он и предстает в своих ранних дневниках, чтобы хоть на бумаге себе нравиться. Но вот что говорит о нем в начале 1927 года один из его соратников – Вальтер Штеннес, командир СА в Восточной Германии. Гитлер тогда только что назначил Геббельса гауляйтером Берлина, таким образом превратив бывшего секретаря Штрассера в его соперника. Штеннес, начавший вплотную работать с новым гауляйтером, высказывается о Геббельсе так: «В жизни его едва видно… Это мышь, которая тянется, стоя на задних лапках и вынюхивая, но когда разверзает пасть – это тигр, рычащий и устрашающий, – и тут мы говорим: браво, маленький доктор!»

Это «браво» – прежде всего за то, что Геббельс умел убеждать. «Пусть сколько угодно говорят о том, что наша пропаганда – крикливая, грязная, скотская, что она нарушает все приличия, – плевать! Важно только одно – чтобы она вела к успеху!!!»

«Как дела на “кухне”»? – по свидетельствам Функа и Ханке любил подразнить Геббельса Роберт Лей в перерыве какого-нибудь партийного совещания, уже после прихода нацистов к власти. Или еще бывало так: заезжая по делам в Министерство пропаганды на Вильгельмплац в бывший дворец принца Фридриха-Леопольда, где в 1933 году расположился рейхсминистр пропаганды, Лей заходил, например, в отдел театров и весело вопрошал:

Что, малыши, у вас кипит?

Какой попахивает пищей?

Сотрудники в недоумении пялили глаза на грозного рейхсляйтера, и Геббельсу приходилось реагировать самому, так же шутливо, в тон:

Похлебкою для братьи нищей!

Да-а, тут у нас «широкий сбыт»!

Такие сцены, вроде этой из «кухни ведьмы» (из «Фауста» Гете, запрещенного, между прочим, к препода-ванию в университетах гитлеровской Германии! – Е. С. ) в Министерстве пропаганды были не редкостью. Соратники обожали поддевать Геббельса всеми возможными способами. Сам Геббельс говорил, что ему завидуют, и тут я с ним согласна. На своем посту Геббельс сумел развернуться как никто широко. На его «кухне» варилась пропагандистская «похлебка» для всех нищих духом Германии, а позже – Австрии и ряда других оккупированных стран Европы.

Основные принципы: простота выражений, агрессивность тона (всегда только нападать), врагов называть сразу, побольше простых лозунгов, еще больше обещаний, разящие заголовки (часто несущие в себе смысл, обратный следующей далее информации, если она невыгодна) и повторы, повторы, повторы.

Фирменное блюдо Геббельса – это, конечно, общественное мнение. Чтобы его готовить, нужно хорошо знать ингредиенты, правильно их обрабатывать и составлять. «Еще Фридрих Великий не ленился заглядывать в суповые миски обывателей, – наставлял Геббельс своих сотрудников. – Вы же должны заглядывать в головы».

У пропагандиста одна цель, но множество орудий: от газет, радио, театра – до картинок на поздравительных открытках. И цензура, цензура, цензура.

А чтобы народ не чувствовал себя оторванным от большой политики, чтобы она перестала быть для масс «терра инкогнита», «…почаще выводите массы на улицы, – инструктировал Геббельс своих сотрудников. – На митингах каждый должен иметь право голоса или возможность подписать обращение или петицию. <…> Так масса прочувствует свое участие в политике государства». И так далее, и тому подобное.

Вообще деятельность Геббельса на посту министра пропаганды требует отдельного подробного разговора. Требует особенно в том случае, если читатель хочет лучше понять, как с ним самим работает современная пропаганда.

Вот только один конкретный пример, как доводилась до немцев информация о событии, запланированном как блистательная победа, а на деле – обернувшемся позорным поражением. Ведущая партийная газета «Фёлькишер беобахтер» так комментирует сражение под Москвой:

10 октября 1941 года. Огромными красными буквами:«Час великой победы пробил! Кампания на Востоке выиграна!»

Но мы-то знаем, как самоотверженно и умело сражалась в эти дни на подступах к Москве 16-я армия Рокоссовского, как героически держали оборону на Волоколамском направлении воины 316-й дивизии Панфилова, как насмерть стояли москвичи-коммунисты добровольческих рот и батальонов!

И вот 11 октября «Фёлькишер беобахтер» снижает тон. И буквы от злости чернеют и ужимаются:«Прорыв на Востоке углубляется!»

12 октября: «Уничтожение советских армий почти закончено».

Как бы не так! Но едва ли большинство читателей обратило внимание на это кислое словечко «почти».

14 октября заголовок, от которого все ждут победной окончательности, выглядит точно подернутым плесенью:«Операции на Востоке идут по плану».

15 октября – то же самое:«Операции на Востоке развиваются так, как и было предусмотрено».

В следующих номерах пойдут рассуждения о количестве пленных, о трудностях начавшейся зимы, о «русских дорогах»… В конце ноября Геббельс поучительно напишет: «Война – суровое испытание, а не увеселительная прогулка для солдат». Но простых немцев это еще не насторожит. И даже когда появится совсем уж наглое: «Спекуляции насчет даты окончательной победы абсурдны», – никто не возмутится: а не ты ли сам три с лишним месяца вколачивал нам в головы эту дату – 7 ноября 1941 года, которая будет ознаменована победным парадом на их Красной площади?!

«Никто» – конечно, понятие относительное, как и понятие «все». Всегда есть люди, умеющие читать между строк или хотя бы – все слова в строке, а главное – никому и никогда не позволяющие вместо себя формулировать. Я снова возвращаюсь к этой мысли в связи с одним инцидентом, случившимся на геббельсовской пропагандистской «кухне» в самом конце 1941 года. Одновременно с Гитлером, который после поражения под Москвой вышибал со своих постов опозорившихся генералов, Геббельс провел чистку и в своем пропагандистском аппарате. Он выгнал агитаторов, посмевших импровизировать на собраниях и митингах, на ходу переделывая готовые формулировки, которые они обязаны были заучивать наизусть. Около четырех сотен кадровых агитаторов были отправлены на фронт с напутствием Геббельса: «Там вас научат выполнять приказ».

Во время войны геббельсовская активность нарастает, как снежный ком. В прошлом остались все сомнения, порывы, семейные проблемы. Роман с чешской актрисой Бааровой (славянкой! – Е. С.), случившийся у Геббельса в тридцать восьмом году, обычно преподносят как причину осложнений его отношений с Гитлером. Это, конечно, смешно. Чтобы так считать, нужно, по-моему, ничего не понимать ни в их отношениях, ни в отношениях политиков вообще.

Геббельс сам всё объяснил в покаянном письме жене Магде (романчик-то был, и не один). Объяснил предмет, который хорошо знал, и – человеку, который его самого тоже знал отлично. «Фюрер вступил в полосу триумфов. Он стал меньше во мне нуждаться. Прежде Гесс „играл“ его для партии, а я – для народа, пока он был королем. А теперь он император, бог! <…> Ничего, когда начнется полоса неудач, он еще обо мне вспомнит».

Когда начались неудачи, Гитлер не просто «вспомнил» о своем верном «маленьком докторе», он вцепился в него и его семью зубами и когтями и не выпускал до конца. Самой нелепой жертвой этой сцепки сделались шестеро детей Йозефа и Магды: Хельга (старшая, тринадцати лет), Хильда, Хельмут, Хольда, Хедда, Хейда (младшая, пяти лет).

Советские и американские офицеры присутствовали при похоронах этих детей (их тела длительное время находились в единственном оставшемся в Берлине морге). Из родственников была только их бабушка фрау Катарина Геббельс. Детей похоронили под девичьей фамилией матери Магды – Беренд. По воспоминаниям журналистки Джессики Редсдейл, мать Геббельса всё сокрушалась: как же, мол, могла ее невестка дать загубить детей?! Ведь шесть внуков, шесть! А старшая-то, совсем взрослая девочка! Фрау Катарина, совсем забывшись, жаловалась советскому офицеру, что всё это оттого, что у ее Есички «головка всегда была не тем занята».

Мать Геббельса переживет его на пять лет, но, похоже, так и не узнает, чем были заняты головы ее сына и остальных фюреров Третьего рейха.

И еще пример. К одному из бланков Министерства народного просвещения и пропаганды, изъятых в мае 1945 года, был подколот листок со следующим текстом из двух абзацев с пометкой «от шефа» и датой – «24 сентября» (видимо, 1941 года – Е. С.). Вот он:

«Русская литература, музыка, театр, кино, фольклор, вся славянская православная культура требуют не надзора, не обработки, а искоренения и перекапывания самой почвы под ними. <…> Какой труд, какая величественная задача!

Полное уничтожение самой памяти о православных и иудейских заповедях и добродетелях, на которых стоит коммунистическая идея, можно осуществить лишь при полном физическом уничтожении носителей – сначала коммунистов-славян и коммунистов-евреев, затем – всех евреев и всех славян».

Видимо, это кто-то из местных руководителей сделал выписку из речи или инструкции своего шефа для внедрения в головы своих сотрудников.

А ведь даже в конкретные планы «практика» Гиммлера на ближайшие двадцать пять лет уничтожение всех славян не входило. Но если слово было уже сказано, то… Дальше формулируйте сами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.