Нужна ли языку защита?

Нужна ли языку защита?

На вопрос, вынесенный в заглавие, отвечу сразу: нужна. Такой ответ порождает по меньшей мере еще два вопроса: защита от чего и – какая именно? Долгое время считалось хорошим тоном говорить о языке как о явлении стихийном, о саморегулирующейся системе, вмешательство в которую бесполезно. Уж так они, стихии, устроены, что не допускают никаких вмешательств. Подобного рода высказывания характеризовали их авторов как людей либеральных и (что в данном случае важнее) знающих историю предмета. Ведь язык – это действительно саморегулирующаяся система. Как саморегулирующаяся система и тропические леса, для спасения которых, однако же, сейчас начали предпринимать самые активные меры. Сложность состоит в том, что таковыми эти системы являются лишь до тех пор, пока имеют возможность, что называется, саморегулироваться. Сегодня у них этой возможности нет.

Человечество не поспевает за своими открытиями. Технический прогресс не сопровождается, увы, ни нравственным прогрессом, ни сколько-нибудь заметным увеличением того, что в повседневности именуется здравым смыслом. Это сложная философская проблема, в которой для нас существенно одно: условия функционирования языка сейчас совсем не те, что были сто и даже пятьдесят лет назад. Любую прихоть (не говорю уже об ошибках) говорящих или пишущих современные технические средства мгновенно превращают в достояние миллионов.

Кому, казалось бы, дело до того, что специалист по подводному плаванию А. Макаревич называет погружающихся дайверами? А ведь есть дело: речь телеведущего транслируется на всю страну. Воздействие ТВ таково, что уже через несколько месяцев вещания Макаревича «дайвер» отправил на дно всех местных «ныряльщиков», «водолазов», «подводников» и «аквалангистов». Любопытно, что в английском «дайвер» делит свои функции с обычным «ныряльщиком».

Источником особой грамматической опасности стал с недавних пор Интернет. Дело здесь не только в тиражировании непреднамеренных ошибок. Нередко речь искажается намеренно, это стало стало своего рода шиком. Если бы подобным образом развлекались сотрудники Института русского языка, это можно было бы считать удачной шуткой, но писать так имеют обыкновение совсем другие лица. К сожалению, за классическими «интернетизмами» («превед, кросавчег») стоит не пресыщенность гурмана, а элементарная безграмотность. Не сомневаюсь, какая-то часть пользователей Интернета искренне полагает, что приведенное приветствие именно так и следует писать. Подавляющее же большинство обращается к грамматическому юродству от неуверенности. Не будучи способными брать элементарную планку грамотности, они предпочитают упразднить ее вовсе. Так, бесхвостая лиса из известной сказки убеждала окружающих, что жить без хвоста гораздо лучше.

Разумеется, грамматика во многом – условность, и неправильно написанное слово не может рассматриваться как деяние криминальное. Подобным же образом правильная речь сама по себе еще не свидетельство высоких нравственных качеств ее носителя. Но она – несомненный знак принадлежности его к определенному культурному и социальному уровню, тот экзамен, который каждый из нас сдает ежеминутно. Маркирующая роль грамматики и орфоэпии исторически очень важна.

Понятно, что писать и говорить грамотно все не могут. Да это и не нужно. Более того, для нормального функционирования системы (любой системы) даже необходимо, чтобы определенные ее элементы не вполне ей соответствовали. Людей, привносящих эти элементы в язык, довольно много: новые значения слов нередко образуют те, кто не вполне точно понимает значения актуальные. Что-то подобное можно сказать и об иноязычных заимствованиях, которые также являются одним из существенных источников обогащения языка. Живой язык не может не заимствовать. В чем же тогда состоит проблема? В мере. Важно, чтобы количество новых элементов не превышало критической точки, чтобы они не подавили элементы системообразующие. Чтобы лодка, проще говоря, не перевернулась.

Ни у кого, думаю, не вызовет возражений мнение, что любая область – будь то финансы, строительство, здравоохранение или спорт – должна курироваться специалистом. Странным образом в этом ряду наш язык оказался исключением. Его обогащением занимаются соответственно финансисты, строители, врачи и спортсмены. Вряд ли сейчас можно найти какую-то более или менее значимую сферу, не предложившую русской речи сомнительных поправок. Может быть, не отрывать всех этих людей от их прямых задач и предоставить язык специалистам?

Считал бы в высшей степени полезным, чтобы изменения в официальной речи – от прессы до магазинных ценников – обсуждались группой ученых, писателей и журналистов, способных предписывать говорящим и пишущим соблюдение определенных норм. Эта группа должна была бы стать авторитетным государственным органом (возможно, комитетом при правительстве), работающим на постоянной основе. Рекомендации ее могли бы коснуться таких топких мест современного языка, как аббревиатуры или заимствования.

Существует ли вообще возможность влиять на речь? Оценивая нынешний потенциал телевидения и радио, можно не сомневаться, что рычаги воздействия имеются. Допустимо ли эти рычаги использовать? Думаю, да. Ведь пресловутое воздействие на наше сознание уже осуществляется – с той интенсивностью, на которую только способны электронные СМИ. Никогда еще новая лексика не распространялась с такой скоростью. Именно поэтому мы должны быть вдвойне осторожны, прежде чем выпускать на свет Божий и тиражировать очередное непроизносимое слово. То воздействие, о котором говорю я, скорее – противодействие.

Контроль официальной речи выполнял бы роль фильтра, выводящего из информационного потока отравляющие наш язык «вещества». Пусть новые слова поборются за существование в частной речи. Зачем же сразу предоставлять им трибуну, на которой они автоматически обретают качества нормы и образца? Пусть пройдут проверку на прочность в Интернете, который всегда будет сферой абсолютной свободы, в том числе – грамматической. И если недавно возникший на телеэкранах «фишер» докажет свою жизнеспособность в частной речи, появится смысл обсудить, целесообразна ли замена им «рыбака».

Можно сколько угодно смеяться над неприжившимися «мокроступами» и «земленебом», но без активного отношения к языку не возникли бы у нас такие слова, как «пароход», «промышленность», «предприятие», «холодильник», «самолет» и сотни других. Не сомневаюсь, что и эти, привычные теперь, слова когда-то звучали довольно забавно. Но ведь, что ни говори, есть еще большие основания смеяться над байкером, баннером, геймером и множеством других слов, для которых имеются освоенные русским языком эквиваленты (не обязательно, кстати, русские по происхождению). Напоминать о существующей лексике и рассматривать (вырабатывать?) новую было бы одной из задач предполагаемого учреждения.

Его структура и полномочия могли бы стать предметом подробного обсуждения не только филологов, но и юристов, законодателей, представителей прессы и т. д. В качестве примера отмечу лишь, что во Франции специальным комитетом по неологизмам разрабатываются французские эквиваленты для штурмующих язык Флобера американизмов. Культура у французов вполне открытая, но доминирования чужого на своем пространстве они тем не менее не любят. И чистоту своей речи блюдут. В этой стране действует довольно жесткий закон (закон Тубона), за порчу французского языка предусматривающий крупные штрафы. Дело, конечно, не в штрафах. Просто принятые меры привлекли к проблеме внимание и побудили общество относиться к языку уважительно. К французскому. В отношении русского языка это можем сделать мы.