В круге пятом

В круге пятом

Записано со слов р. Элияґу-Йоханана Гурари, главного раввина города Холон.

— Да, — сказал раввин, отирая лоб платком, — такой странной свадьбы мне еще не доводилось видеть.

А ведь поначалу все шло, как обычно: банкетный зал, набитый разряженными гостями, веселая и, пожалуй, чересчур громкая музыка, официанты с подносами, уставленными соблазнительной снедью. В общем — свадьба как свадьба. Пока не дошло до хупы.

Поскольку пара была ашкеназийской, невесту, по бытующему в этой общине обычаю, должны были семь раз обвести вокруг жениха. Семь — число, символизирующее нормальный, естественный ход событий, а кружение вокруг суженого должно показать, что с этого момента муж становится центром интересов девушки, и вся ее жизнь, также как и его, будет вращаться вокруг новой оси именуемой «семья».

До четвертого круга невеста вела себя обычным образом: нервно улыбалась, то и дело поглядывая из-под фаты на красного от смущения жениха. Обе мамы тоже смущались под взглядами сотен гостей. Нормальная, вполне знакомая мне ситуация. За тридцать лет раввинской деятельности я провел тысячи таких церемоний и хорошо знаю, что чувствуют ее участники.

Под хупой, на пятом круге невеста слегка замешкалась и вдруг разразилась громкими рыданиями. Не просто плачем — слезы для невесты тоже вполне нормальное явление — а горькими, раздирающим сердце рыданиями. Я взглянул на жениха и обомлел: из его глаз тоже заструились слезы. Зарыдали обе мамы, и многие из гостей, стоявших возле хупы. Что-то тут было не так, но что именно я не мог сообразить. Впрочем, плач не препятствие для проведения обряда, и я, сделав вид, будто ничего не замечаю, уверено провел корабль хупы по знакомому руслу.

Когда все благословения были произнесены, и жених, вернее, уже молодой муж одним ударом каблука расплющил обернутый в фольгу стакан, я отошел в сторону и принялся терпеливо поджидать возможность выяснить, что же тут произошло. Пару, с еще не высохшими слезами на щеках, без конца поздравляли; гости выстроились в длиннющую очередь, каждый хотел лично пожелать счастья и радости. Наконец молодожены вышли из-под свадебного балдахина, и я, провожая их в комнату для ритуального уединения, не удержался и спросил молодожена — Ронена, чем вызваны всеобщие рыдания.

— Видите ли, уважаемый раввин, — пустился в объяснения счастливый муж. — Это ведь наша вторая свадьба. Первая была два года назад.

— Что значит вторая? — удивился я. — Разве вы уже женаты? Тогда для чего вся эта суета, — и я махнул рукой в сторону гостей, с шумом усаживающихся за столы.

— В первый раз, — тяжело вздохнул Ронен, — мы просто не успели пожениться. Дело было так… — он снова тяжело вздохнул, как видно, возвращаясь к неприятному переживанию.

— Когда улыбающуюся Тали в пятый раз вели вокруг меня, она поскользнулась, упала и потеряла сознание. Мы были уверены, что это просто легкий обморок от наплыва чувств, но когда через пять минут, несмотря на все наши усилия, Тали не пришла в себя, вызвали «скорую помощь». Карета примчалась почти мгновенно, невесту прямо в свадебном платье уложили на носилки, внесли в машину, подключили к приборам и… — Ронен горестно махнул рукой.

— Обширный инсульт, — сказал врач. — Нужна немедленная госпитализация.

Так ее, прямо в фате, и увезли. Я, конечно, помчался следом, в амбулансе нашлось только одно место, для матери Тали.

Бедняжка пролежала без сознания почти неделю. Все это время мы не отходили от ее постели.

— Выход из комы — очень важный момент, — объяснили врачи. — С чем больная проснется, с тем и будет жить дальше. Поэтому важно, чтобы она в первое же мгновение увидел знакомые лица.

Но оправдались самые худшие прогнозы. Очнувшаяся Тали могла только чуть-чуть шевелить кончиками пальцев, моргать и едва двигать головой. Самое ужасное, что при этом она все понимала; мы это видели по отчаянию, наполнившему ее глаза.

Так прошли полгода. Я приходил в больницу каждый день, разговаривал с ней, рассказывал новости, читал книги, газеты. Месяцев через шесть после инсульта меня остановил в коридоре лечащий врач.

— Послушайте, Ронен, — сказал он, отводя глаза в сторону. — Мы все восхищаемся вашим поведением. Вы очень достойный и преданный юноша. Именно поэтому я хочу, чтобы вы знали правду. Тали больше не поднимется с больничной койки. Никогда. Понимаете, никогда. Шансы на ее выздоровление ничтожны. И проживет она в таком состоянии недолго: отек легких, пролежни, инфекция мочевых путей, мало ли что… Вы не должны приковывать себя к больнице. Думаю, нужно потихоньку возвращаться к нормальной жизни и… — тут он запнулся, — и искать себе другую девушку.

Нельзя сказать, что его слова меня огорошили. Нет, я хорошо понимал, куда все движется. Но одно дело — подозревать и надеяться, и совсем другое — услышать приговор.

— Извините, уважаемый раввин, — прервал Ронена отец Тали. — Молодые должны завершить церемонию. Позвольте мне досказать, что произошло дальше.

— Конечно, конечно, — я был так увлечен рассказом Ронена, что совсем позабыл о том, ради чего мы остановились на пороге комнаты для уединения.

— Ронен пришел к нам через день после разговора с врачом, — продолжил отец Тали, когда двери комнаты были плотно затворены, и мы, вместе со всем миром, остались снаружи, пропустив внутрь только молодоженов со своим счастьем.

— Он пришел и объявил, что будет ждать Тали, сколько бы на это ни ушло времени. Даже всю жизнь! Очень красивый поступок, но по-юношески безрассудный. Мы с женой восхищались благородством Ронена, но, однако когда он ушел, решили, что его пыл продержится не больше года.

Но через год случилось чудо. Наша Таличка стала возвращаться к жизни. Сначала ожили губы, зашевелись брови, прорезалась робкая хриплая речь. Потом стали подниматься руки, двигаться ноги и, спустя несколько месяцев, она полностью вернулась к былому здоровью. Свадьбу мы, разумеется, повторили. Собственно, мы на ней сейчас и находимся. Однако, — отец Тали зябко передернул плечами, — пятого круга ожидали со страхом. Слава Б-гу, все закончилось благополучно.

— Оно и не могло закончиться по-другому, — воскликнул сияющий Ронен, выходя из комнаты. — И сейчас я расскажу, почему.

Пока Тали лежала без движения, мы выработали свой особый язык. Я научился понимать ее по движениям глаз, закрыванию век, наморщенному лбу. Когда же она хотела что-то сказать, я подносил к ее лицу алфавит и передвигал палец от буквы к букве. На нужной она опускала веки. Это кажется очень долгим, но у нас выходило довольно быстро, ведь мне хватало двух-трех первых букв, чтобы угадать слово.

В тот день, когда врач объявил мне приговор, у нас с Тали состоялась вот такая беседа.

— Сегодня утром вовремя обхода, — показала знаками она, — врачи подумали, что я сплю, и говорили весьма откровенно. А может, они хотели таким образом сообщить мне диагноз. Почему, зачем, кто их поймет? В любом случае, Ронен, ты должен знать — мне осталось жить совсем недолго, и я останусь на этой проклятой койке до самой последней минуты.

— Я буду с тобой рядом, что бы ни случилось!

— Что еще может случиться? — горько просигналила Тали. — Вот о чем я хочу тебя попросить. Поговори с зейде[17], моим прадедушкой. Он очень старый и очень мудрый. Спроси его совета.

— Совета о чем? — не понял я. — Мне не нужны советы, я твердо решил быть с тобой.

— Поговори с зейде, — еще раз попросила Тали.

И я отправился к дедушке. Звали его Фишл, и был он очень-очень стар.

— Хорошо, что ты пришел, — сказал зейде, маленький щуплый человечек с редкой седой бородой и коричневыми старческими пятнами на лбу и щеках. Он полулежал в глубоком кресле, бережно укутанный в одеяло. На улице бушевало лето, но для старика уже наступила вечная осень.

— Извини, я давно хотел тебя позвать, — Фишл беспомощно развел руками. — Просто у меня что-то с головой происходит. Иногда целыми днями не могу сообразить, где нахожусь, что делаю, зачем еще живу. Как там Таличка?

— Ничего утешительного, по-прежнему.

— Не волнуйся, — с большой убежденностью произнес зейде. — Все закончится хорошо. Именно об этом я и хотел с тобой поговорить.

— Но откуда вы…

— Т-с-с, — старик поднес палец к губам. — Зачем лишние вопросы? Лучше послушай.

Много лет назад я жил в местечке Хрубешов. Ты о нем даже не слышал. А было, было когда-то в Польше такое еврейское местечко. Я в нем родился и вырос, профессию получил хорошую, зарабатывать начал. И хоть горько мне было, сироте без родителей и засыпал частенько в слезах, теперь все кажется розовым и гладким. А может, так оно и есть, если сравнивать с тем ужасом, что случился во время войны.

Ну вот, начал я зарабатывать и решил жениться. Познакомили меня с милой девушкой, и мы друг другу сразу понравились. Погуляли немного и решили пожениться. В Хрубешове как делали? Сначала помолвку устраивали, с гостями, закусками, музыкой. Генеральная репетиция свадьбы. А месяца через два-три после помолвки — хупу. И тоже с гостями, угощением, музыкой. Гуля-а-ли!

Зейде прикрыл глаза, словно представляя веселье хрубешовских свадеб.

— Так вот, обручились мы, стали готовиться к свадьбе. А дальше добрые люди начали мне гадости про невесту рассказывать. И то она не так, и там она не эдак. Я молодой был, доверчивый, и посоветоваться толком не с кем — родители уже умерли. В общем, пошел на поводу у сплетников и разорвал помолвку.

Вроде ничего страшного не произошло, нашел другую мейделе[18], в Хрубешове красивых девушек хватало, снова обручился и спустя три месяца встал с ней под свадебный балдахин. Про нее мне тоже всякие гадости доносили, только теперь я никого не слушал.

Стали невесту вокруг меня водить, первый круг, второй, третий, а на пятом из толпы выскочил брат отвергнутой девушки, и при всех меня проклял. Проклял за горе, причиненное сестре, за ее слезы, за ее позор.

Ну, взяли хулигана под локотки и выкинули вон. Свадьбу сыграли, как положено, а на следующий день моя жена, Талина прабабушка, и говорит:

— Плохо начинать новую жизнь с проклятия.

— А что делать, — спрашиваю. — Не идти же опять прощения просить?

— Идти, — говорит жена.

— Да я уже ходил. Три раза ходил. Только она ни в какую.

— Тогда поедем к Ребе, спросим, как поступать, — решила жена.

Неподалеку от нашего местечка жил цадик. Я уж и не помню, как его звали. Очень известный праведник, наверное, про него во всяких энциклопедиях много чего написано. Поехали мы к нему. Цадик выслушал меня и уточнил:

— Так сколько раз ты прощения просил?

— Три.

— И не простила?

— Не простила.

— Ладно, — говорит. — Хорошего из этой истории ничего не выйдет. Слезы девушки к тебе вернутся. Но все закончится благополучно.

— С тех пор, — продолжил рассказ зейде, — прошло больше шестидесяти лет. И каждый год я ждал несчастья. Сначала опасался за себя и жену, потом за детей, потом за внуков. Но все было хорошо. И вот на правнучке проклятие вернулось. Но ты не бойся, детка, если первая часть пророчества цадика свершилась, значит, сбудется и вторая.

Вот после этих слов, — завершил Ронен рассказ, — я окончательно утвердился в мысли, что останусь с Тали до самого конца. Пошел к своим родителям и объявил о своем решении, потом — к ее папе и маме. И видите, — он обнял светящуюся от счастья невесту, — все получилось, как нельзя лучше.

Раввин снова отер лоб платком и посмотрел на книжный шкаф, набитый старыми фолиантами.

— Кто знает, почему так вышло… Благословение праведника тому причиной или чистая вера юноши, сила его любви и глубина преданности.

Раввин замолчал, словно прислушиваясь к чему-то.

— Я вот еще о чем думаю, — сказал он после долгого перерыва. — Проклятие так долго витало над потомками зейде, потому, что отыскивало достойного, такого, кто сможет выстоять в испытании. Ведь благословение и проклятие — это две вещи, неразрывные, как две стороны ладони. И если одно из них проскальзывает мимо достойного, то на следующем круге обязательно коснется его плеча.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.