Наполеон в Варшаве
Наполеон в Варшаве
Записано со слов раввина Пинхаса Альтхойза, Холон.
Спустя неделю, после того, как победоносная французская армия заняла Варшаву, вельмишановная шляхта устроила пир в честь императора. Паны рассыпались в комплиментах, стараясь по-особенному польстить Наполеону.
Бонапарту эти славословия не пришлись по вкусу, и он решил поставить аристократов на место. С притворным вниманием оглядев зал, император спросил у сидящих неподалеку вельмож:
— А почему я не вижу среди присутствующих представителя еврейской общины Польши?
Панове покраснели. И хоть евреям в Польском королевстве жилось лучше, чем под властью русских помещиков, но за людей их шляхтичи не считали, а просто использовали, как удобное средство для обогащения. Евреи управляли маетками, вели торговлю, давали ссуды, собирали для панов налоги. Выгода выгодой, однако пригласить еврея на столь высокое собрание, посадить рядом, дать выступить как равному среди равных? Невозможно, немыслимо!
Но в этом-то и состоял план Наполеона. Император хотел показать вельможам их настоящее место, продемонстрировать, что для него, покорителя Европы, нет разницы между сиятельным графом и его слугой. Все, невзирая на титулы и происхождение, в первую очередь — его слуги!
Пыжились вельможные паны, пыжились, а делать нечего — воля императора. Пришлось послать за главным раввином Польши, реб Биньомином Дискином. И понеслась по мостовым Варшавы золоченая карета с приказом немедленно доставить еврея во дворец.
Часы после вечерней молитвы, раввин, как обычно проводил в одиночестве над томом Талмуда. Он не знал ни о пире, ни о речах сиятельных аристократов. Ему даже и в голову не могло прийти, что этим вечером ему придется выступать перед самим императором. Однако судьба иногда выкидывает такие коленца, о которых самый благочестивый раввин и помыслить не может.
В дверь постучали громко и требовательно. Служка отодвинул запор и в комнату раввина ворвался офицер. Золотое шитье эполет и мундира сияло даже в свете одинокой свечи.
— Приказ императора, немедленно явиться во дворец, — объявил офицер.
Деваться некуда, облачился раввин в субботние одежды и поехал. По дороге он пытался сообразить, для чего его везут во дворец и что он должен сказать императору.
Поначалу раввина ошеломило сверкание хрусталя в громадных люстрах, блеск золота на мундирах и камзолах, переливающиеся бриллианты в орденах и перстнях. На полураздетых женщин, осыпанных драгоценностями, словно елки снегом, он старался не смотреть.
На его счастье, архиепископ затянул свою речь, пересыпанную восхвалениями, точно торт цукатами, и у раввина осталось время подумать. Когда его призвали взойти пред светлые императорские очи, он уже понял, о чем будет говорить.
Императора тошнило от витиеватых славословий и откровенной лести, и он, все больше и больше раздражаясь, сосал лимон. Злость на трескучих болтунов разгоралась в Наполеоне и, когда раввин стал подниматься на возвышение, он тоже знал, как себя поведет.
Раввин в своем традиционном облачении, выглядевшем диким и неуместным среди сияния нарядов польской аристократии, оказался на том месте, откуда произносили речи, и в эту минуту Наполеон поднялся с трона, приветствуя духовное лицо.
Тотчас, как по команде, подскочили со своих мест французские генералы и маршалы. Понятное дело, когда император поднимается с трона, его офицеры не могут оставаться в креслах. Вслед за офицерами пришлось встать и вельможным панам со своими расфуфыренными дамами.
Лица у вельмож покраснели, глаза сверкали от ярости, да что поделаешь, деваться некуда! Наполеон простоял целую минуту, лукаво озирая зал. Он хорошо понимал, что творится в душах польских аристократов, но именно на этот эффект он и рассчитывал. А раввин, дождавшись, пока император усядется на трон, начал говорить.
— Что предсказал Йосеф виночерпию фараона, когда тот попросил растолковать ему странный сон? Если прочитать дословно: тебя освободят, для того, чтобы ты вспомнил обо мне. То есть, цель твоего освобождения будет состоять в памяти обо мне.
И было сие странным в глазах виночерпия. Ведь когда возникают опасения по поводу одного из незначительных царских чиновников, его сразу отстраняют от работы, а потом начинают расследование. Если же подозревается важная персона, то предварительно ведут расследование, и только когда набираются материалы по делу, объявляют об отстранении персоны от работы. Иногда в ходе следствия выясняется, что предполагаемое преступление на самом деле было не таким уж и страшным или наоборот — куда более опасным, чем изначально предполагалось. Но никогда не бывает так, чтобы сановника полностью оправдали. Ведь дело на него открывают только при определенном количестве улик. Поэтому и удивился виночерпий, ведь он сидел в тюрьме уже двенадцать месяцев, что само по себе говорило о серьезности преступления.
«Ваша вина будет забыта, — объяснил Йосеф, — потому, что цель вашего заключения и грядущего освобождения совсем в другом. Вы попали в тюрьму не в наказание за провинность, а ради моего освобождения».
Так и вы, император, — продолжил раввин Дискин, — посланы Всевышним в Польшу с особой целью. Прежде чем объяснить, в чем, по моему мнению, она состоит, я расскажу вам историю, обычную, рядовую историю, которая может показаться дикой для слуха цивилизованного человека.
Один пан жил себе в своем поместье и маялся от скуки. Все ему приелось — и охота, и пиры, и пьянство. И решил пан развлечься.
Приехал он вместе со своей пани к одному из богатых евреев принадлежащего ему местечка и потребовал угощения. Еврей постарался, собрал лучшее, что было в доме, чтобы угостить гостя на славу. Стол накрыли роскошный — чего только на нем не было!
Пан воздал должное яствам, не забыл основательно выпить, а потом спрашивает хозяина:
— А почему ты, жидовская морда, швейцарским сыром меня не угощаешь?!
— Да где его взять, швейцарский-то сыр? — в изумлении развел руками хозяин. — Мы таких сыров сроду не едали. Кормимся нашим, местным, очень вкусным. Вот, извольте отведать, — и поднес пану тарелку.
— Ты так, значит! — разозлился пан. — Мало того, что пана не уважаешь, кормишь его всякой дрянью, — и он выбил тарелку из рук еврея, — так еще глумишься! Сроду не видывал, пся крев! Я тебе покажу швейцарский сыр!
И давай еврея бить. Смертным боем, на глазах у жены и детей. Разбил нос, высадил несколько зубов, рвал бороду, таскал за пейсы. Наконец устал, успокоился и вернулся домой.
— Хорошо позабавились, — повторял пан своей пани на следующее утро. — Давай сегодня другого еврея навестим.
— Отчего нет? — улыбалась пани. — Очень смешно получилось. Особенно, когда ты его физиономией к блюду с холодцом приложил.
И она звонко рассмеялась, вспоминая, как нелепо выглядел еврей с яичными желтками в седой бороде.
Пока пан собирался в гости, по местечку уже разнеслась весть о его сумасбродстве, и богатые евреи срочно запаслись швейцарским сыром. Когда пан нагрянул к одному из них, тот накрыл стол и на самом видном месте поставил сыр. Но гость не обратил на него ни малейшего внимания.
Пиршество продолжалось долго. Пан и пани ели и нахваливали.
— Ах, какая вкусная штука эта жидовская фаршированная щука с хреном, — восхищалась пани, подкладывая себе еще кусочек.
— М-м-м, неплохо, совсем неплохо, — вторил пан, опрокидывая еще одну рюмку вишневой наливки. Наливка была сладкая, но крепости такой, что даже у привычного к водке пана першило в горле.
Насытившись, пан вытер рот и, бросив на пол салфетку, грозно вопросил:
— А почему ты, жидовская морда, швейцарским сыром меня не угощаешь?
— Как это не угощаю? — тут же ответил хозяин. — Вот он, лежит на самом видном месте! — и еврей указал на блюдо с сыром, действительно красовавшееся в самом центре стола.
— Та-а-ак, — угрожающе протянул пан. Со стороны могло показаться, будто наличие на столе сыра нанесло ему смертельную обиду. Но пана совершенно не интересовало мнение со стороны. Он был полностью поглощен собой.
— Так сыр, значит, у тебя есть. А где рейнское полусладкое?
— Откуда, ваша милость?! Мы некошерных вин не употребляем.
— Ах ты, негодяй! — пан размахнулся и одним ударом разбил еврею лицо в кровь. За вторым ударом последовал второй, третий, десятый. Вволю натешившись, пан с женой вернулись в имение.
Спустя несколько дней, когда скука вновь стала одолевать вельможную чету, они снова отправились в местечко. Остановили экипаж перед зажиточным домом. Пока пан с супругой вылезали из коляски, слуги отыскали хозяина и потребовали немедленно накрыть стол для почетного гостя.
— Все уже готово, — ответил хозяин. — Пусть пан и его супруга взойдут в горницу.
Но в горнице разохотившихся гостей ожидал пустой стол.
— Что это значит? — грозно вопросил пан.
— Ваша милость не хочет ни есть, ни пить, — ответил хозяин дома. — Ваша милость храбрый солдат и хороший вояка и поэтому желает издеваться над беззащитными людьми. Если вы хотите избить еврея, так с этого и начинайте. Зачем вводить меня в лишние расходы — кормить дорогими яствами вас и ваших слуг, а потом получить за гостеприимство тумаки и оплеухи.
Пан не ожидал, что его замысел настолько очевиден для всех. Развернулся и уехал.
Евреи Польши надеются на императорскую милость, — закончил раввин Дискин свою речь. — И она состоит в том, чтобы сломить бесчеловечную власть панства. Вместе с евреями на вас с надеждой смотрит и польский народ, над которым паны издеваются точно так же, как и над евреями. Ради этого Всевышний и направил ваше императорское величество в Польшу.
Наполеон наклонился к секретарю и попросил поручить министру юстиции подготовить записку об изменении существующего положения вещей.
И действительно, при Наполеоне в Польше начались существенные изменения структуры власти. Увы, эти изменения прервались с захватом королевства русскими войсками. Однако после окончания войны император Александр Первый, памятуя о поддержке, которую оказала шляхта французам, существенно урезал права аристократии. Все получилось по слову раввина: приход Наполеона в Польшу помог — пусть не тем путем, как хотелось, — ослаблению ига вельмож и облегчению жизни еврейских общин.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.