Хенде хох!

Хенде хох!

Я помню себя примерно лет с четырех. Первые детские воспоминания: мама, бабушка, наш дом на будущем проспекте Мира… И первые иностранные слова. Нет, не битловские «Yesterday» или «Love me do», а целый набор немецких выражений. Годам к шести я знал их уже около сотни, впрочем, как и все окрестные мальчишки, которые и через двадцать лет после Победы играли в «наших» и «немцев». Зимой, кстати, тоже бились с «немцами», только представлявшими Тевтонский орден, – играли в Ледовое побоище. Тут, кстати, было проще с «костюмами». Старая простыня с намалеванным углем крестом, ведерко с дырками для глаз на голову – вот и все снаряжение немецкого «рыцаря». А в теплое время… Весной, летом и осенью во дворах звучала звонкая немецкая речь. И не надо мне говорить, что она «лающая». Во-первых, у юных пацанов голоса сами по себе не грубые, а во-вторых, вы, видимо, не слышали китайцев. Вот у них звучание языка совершенно «гавкающее», причем даже когда они говорят о чем-то нейтральном, кажется, что вот-вот, и возникнет серьезный конфликт.

Основой для изучения немецкого были, как вы понимаете, художественные фильмы о войне и не менее художественная литература о том же самом. Наиболее употребимыми были «хенде хох», «Гитлер капут», «аусвайс», «нихт шиссен», «зиг хайль», «варум нихт», «цурюк», «арбайтен», «ферботен»… Но с течением времени наш «немецкий» лексикон все более расширялся. «Семнадцать мгновений весны» привнесли в него «партайгеноссе» (так стали звать низкопоставленных секретарей партячеек), «штандартенфюрер», «рейхсфюрер» и других «фюреров». А «12 стульев» порадовали бессмертным «Гебен зи мир битте… А, это я знаю…» В общем, любой московский пацан мог при желании вполне сносно объясниться с каким-нибудь гражданином Германии, как Восточной, так и Западной. А в случае чего, если тот, к примеру, не понимал, шугануть его громким: «Гитлер капут!» Эффект был обеспечен.

Но шло время, ужасы войны уходили все дальше, детские игры менялись в угоду политической конъюнктуре, как бессмертная книга Лазаря Лагина «Старик Хоттабыч», в которой отрицательными героями были то немцы, то японцы, то американцы (в зависимости от года издания). А потом и вовсе стали какие-то идиоты, не имевшие никакой национальной принадлежности. Но немецкий все же не забывался. Его учили в школах, в вузах, на курсах. Зачем? Трудно догадаться. На английском, скажем, говорили более миллиарда человек, на французском – четверть миллиарда, а на немецком – всего-то граждане обеих Германий и анклавов в Бельгии и Швейцарии (силезских немцев и немцев Поволжья я не считаю). Тем не менее с завидным упорством наши школы выпускали «способных читать и переводить со словарем» двух видов: «англичан» и «немцев». Видимо, потому что сотни миллионов испаноязычных граждан, почти миллиард индусов, а также более миллиарда китайцев нападать на нас не собирались и в обойму «вероятных противников» не входили. Кстати, с китайцами мы ошиблись, о чем свидетельствовали события на острове Даманский. Может быть, и нужно было подучить иероглифы…

Значительная часть из написанного в двух «немецких» главах посвящена стране, которая сейчас не существует, – Германской Демократической Республике. Практического значения для туристов и гостей нынешней Германии все это не имеет, но тем не менее дает возможность понять менталитет нынешних «осси», то есть восточных немцев, и напоминает нам о совсем, кажется, недавнем прошлом со всеми его радостями и уродствами…

Первым из моих знакомых хоккеистов Восточную Германию открыл Олег Ильин, с которым мы познакомились в начале восьмидесятых, когда он играл в хоккей за команду Московского университета, параллельно с выступлениями в других коллективах. Познакомил нас, конечно, Алексеич, привлекавший друзей-музыкантов к хоккею, а коллег-хоккеистов – к музыке. Приехал Ильин в столицу из Брянска поступать на рабфак факультета журналистики МГУ. Для молодого поколения скажу, что рабфаки, или рабочие факультеты, были введены в двадцатые годы для того, чтобы классово близкие коммунистической партии рабочие и крестьяне могли адаптироваться к условиям учебы в высших учебных заведениях. Чтобы поступить, нужно было иметь не менее двух лет стажа или пройти службу в армии. Вместо экзаменов абитуриенты проходили собеседование. Обычно оно состояло из нескольких вопросов из школьной программы. Для спортсменов же был установлен сверхльготный режим, и они могли писать английские слова русскими буквами, чтобы легче было прочитать, а также безбожно списывать. Бывало, правда, что списывали с ошибками, но все аргументировалось тяжестью тренировок и игр. Так что сообразительный от природы Олег не только успешно поступил на рабфак, но даже закончил полный курс факультета. Правда, не без сложностей. Его выселяли из общежития, пытались отчислить за неуспеваемость, даже выгнать из комсомола. Но за успехи в спорте и умение отлично рисовать разнообразную наглядную агитацию, в конце концов, прощали. Простили ему даже то, что он, потеряв на пятом курсе зачетку, с помощью работавшей в деканате жены нашего общего друга Саши Астафьева, ныне завотделом иллюстраций «Московского комсомольца», добыл чистую книжку и проставил там себе зачеты и экзаменационные оценки за весь курс, умело скопировав подписи с зачетки своего партнера по хоккейной тройке Юры Комарова. Все было заверено настоящими печатями и только случайно выплыло наружу, поскольку одна преподавательница, увидев документ, сказала, что ей он зачета не сдавал. Кончилось дело тем, что диплом Ильин получил с опозданием на три месяца.

Будучи неплохим фотографом, он спокойно трудился в приложении к газете «Известия» – еженедельнике «Семья». И главное – получил столичную прописку благодаря фиктивному браку с некой особой, проживавшей на Волжском бульваре. Думаю, что эта дама не раз пожалела о своем опрометчивом поступке. Во всяком случае, на ее адрес до сих пор приходят судебные и полицейские повестки из различных стран мира, приглашающие «мужа» принять участие в слушаниях, процессах, дать показания или просто сдаться властям.

Тогда, в конце восьмидесятых, еще существовала Восточная Германия, где трудился по распределению сокурсник Олега Володя Сорокин. Понятное дело, что распределен он был туда не случайно (родственные связи помогли). Тем более что трудился он в Берлине в Советском доме культуры и техники. Даже будущий российский президент Владимир Владимирович Путин в то время работал не в Берлине, а в провинциальном Дрездене. А Володя, прекрасный фотограф и настоящий друг, имел все столичные привилегии и уровень высокопоставленного чиновника, что давало ему возможность приглашать к себе людей из СССР. Чаще всех у него гостил как раз Олег. Сначала он осмотрелся, сильно удивившись, что на четыреста советских рублей получил в обменнике тысячу восточных марок (около двухсот западных). И стал думать, как извлечь из этой, по тем временам солидной суммы наибольшую выгоду. В Восточном Берлине покупать было особенно нечего, поскольку экономический кризис весьма серьезно сказался на содержимом гэдээровских магазинов, и до этого не отличавшихся изобилием. А вот в Западном… Хотя с ФРГ мы дружили и Горбачев впоследствии был даже признан «лучшим немцем» или «лучшим из друзей Германии», из Восточного в Западный Берлин наших граждан не пускали. Для того чтобы пройти через вожделенную прореху в стене, нужно было показать восточно-немецким пограничникам паспорт со специальной отметкой консульства СССР, которую ставили только командировочным и тем, кто в ГДР работал постоянно. Сопредельные погранцы ни на какие отметки не смотрели и пропускали всех подряд. Казалось бы, путь на такой близкий Запад был заказан. Но не таков был наш друг Олег. Он узнал, что служебные машины с восточногерманскими номерами свободно пропускают в Западный Берлин без досмотра пассажиров, проверяя только документы водителя. Вот и стал он пользоваться благосклонностью Сорокина, который на своих рабочих «Жигулях» возил его через границу и обратно.

В первый раз Олег купил у чернокожих обитателей западноберлинского «дна» несколько ворованных магнитол. Прибыль, полученная от их продажи на родине, позволила ему приобрести пять видеомагнитофонов (тоже ворованных, естественно). И процесс, как говорится, пошел. В ГДР он возил фотоаппараты «Киев» и «Горизонт», красную икру и водку, даже советские десятирублевки, которые по неведомой причине активно скупали жители азиатских стран, жившие в Восточном Берлине. Затем вся полученная валюта менялась на западногерманскую, а на нее закупалась новая партия товара. Через некоторое время негры стали давать Олегу товар в кредит. Зря. Он набил аппаратурой целое купе поезда «Берлин-Москва» и больше не появлялся в берлинском Гарлеме.

По прошествии некоторого времени Олег все же выбрался в Западный Берлин за товаром, который на этот раз брал у мусульманской диаспоры. Люди там были посерьезнее и в кредит ничего не давали. Но в этом и надобности уже не было. Ильин стал гонять в ГДР отечественные «девятки», что приносило ему по нескольку тысяч бундесмарок прибыли, поскольку эти автомобили пользовались в ГДР фантастическим спросом. Почему? Спросите у тех, кому хоть раз пришлось совершить поездку в восточногерманском пластиковом «трабанте»…

Как-то раз, когда у Олега осталось около тысячи марок, а груз был уже отправлен в Москву, он решил присмотреть что-нибудь для себя. Зашел на автомобильный рынок и буквально впал в шок. Вожделенные германские автомобили разных лет выпуска стояли там табунами, а цены были просто смешные. Как он пожалел тогда, что купил партию аппаратуры, а не машину! Надо было срочно что-то делать. И он за восемьсот марок купил «опель рекорд» 1978 года выпуска горчичного цвета. Тут выяснилось, что за оформление документов и получение номеров тоже надо платить. Денег на бензин до границы СССР тогда точно не оставалось. Олег купил за пару марок чистые бланки купчих, а затем пошел на прогулку по городу, поскольку машина без номеров даже у спокойных немецких гаишников могла вызвать обоснованные опасения. Достать номера было делом пустячным. Он просто снял «транзиты» с первой попавшейся машины, сэкономив 50 марок. А затем, привернув их к «опелю», отправился на «Жигулях» Сорокина за стену.

Задача у него была непростая: подделать купчую и прочие бумаги так, чтобы его пропустили в Союз. За остальные границы можно было не беспокоиться. В те времена даже поляки не интересовались деталями транзитных документов. Написать нужный текст было просто, поскольку друг Володя свободно владел немецким. Нужные данные внесли в соответствующие графы, под ними поставили свои лихие подписи продавец и покупатель. Загвоздка была только в печатях. Но не для изобретательного афериста Олега. Он в течение получаса добросовестно жевал десять пластинок жвачки, которые за это время превратились в безвкусный мягкий комок. Затем достал монету в две бундесмарки и приложил ее к резинке, на которой в негативном порядке запечатлелись орел и надпись «Bundesrepublik Deutschland [2] ». Затем осторожно положил «печать» в морозильник и пошел к знакомой секретарше за штемпельной подушечкой. Минут через десять, когда жвачка основательно промерзла, он срезал ненужные выступающие края вокруг отпечатка опасной бритвой и аккуратно приложил его к подушке. Первая проба на листе бумаги показала отличное качество подделки. Через пару минут «документы» были проштампованы во всех необходимых местах. Олег же, залив за остававшиеся у него восточные марки полный бак, рванул в сторону польской границы. Ее он, как и ожидалось, проехал без проблем. Пограничник из ГДР при виде машины с «западными» номерами просто махнул рукой, а поляк быстро проштамповал паспорт и пожелал счастливого пути. Основные волнения ожидали Олега на границе с Союзом. Польский офицер, посмотрев на сделанную его коллегой отметку о въезде в страну, поставил рядом маленький штампик и пустил Ильина дальше.

В конце 1989 года Олегу пришла идея не только выехать в ГДР лично, но и вывезти туда всю хоккейную команду МГУ. Сделать это официально было абсолютно невозможно, поскольку университет в то время не то чтобы бедствовал, но денег на каких-то там хоккеистов предпочитал не тратить. Команду, находившуюся в лидерах вузовского первенства Москвы, правда, хвалили, но не более того. Так что ехать пришлось за свои кровные. Смешно сказать, но поездка в Германию и обратно обошлась тогда в 90 рублей на человека. Вот они – преимущества социалистического образа жизни! Единственное, что было сделано благодаря университету, а точнее, комсомольскому лидеру Максиму Сотникову – бывшему игроку ХК МГУ, – это возможность всем вместе сделать специальные вкладыши в обычный паспорт, дававшие возможность выехать за границу на срок до трех месяцев. В общем, скинулись, купили билеты, загрузили в поезд баулы с формой и клюшки и поехали. Было это в морозный день 7 января 1990 года.

Честно говоря, лишь немногие советские граждане были в курсе того, что в Восточной Германии играют в хоккей. Правда, в свое время сборная ГДР даже выступала на мировых чемпионатах, но, как правило, занимала одно из последних мест. И было почему. Во всей ГДР было всего две команды приличного уровня. Обе назывались «Динамо» и базировались в «хоккейных центрах» – Берлине и Вайсвассере. К тому времени они уже лет сорок подряд разыгрывали первенство республики между собой, играя в 20–28 кругов. И, понятное дело, берлинцы, как представители столицы, были чемпионами раз двадцать, а вайсвассерцы – десять. Но все равно, какая разумная и демократичная система была изобретена в ГДР, что даже если команда проиграла все игры в чемпионате, то по-любому становилась минимум серебряным призером! Очень-очень гуманно!

Уровень игры в «оберлиге», состоявшей из двух вышеупомянутых коллективов, был не очень высоким, хотя они в действительности составляли первую и вторую сборные Восточной Германии. Отчасти потому, что рачительные власти не считали хоккей «своим» видом спорта и развивали его лишь в угоду «большому брату», то есть СССР, а отчасти из-за определенного предубеждения самих немцев, предпочитавших отдавать детей в легкую атлетику, гимнастику, велоспорт или на худой конец бокс. Хоккеисты вообще были редкостью, а хорошие – огромной редкостью. Если прибавить к двум «Динамо» два десятка любительских команд разного уровня, то на всю почти семнадцатимиллионную республику игроков было меньше тысячи человек. Нескольким десяткам из них и представилась возможность «скрестить клюшки» с хоккейным клубом МГУ.

Перед выездом из Москвы Олег Ильин провел собрание команды, на котором поделился личным торговым опытом. Он сообщил, что в ГДР спросом пользуются русская водка, икра, как черная, так и красная, фотоаппараты, начиная с уровня «Зенита», юбилейные рубли… Были также названы «явки», то есть места, где это все можно было реализовать, и способы приобретения немецких товаров (об этом разговор будет отдельный). Все это напоминало классический советский анекдот о собрании участников оркестра перед выездом в длительное заграничное турне. Главный дирижер: «Так, значит, сначала мы летим в Англию. Там покупаем шерстяные ткани. Скидываем их в Японии, набираем технику. По возвращении сдаем в „комок» – имеем бабки. Вопросы есть?» Тут робко тянет вверх руку молодой скрипач, только что принятый в оркестр: «Скажите, а инструменты брать?» В отличие от скрипача, «инструментов» брать пришлось довольно много: все-таки хоккейная форма весила килограммов двадцать, а еще клюшки, какие-то личные вещи… В общем, было нелегко, но народ в коллективе подобрался к трудностям привычный. И уж лучше тащить баул в Берлин, чем в Пензу или, скажем, Челябинск.

Вопреки ожиданиям, вся дорога, равно как и таможенные проверки, прошла без каких-либо проблем. Какому таможеннику захочется копаться в грязноватой, мягко говоря, воздуха не озонирующей хоккейной форме? Так что вся водка, икра и прочие товары для обмена с туземцами в лучшем виде доехали до вокзала «Лихтенберг». После двадцатипятиградусного московского холода совершенное отсутствие снега и пятнадцать градусов тепла воспринимались нашими хоккеистами с некоторой завистью: «Европа, блин», – сказал кто-то и смачно плюнул мимо урны. Секунд через тридцать подошел какой-то гражданин в спецовке и аккуратно вытер плевок тряпочкой, которую потом не менее аккуратно сложил и сунул в пластмассовое ведерко. Хоккеисты пристыженно замолчали. В ожидании автобуса для поездки в аэропорт Шонефельд, где можно было по паспорту поменять сто советских рублей на марки из расчета 1 марка – 45 копеек, команда разбрелась по ближайшим окрестностям. Пара защитников остановилась у витрины закрытого винного магазина (в 18 часов в ГДР прекращали работу почти все предприятия торговли) и завороженно смотрела на десятки разнокалиберных бутылок с пестрыми этикетками. Водка «Доппелькорн», вермут «Вайт Леди», ликеры «Хальб унд Хальб», «Тропикана» и прочая продукция немецкой химической промышленности ввели их буквально в ступор. «Алексеич, что же они за сволочи такие, немцы эти?» – «Почему сволочи?» – «Бастуют, гады, а тут в магазинах такое изобилие…» Пришлось нашему большому другу объяснять товарищам, что немецкий шнапс – это вонючий суррогат, который без привычки пить трудно, а ликеры и вермуты – раскрашенные синтетическими красками и подслащенные продукты, изготовленные из синтетического же спирта. Года через два вся эта байда из «ликеров» и «вермутов» была запрещена к продаже в объединенной Германии и перекочевала в нашу страну, продержавшись на прилавках до середины девяностых. Возглавлял это «алкогольное вторжение», если кто помнит, спирт «Рояль», правда, он был не немецкий. В ГДР спирт тоже продавался, но имел черную этикетку с белыми буквами ОН. Это было обозначением химической формулы вещества – «О-Аш». На нем, правда, мелкими буковками было написано «Нихт тринкен», то есть «не для питья», но наших людей это не останавливало, тем более что за пол-литровую бутылку обычной «Русской» стоимостью в пять рублей можно было получить литр «ОН», из которого при разбавлении водой получалось 5–7 поллитровок. Странные люди, эти немцы…

Как тут не вспомнить рассказ одного из игроков ХК МГУ Валеры Сорокина, который после окончания химфака работал в закрытом «почтовом ящике» с химическим уклоном. Вдруг из секретных лабораторий неожиданно стал пропадать спирт. Кто-то аккуратно отливал из бутылочек по сто граммов, а затем доливал их водой. Поскольку спирт использовался в экспериментах, заметили «бодяженье» довольно быстро, но найти вора никак не могли. Наконец, месяца через два с поличным был пойман сантехник, который спирт и отливал. Его тут же решили уволить, поскольку заведение было полувоенным, но перед этим вызвали к директору. Тот обратился к сантехнику со следующей речью: «Дорогой товарищ сантехник! Я разрешу переквалифицировать статью увольнения в „собственное желание», если ты расскажешь мне, каким образом ты, не зная даже школьного курса химии, смог отличить среди полутысячи бутылочек, из которых четыреста девяносто девять содержат вещества, убивающие человека в пять секунд, единственную, содержащую спирт?» На что получил по-пролетарски прямой и лаконичный ответ: «А все просто. Ищешь сосуд с надписью „ОН» – вот это, собственно, он и есть». С тех пор в институте спирт стали называть уважительно – «он».

За командой приехал большой автобус, очень похожий на «мерседес», но без всяких опознавательных знаков, в котором сидели встречавшие наших переводчик и первая пятерка игроков команды ADW, с которой ХК МГУ должен был играть на следующий день. Путь в Вайсвассер предстоял неблизкий, поэтому хозяева загрузили в автобус пару ящиков какого-то ненатурального сладковатого напитка, который почему-то звали соком, а также две литровых бутылки водки «Доппелькорн». Предполагалось, что этим «коллеги по спорту» и ограничатся, но не тут-то было! На первой же остановке для похода в лесок из багажников были извлечены запасы, предназначенные для торговли. Не все, конечно, но по бутылке на брата, включая немцев. В результате непривычные к нашим нормам лидеры команды соперников нахлестались так, что на следующий день не смогли оказать какого бы то ни было влияния на ход игры. А тогда, ночью, все стояли у дороги, разливали водку по пластиковым стаканчикам (их предусмотрительные немцы тоже захватили с собой) и оживленно беседовали, несмотря на то, что ни один из игроков МГУ, кроме Алексеича, немецким не владел. В свете луны дорожное покрытие выглядело как блестящие драгоценные камни. Выяснилось, что дорога действительно сделана из гранитной брусчатки, но не такой, как у нас на Красной площади, а сечением примерно восемь на восемь сантиметров. «Наверное, трудно такую дорогу ремонтировать», – предположил кто-то из наших для поддержания разговора. Тут вмешался переводчик и сообщил, что эту дорогу вообще никогда и никто не ремонтировал и в ближайшее время не собирается. Она сохранилась в таком виде с 1936 года, вот только один участок в 1945 году был поврежден авиабомбой, и пришлось положить асфальт. Лишь его ремонтируют раз в два года…

Разместили нашу команду в пионерском лагере. Самом натуральном лагере, с двухъярусными кроватями в спальнях и детскими унитазами в туалетах. Правда, изображенные на плакатах немецкие дети были в синих галстуках, а не в красных, как наши. «Гитлерюгенд?» – вежливо осведомился кто-то из игроков, указывая на картинку, где был изображен немецко-пионерский строй. Поперхнувшийся бутербродом переводчик замахал руками: «У нас пионеров зовут „эфдэётлеры». Не говорите такого, тут же дети!» И действительно, мимо неслышно прошмыгнули несколько местных детишек, со страхом и любопытством взиравших на русских «чудо-богатырей». Алексеич, собиравшийся отойти ко сну, обнаружил на постельном белье печать внешкольного учреждения, из которой следовало, что «данный предмет принадлежит пионерскому лагерю имени Мюллера». Тут же возник спор, какой Мюллер имеется в виду. Соратник Максима Максимовича Исаева по IV отделению РСХА или западногерманский футболист Герд Мюллер? Пришлось прибегнуть к помощи переводчика, который долго не мог понять, что за человек Мюллер, работавший вместе со Штирлицем. А когда ему объяснили, что это был шеф гестапо, он снова замахал руками и закричал: «Warum Gestapo? Nicht Gestapo! [3] Мюллер, в честь которого назван лагерь, был вождем крестьянского восстания в XV веке!» Это несколько успокоило наших ребят, решивших было, что фашизм в Германии возрождается небывалыми темпами.

Максим Капитановский в своей книге о «Машине времени» под названием «Все очень непросто» писал о том, что я, как большинство полных и жизнерадостных людей, люблю услаждать слух своих сожителей или сожительниц мощным храпом. Так вот, по сравнению с храпом Алексеича, мой – кошачье мурлыканье. Это говорю вам я, человек, который неоднократно проживал с ним в одном гостиничном номере. У нас даже была такая игра – «кто первый заснет». Победителем в ней становился тот, кто сумел быстрее впасть в объятия Морфея. Другой же мучался потом всю ночь. Но если победителю первого тура вздумалось вдруг проснуться и пойти покурить или просто пописать, то он автоматически становился лузером. Его оппонент мгновенно засыпал, оглашая окрестности трубными звуками. Но, повторяю, пальму первенства всегда держал Алексеич.

В упомянутом пионерском лагере имени Мюллера, как я уже отмечал, кровати были двухэтажные, а в комнате их было по четыре штуки. Вообще-то хоккеисты – народ, привычный к коллективному проживанию, и такие мелочи, как храп, даже в исполнении Алексеича, не могут сбить их с пути истинного. Но новенький член коллектива – Андрей, воспитанник рижского «Динамо», оказавшийся волею судеб прямо над ложем нашего большого друга, пребывал в состоянии, близком к эмоциональному шоку. Наутро, уже за завтраком он по-прибалтийски тактично посетовал: «Алексей Алексеевич, вы ночью так храпели, что я, к сожалению, ни на минуту не мог сомкнуть глаз, все слушал и слушал». На что Алексеич, невозмутимо жуя немецкую котлету, ответил: «А что ты слушал-то? Спал бы себе, игра ведь скоро…»

Кормили наших хоккеистов в кафе при стадионе города Вайсвассера. Причем очень вкусно и обильно, даже как-то не по-европейски. Но сервировка была на уровне. Особенно поразили ребят кусочки хлеба, нарезанные ломтиками толщиной ровно в четыре миллиметра. Витя Беляков не вытерпел и пошел на кухню, чтобы выяснить, кто же так аккуратно режет зернопродукты. Вернулся разочарованный: «Там у них, гадов, машина специальная стоит, которая и режет хлеб. А я-то думал, немецкая точность…» Сегодня подобные резательные машинки никого уже не удивят, а тогда они казались чем-то из будущего, как позднее выяснилось, совсем недалекого…

Стадион, на котором нашим предстояло провести первую игру, был истинным достижением «народного социализма». Выглядел он по-спартански аскетично. Стоячие трибуны из какого-то материала вроде бетона, но почему-то коричневатого цвета, окружали хоккейную площадку со старорежимными деревянными бортиками и сетками за воротами. Табло было исполнено в стиле пятидесятых годов: на нем механическим образом появлялись цифры, обозначавшие счет, а над нишами, в которых они появлялись, красовались надписи: ADW (Akademie der Wissenschaften [4] ) и Moskau, то есть Москва, что, собственно, должно было обозначать МГУ.

Народа на трибунах было не сказать, чтобы много, человек сто, правда, один из них оказался настоящим фанатом хоккея, таким, на которых, собственно, все и держится. Этот дедок, как выяснилось из беседы с ним, не пропустил ни одного!!! матча в Вайсвассере с 1951 года. В доказательство он притащил огромные альбомы, в которых были наклеены вырезки из газет с отчетами и красовались автографы всех игроков – участников игр. Выяснилось, что здесь побывало с полсотни олимпийских чемпионов, наших, конечно, а также много других известных игроков, которые скрещивали клюшки с местными коллективами либо друг с другом в рамках многочисленных турниров.

После поездки в автобусе с нашими хоккеистами первая пятерка немцев полностью выпала из действительности и просто отбывала номер. Наши же ребята просто резвились. Юра Комаров – один из участников исторического матча ХК МГУ – «Машина времени» 1982 года, о котором я писал в предыдущей книге, забрасывал одну шайбу за другой. Немногочисленные болельщики, вначале поддерживавшие своих, стали в конце концов аплодировать ему и кричать: «Оберлига!» – что обозначало признание его класса на уровне ГДР, а потом даже «Бундеслига!» – готовы были увидеть его в западнонемецком хоккее.

Любопытный случай произошел при счете 9: 2 в пользу наших. Алексеич, отбивая бросок, распластался на льду, а шайба упала сверху прямо ему на зад. Леша Стрелков крикнул: «Алексеич! Не вставай!» и уже собирался накрыть собой товарища, но вратарь, проявив необычную для его комплекции подвижность, резко поднялся. Шайба, понятное дело, закатилась в ворота. Но общий счет 12: 3 компенсировал этот курьезный гол, тем более что в хоккее такое бывает сплошь и рядом. Даже Третьяк в свое время, сыграв, по выражению Николая Николаевича Озерова, «как заправский теннисист», сумел загнать подскочившую вверх шайбу точнехонько в верхний угол своих ворот.

Первая и, как выяснилось, единственная победа позволила нашим хоккеистам выйти сразу в финал турнира. В другом же матче местная команда «Айнхайт» переиграла какой-то «Мотор» со счетом 4:2. Соперники по финалу не произвели на ХК МГУ никакого впечатления, поэтому было решено отметить первую победу товарищеским ужином в местном заведении под названием «Гаштетт». Алексеич, воспользовавшись тем, что вспомнил основы немецкого языка, стал заказывать еду и напитки. Самое интересное, что официантка его отлично понимала. Единственное, что вызвало некоторые разногласия, – это название местного вермута, которое ребята обнаружили в меню. Там было черным по белому написано: «White Lady», [5] но когда Алексеич назвал напиток, официантка сделала большие глаза и сказала: «Nicht ferstehen». [6] Пришлось ткнуть в меню пальцем. «A-a – „Weisse lady», [7] – произнесла по-немецки служительница сервиса и притащила объемистую бутылку с изображением дамы в белом платье. Кстати, вермут оказался не самым худшим, во всяком случае, был похож на настоящий больше, чем венгерские или молдавские аналоги. Алексеич, налив золотистой влаги в бокал, встал и торжественно сказал, почему-то глядя в глаза подошедшему метрдотелю: «За победу! – и через паузу: – За нашу победу!» Немец так ничего и не понял, видимо, не смотрел наших фильмов про советских разведчиков, оказавшихся в немецком тылу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.