Голый Бартабас, или Тщетное ожидание брабансона

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Голый Бартабас, или Тщетное ожидание брабансона

Очень помпезно, с «режиссурой» и монтажными изысками презентован первый официальный фильм «Академии Конных Спектаклей» Бартабаса.

Известно, что именно Бартабасу достался королевский версальский манеж. За этот манеж долго бодались все без исключения лошадиные мэтры Франции от Люраши до Грюсса, но достался он именно Бартабасу.

Французский минкульт долго чесал репу и взвешивал, кого же поставить хозяином потрясающих по своей красоте и значимости версальских конюшни и манежа.

Мэтры-кандидаты только что отравленных перчаток друг другу не рассылали в борьбе за Версаль, но в результате все досталось Бартабасу.

Вместе с «Манежем» Бартабас получил право представлять миру классическую школу Франции, а его новообразованная Академия назначена новой достопримечательностью окрестностей Парижа, на что послушно клюнул турист, существо, как известно, повышенной безмозглости и оттого легко управляемое.

Если Сомюрская Академия, в частности «Кадр Нуар», олицетворяет классический французский кавалеризм, очень омундиренный, в его самом «бошеристическом» варианте, то Бартабас и его «Академия Конных Спектаклей» теперь представляет артистическую, светскую ипостась классической французской выездки.

Скажу сразу, с переездом в стены королевского манежа Бартабас полинял.

С него сошел пестрый налет дурнотонной цыганщины и «вагинального циркачизма», которыми он блистал в своих фильмах и которые казались его природой.

Образование новой Академии сопровождалось хорошим, квалифицированно устроенным подпевом прессы, умными вбросами подробностей о закупках для нового храма выездки «гермесовских» седел за много тысяч евро, о прибывших из самой «Сибьири» красотках-всадницах, о золотом шитье на курточках и прочими пикантностями.

Кстати говоря, форменные курточки Академии, курточки горчичного сукна с густой золотой вышивкой по рукавам, — действительно великолепны.

Их настолько талантливо дизайнировал Ван Хотен, что бразильский кооператив, которому выпала честь непосредственно «пошивать» курточки, — ничего особо не попортил.

Но вернемся к Бартабасу.

В своем новом качестве академика, очищенный от цыганщины и циркачества, Бартабас, назначенный минкультом Франции «главным мастером классической выездки» и, фактически, реинкарнацией Гериньера, предстал абсолютно голым.

Не как мужчина и француз, а как мастер «классической дрессуры».

Правила академической игры лишили его привычных атрибутов, всегда успешно маскировавших недостатки его манежной работы, отвлекавших от всего, от чего необходимо было отвлечь.

Бартабас потерял право орнаментироваться гусями, ламами, цветными грунтами, кривыми цыганятами и сценами совокупления брабансонов.

Кстати, именно сцены секса тяжеловозов, задастых и мохноногих, воспетые и растиражированные Бартабасом, так удивительно переплелись с образом самого маэстро, что даже на академических спектаклях Версаля публика сопит, ерзает и зримо ждет, когда же кончится вялая выездковая скукотища и на манеж, наконец, выйдут пылающие страстью брабансоны.

Это ожидание брабансонов и есть главная интрига нового версальского академизма.

Презентованный фильм дает прекрасную возможность это разглядеть.

Содержание его традиционно для такого рода произведений.

Сперва безмолвные девушки долго заплетают гривы голубоглазых белых лузитано, собранных для Академии по всему миру.

Брабансонов пока не видно.

Все происходит в стенах старых королевских конюшен, все чинно и скучно.

Серый камень, фонари, ковка решеток.

Девушки в манерных плащиках таскают туда-сюда седла и щетки, стреляют глазками в камеру и возвышенно полируют лузитанские попы.

Брабансонов, как я уже обмолвился, в этом эпизоде нет, но их отсутствие уже ощущается.

Начинается непосредственно представление. На манеже — девицы. (Брабансонов еще нет.)

Белые лузитано, кроме голубоглазости, не демонстрируют никаких достоинств, равно как и не выказывают никакой предрасположенности к классической выездке.

Завязанные и семенящие, жутко надерганные железом, в типичном фальшсборе и, как следствие, разумеется, очень скупые и примитивные по части «пластики» — бедные лузитано мрачно таращатся в дорогой грунт нового Версальского манежа.

Необычайна важность выражений лиц бартабасовских девиц-«академиков». Ее можно охарактеризовать как «непристойно возвышенную».

Первые десять минут все сводится к звучному ковырянию шпорами по полированным бокам лузитано, возрастанию важной брюзгливости физиономий наездниц… и очень слабенькой фигурной смене.

Чуть позже девицы начинают выдавливать из лузитано плоские пассажики и кривые пиаффе.

Кто-то даже решается на испанский шаг, но очень невнятно и робко.

У кого не получается испанский, показывают «школьный шаг», который вообще очень удобная штука, — если на испанском шагу нет выноса и высоты подъема ног, то такой шаг просто называется «школьным». Посадки «академичек» неплохие, в принципе, но подпорченные показушностью и манерничаньем. До реальных «школьных» — не дотягивают, хотя приятно, что никто не опускается до спортивно-низкопробной «работы поясницей».

У девочек, практически у всех, в посадке «читается» грязное спортивное прошлое, но, слава богу, преодоленное.

Манеж исполнен в стилистике «а-ля недострой», или «таджики смылись». Доски, гайки, криво приляпанные балки — в общем, все красоты ремонта, почему-то остановленного примерно на первой стадии.

Французу — потрясающая «экзотик», русского подташнивает.

Грунт реально прекрасный.

Суглинок с добавлением дубовой и буковой мелкофракционной опилки. На «глазок» к 60 % сеяного суглинка — 40 % опилок. Соотношение «бук-дуб» на глаз не определяется.

Дубовая опилка выбрана за ее негниючесть, и выбрана, безусловно, правильно. Кроме того, в отличие от практикуемой в России сосново-еловой опилки, дубовая тяжелее раза в три и плотнее, что дает грунту «непробиваемость» и мягкую плотность.

Чудо, а не грунт.

По окончании фигурной смены — спешившиеся девицы балетничают с рапирами, демонстрируя банальное сценическое фехтование. Кисло, но многозначительно.

Потом фехтование повторяется на покляпых мышастых лошадках аргентинского происхождения (криолло).

Группа демонстрирует шестнадцать серых бедер, восемь ажиотированных задов, восемь фехтовальных масок и восемь трясущихся на затылках хвостиков.

Единственная классная режиссерская находка эпизода — жесткий бабий вопль, перекрывающий топот, сопение девиц и лязг спортивных клиночков.

Этот вопль рулит, заворачивает и разворачивает всадниц. Он и хабальский, он и воинский, он и пещерный. Но при этом очень французский. Под сводами королевского манежа звучат старые кавалерийские команды, перекрывающие топот и полязгиванье учебных клиночков. Вот это впечатляет в разы сильнее, чем поставленное Клодом Карлие фехтование.

Дальше совсем мрак.

На тяжеловозе породы шайр (увы, не брабансон) на манеж выплывает тетенька в алом, подобранная в «вес» шайру. Чалма. Невероятная умильность во взоре.

Тетенька минут десять душит зрителя пением.

Зовут тетеньку Анна-Лаура Пулен. «Пулен» по-французски — буквально «жеребеночек».

Но даже обостренная лошадиность фамилии, как выясняется, еще не повод выходить на манеж… Тетеньку провожают с явным облегчением.

Здесь публика воодушевляется, уверенная, что, где один тяжеловоз, там и два, а где два, там наконец и «содержательная часть».

Фигос под нос.

На манеже вновь «бартабасята». Работа на вожжах.

Грубо отрепетированные и откровенно подбивочные, рваные пиаффчики.

Бартабасята начинают откровенно лупить лошадей, выбивая каприольки.

Каприольки страшненькие, с капитально обвисшим передом.

Круппадки еще хуже, все явно «выбивное», отработка грубой рефлекторики на жалящий удар по мышцам крупа. Курбет, который по всем параметрам в разы сложнее каприоли тем, что его не сымитируешь подпрыгом и отмашкой зада, — так ни у кого и не получился.

Песады — кривейшие, «бартабасята» грубо, за рот, вытягивают на песаду вожжами. Спасибо, конечно, что без домкратов.

Получается полный кошмар… натужное и болевое движение с очень неуверенным задом и глухо молчащими «главными песадными мышцами».

Никакой Школы в этом нету. Даже манерные плащики не спасают. Все то же самое, но в ватниках и кирзачах можно увидеть на задворках КСК, где тайком болеют невзоровщиной. По шкале грубости — «абсолютно грубо».

Довольные собой «бартабасята» удаляются.

Думающим, что кошмар закончился, а теперь начнутся брабансоны и вообще красивая жизнь — большой французский KUKICH.

Вместо сцены совокупления тяжеловозов — еще одна доза габаритной дамы в красном… (того самого Жеребеночка — Пулен).

«Жеребеночек» теперь поет, таскаясь на вожжах за соловым пони.

Причем габариты у Пулен такие, что она легко бы вынесла поня на манеж под мышкой или в ридикюльчике.

У поня, впрочем, быстро едет крыша от даминого пения — и он ломится прочь, спасаясь от вокализов. Дама, не умолкая, тормозит вожжами за рот.

Трензельные кольца оказываются где-то в районе ушей.

Понь, может быть, и скрючился бы от такой боли и смирился, но дама все поет, поколыхивая габаритами, — и понь яростно ломится прочь, а дама тормозит, к результате, пропахивая собой в прекрасном грунте версальского манежа глубокую борозду.

Эстетизм эпизода спорен.

Далее все в таком же духе.

Финальчик совсем грустный.

В конце фильма на манеж, на свободу, выпускают бедняг-лузитано, которым крепко досталось от «бартабасят» и «бартабасих», — и тут выясняется, что у всех лошадей действительно роскошные движения, полные свободы и грации.

Игры лошадей на свободе, правда, совсем для дурачков.

Видно, что иерархия не установлена и лузитано просто «прощупывают» друг друга и пытаются делить традиционные табунные амплуа. Отсюда и энергетика, и подобия «схваточек».

Но!

Как только на манеже появляются «бартабасята» — свобода и грация испаряются, исчезают движения, галоп становится истеричным и рваным.

А потом долгая и жутко помпезная презентация девушек, демонстрирующих крепко накачанные на дерганье лошадиных ртов трицепсы.

Символичен последний эпизод, самый последний эпизод фильма.

В пустой раздевалке таится Бартабас, который то ли нюхает оставленные женские вещи, то ли просто прячется от оглушительной славы.

Несмотря на декадентский эротизм эпизода с возвышенным обнюхиванием одежды учениц из «Сибьири», считать данную сцену полноценной компенсацией отсутствия совокупляющихся брабансонов — все же нельзя.

Публикуется по: Nevzorov Haute Ecole. № 2, 2007

Данный текст является ознакомительным фрагментом.