II

II

Итак, с самого начала «Обитаемого острова» фантастичность повествования проявляется фактически только в том, ЧТО принес Мак, новенький, еще не тронутый реальностью Саракша, — оттуда, из сказочного Полудня. А принес он не межзвездный корабль и не позитронные эмиттеры, но — себя самого. Вспомним: Максим Каммерер — вполне обычный землянин, отнюдь не из самых-самых. Даже как бы и второсортный. При этом, однако, не будучи писателем, он обладает чувством языка на уровне приличного журналиста. Не художник, но рисует почти профессионально. Не музыкант, но… А память, а способность к обучению! Не говоря уж о физической подготовке, психомассаже и субаксе — умении «проскальзывать между секундами». И все эти суперменские (с точки зрения жителя Саракша, а следовательно, — и нашей) качества — всего лишь качества самого обычного землянина. (В дальнейшем, уже на той, новой Земле, описанной в «Жуке в муравейнике», картина всеобщего суперменства куда-то, к счастью, девается.) Но главное, разумеется, не в субаксе или умении рисовать. Главное — в моральном кодексе жителя Рая Для Благородных.

Как же получилось у Стругацких, что Каммерер с самого начала книги смотрится естественно и живо — при эдаком-то наборе едва ли не ангельских качеств? Ведь на самом деле так не бывает, уж мы-то в курсе… Решение здесь возможно только одно, и АБС нашли его безошибочно. Юмор. Самоирония. Весь язык — и, прежде всего, язык внутренних монологов Максима — пропитан постоянным интеллигентским трёпом пулковско-петербургского разлива. Собственно, ирония — один из фирменных отличительных знаков большинства шестидесятников. Да иначе и быть не могло. Для интеллектуала, способного к холодному критическому анализу действительности (проще говоря — сторонника не ВЕРЫ, но ЗНАНИЯ), возможен лишь один путь выживания в окружении беспощадной реальности — путь иронии. «…Сообразительная такая была обезьяна, шестипалая, — подняла, значит, палубу… Что там в кораблях под палубой? Словом, нашла она аккумуляторы, взяла большой камень — и трах!.. Очень большой камень, тонны в три весом, — и с размаху… Здоровенная такая обезьяна… Доконала она все-таки мой корабль своими булыжниками — два раза в стратосфере и вот здесь…» А ведь герой — в критической ситуации. Говоря честно, он попросту обречен на гибель. И спасти его от отчаяния может только одно. То сдержанно-ироническое отношение к себе, в котором он воспитан с детства.

Сдержанная ирония в соединении с высококлассным русским литературным языком — почти готовое описание «марки» АБС. Что же до ЖИЗНИ Максима Каммерера, то и здесь слово «ирония» — ключевое. Он остается «полуденным мальчиком» ровно до тех пор, пока ироническое отношение к миру ему еще присуще. Максим же «нового образца» уже, к величайшему сожалению, воспринимает и мир, и себя самого только всерьез…

Вообще, каким бы странным это ни показалось, есть целый набор качеств, объединяющих Каммерера и самих АБС. Это не только постоянная готовность к иронии как «фирменное» средство от цинизма.

Что он за человек, юный Каммерер? Каким он был там, на Земле, еще до Саракша? Мы знаем о нем немного, но главное назвать все же можем: стремление к свободе любой ценой. Да, по идее, это в характере всякого землянина-коммунара, и все же именно он, Максим Каммерер, оказался в Группе Свободного Поиска. При всей его любви к родителям, при всей привязанности к друзьям, при явном умении и желании быть человеком компанейским. Не говоря уж о «каких-то девицах»… Пусть ценой одиночества, но — свобода! Нет никаких сомнений: это качество досталось литературному герою от авторов. Оно же нашло свое продолжение и на Саракше. Сначала радость от того, что удалось наконец «потеряться» по дороге из телецентра. Далее — целая цепочка подобных же «отрывов» от любого социума — в одиночное плавание. А ведь Саракш — мир, требующий в точности обратного: быть, как все. Это Максим открывает для себя в первый же день общения с городом. Так что ситуация, в которой он оказался, вполне адекватно моделирует положение писателя-интеллектуала в тоталитарном обществе. Позже названное свойство в сочетании с умением сопереживать сделает Мака «солдатом удачи» — сперва на Саракше, а потом — и в космическом масштабе. Космополитом, который нигде не дома. Точнее, дом его — там, где друзья. И где враги. То есть в том мире, где он востребован. «Смешно и стыдно стало ему думать о собственных неурядицах, игрушечными сделались его собственные проблемы — какой-то там контакт, нуль-передатчик, тоска по дому, ломание рук…»

* * *

Тема роста и взросления героя присутствует у АБС постоянно. В «Острове» же — особенно и в особой форме.

Герои Стругацких — почти исключительно взрослые. В том числе и в тех книгах, где отсутствие детей делает картину неполной и даже немного странной. Как, например, отсутствие темы детей выродков и, особенно, детей-выродков — на Саракше. При этом создавать живые детские образы Стругацкие не просто умеют — умеют как никто другой. Но ПОЧЕМУ-ТО редко за это берутся. Посмотрим, однако, на вопрос с иной точки зрения. Глубже. Подавляющее большинство персонажей Полудня по сути своей — мальчишки, просто во взрослом обличье. Лет эдак по двенадцати. Талантливые мальчишки-коммунары, у которых все в порядке с мозгами и темпераментом…

Возможно, именно в этом — странная двойственность, одновременно реальность и непредставимость миров Полудня. Все вроде бы живые, психологически достоверные, порой — узнаваемые, но… Но снять бы еще с них этот взрослый грим!..

И именно это замечает Гаг, парень с Гиганды: они хорошие, сильные, порой — опасные бойцы. Но — немного ненастоящие, с его точки зрения. Примерно как для нас — герой рассказа Рэя Брэдбери «Здравствуй и прощай» — с вечно молочными зубами и так и не прорезавшейся взрослостью (или, если угодно, с атрофированными агрессивными архетипами и основными инстинктами). Взрослые жители Полудня, за единичными исключениями, обретают плоть и кровь лишь в одном случае — озверев. А это никак не устраивает авторов идеи Теории Воспитания. Отсюда и методика перевода стрелок истории, принятая на вооружение мокрецами: за создание нового мира берутся дети. Дети, в одночасье ставшие большими, — минуя взросление как период и как фазу деградации. Тем самым АБС косвенно признают безнадежность попыток построения практической теории воспитания, пригодной здесь, на реальной Земле, — без разрыва «связи времен». Ибо психика взрослого землянина — это не только видимое простым глазом звено цепи, выкованное личным опытом, но и вся цепь целиком — цепь опыта поколений, уходящая в глубь веков, до пещер включительно. А психика ребенка — еще нет. Ребенок и только ребенок может быть превращен в человека будущего, как это случилось с Ирмой и Бол-Кунацем. Что и приводит к парадоксу: Миры Полудня заселены большими детьми, и, соответственно, вводить в действие «просто ребенка» имеет смысл лишь в исключительном случае — когда ребенок этот — личность, необходимая по сюжетным соображениям. Как, например, обитатели 18-й комнаты Аньюдинской школы. Или как Анка, Пашка и Антон. Как Пьер Семенов или Кир Костенецкий…

* * *

О педагогике.

«Ему приснилась чепуха: будто он поймал двух выродков в каком-то железном тоннеле, начал снимать с них допрос и вдруг обнаружил, что один из выродков — Мак, а другой выродок, мягко и добро улыбаясь, говорит Гаю: „Ты все время ошибался, твое место с нами, а ротмистр — просто профессиональный убийца…“ …И Гай вдруг ощутил душное сомнение, почувствовал, что вот сейчас поймет все до конца…» Здесь — короткий миг снижения уровня работы с учеником. Гай фактически входит в прямой контакт с автором — самими Стругацкими: с ним прямым текстом говорит Учитель. Это — подсказка. Хотя в школе, вообще-то, подсказывать нехорошо…

* * *

Гай — один из интереснейших героев АБС. И очень непростой.

Есть известный афоризм Марка Твена: «Настоящий друг с тобою, когда ты не прав. Когда ты прав, всякий будет с тобою». Сказано отменно. Однако многие ли, почитающие себя друзьями, сумели бы пройти такой вот тест на истинность: остаться с другом, когда, по-твоему мнению, он абсолютно не прав?..

Гай эту проверку прошел с блеском.

А ведь он отнюдь не бойскаут. Он, между прочим, расстреливал, и неоднократно. («…Знакомый, очень знакомый проселок, ведущий к Розовым Пещерам… Но тогда почему он не стреляет? Может быть, он повел их дальше обычного места?.. На обычном — слишком сильно пахнет…»)

* * *

Время написания «Обитаемого острова» — конец шестидесятых. То есть ПОСЛЕ оттепели. Время, когда, кроме всего прочего, в дополнение к доброму старому слову «ЗК» в обиходе появилось новое слово — «диссидент».

«Максим, не понимая, переводил взгляд с одного на другого. Они вдруг сделались очень не похожи сами на себя, они как-то поникли, и в Вепре уже не ощущался стальной стержень, о который сломало зубы столько прокуратур и полевых судов, а в Зефе исчезла его бесшабашная вульгарность и прорезалась какая-то тоска, какое-то скрытое отчаяние, обида, покорность… Словно они вдруг вспомнили что-то, о чем должны были и честно старались забыть». Вот они — диссиденты высшей пробы и высшей степени закалки, стальные «по жизни», но безнадежные пессимисты внутри. Они СЛИШКОМ умны, чтобы верить. Они ЗНАЮТ.

Впрочем, пессимизм тоже бывает разный. Та безнадежность, которую Максим ощутил, узнав от Вепря и Зефа правду про сеть башен, — разве ЭТО безнадежность? Ведь там, на Саракше, башни можно отключить — разрушив Центр. А на что надеяться здесь, у нас, где нет ни башен, ни Центра, а все прочее — как раз присутствует? Архетип стадности — аналог этого самого излучения — передается по индукции от марионетки к марионетке. А вместе с ним — и массовый восторг в заранее отведенные дни и часы, и вся прочая наша многолетняя данность. Без всяких «регулярных сеансов»… Тот, кто достаточно умен и образован, давно устал и потерял надежду. Но — дерется. Как дрались Тик Феску и Аллу Зеф. Как дрался до конца Андрей Дмитриевич Сахаров — ибо иначе и жить не стоит…

И все же — если правда, что ничего нельзя придумать, а можно лишь угадать или предсказать, — где же он тогда, НАШ Центр? Без него картина мира получается слишком уж реальной. А это — страшно.

Здесь, на Саракше, впервые материализована одна чисто человеческая мечта АБС. Не об иных мирах и уж, конечно, не о суперзвездолетах. И даже — не о воспитании нового человека. Как отвлеченны и далеки такие цели по сравнению с простым и осязаемым: взять и выехать из поля башен — выехать туда, где все люди — Люди! И вывезти, отманить от стада хоть кого-то, хоть малую часть. Вот где истинный катарсис! Ну а если, как сказал Колдун, «перетаскать все эти миллионы сюда по одному» — тогда и вовсе… Вопрос всего лишь в том, где оно, это место, куда надо перетаскивать…

Аналогичный (а на самом деле обратный) пример практического воплощения идеи — департамент Странника. Прогрессор Рудольф Сикорски — в роли воспитателя. Здесь налицо то самое «использование башен для других целей», о котором говорил Максиму Вепрь. СДЕЛАТЬ людей честными и добрыми. То есть именно то, что в Арканаре решили не пробовать. Один из маленьких шагов «растягивания» совести Максима Каммерера на пути от Полуденного Мальчика к Прогрессору. Ведь еще так недавно, стоя перед Вепрем и Зефом, он полагал, будто его участие в подобном проекте абсолютно невозможно…

* * *

Допустимо ли корректное сравнение прозы АБС с МАССОЙ книг, которые в те годы, когда писался «Обитаемый остров», принято было называть «советской фантастикой»? Если да, то лишь по единственному параметру:«…это было больше похоже на бредовую фантазию, чем на реальные миры. На фоне этих видений ментограммы Максима ярко сияли реализмом, переходящим из-за Максимова темперамента в романтический натурализм». Вот, кстати, и самоопределение жанра: реализм, переходящий в романтический натурализм. Длинновато, зато — в самое яблочко.

И еще. Некоторым постмодернистам критики инкриминируют «отталкивание от реальности», боязнь ее. Подобное отталкивание и в самом деле присутствует порой едва ли не как технический прием. Однако это вовсе не прерогатива постмодернизма. Разве не оно, не отталкивание от реального мира делает для жителей Саракша (то есть для нас) столь привлекательными книги, подобные «Обитаемому острову», — с их реализмом, переходящим в романтическим натурализм?..

* * *

«Ни на кого здесь нельзя рассчитывать. Только на себя… Может быть, отстраниться? Спокойно и холодно, с высоты своего знания неминуемого будущего взирать, как кипит, варится, плавится сырье, как поднимаются и падают наивные, неловкие, неумелые борцы, следить, как время выковывает из них булат и погружает этот булат для закалки в потоки кровавой грязи, как сыплется трупами окалина… Нет, не умею. Даже думать в таких категориях неприятно… Страшная штука, однако, — установившееся равновесие сил. Но ведь Колдун сказал, что я — тоже сила».

Итак, на новом этапе кредо АБС — уже кредо одиночки. Одиночки, который тоже сила.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.