ЗИГМУНД ФРЕЙД

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ЗИГМУНД ФРЕЙД

* * *

В немецкой науке последних десятилетий совсем мало личностей, кто по масштабности и глубине своего воздействия на умы мог бы сравниться с Фрейдом. И во всей постепенно выросшей литературе психоанализа, он по сей день остается единственным, за исключением Юнга в Цюрихе, и за пределами круга профессионалов пользуются доверием благодаря высоким человеческим, а также литературным достоинствам. Прекрасны и, что удивительно, прелестны в сочинениях Фрейда, прежде всего, устремленность его необычайно мощного интеллекта к таким вопросам, которые, все как один, вынуждают исследователя покидать пределы рационального, и, во-вторых, постоянно возобновляемая, терпеливая и притом смелая попытка дисциплинированного ума поймать самое жизнь в сети чистой науки, хотя эти сети всякий раз оказываются недостаточно частыми. Кропотливый исследователь и строгий логик, Фрейд создал себе превосходный инструмент, свой сугубо научный, но изумительно острый, содержащий точные дефиниции, местами воинственный и ироничный стиль. О многих ли наших ученых можно это сказать?

1925

«ВВЕДЕНИЕ В ПСИХОАНАЛИЗ»

Эта долгожданная книга сполна оправдала все наши ожидания — первое систематическое изложение учения Фрейда, психологии бессознательного и методов его анализа, представленное, в отличие от прежних, не столь масштабных попыток учеников и сторонников Фрейда, им самим со всей полнотой ответственности и со всей серьезностью отношения первопроходца и исследователя к прежде неизвестной, открытой им земле. Все высокие достоинства его интеллекта вновь проявились в этой книге, ясность, умение терпеливо комбинировать, точность формулировок, остроумие. В трех больших разделах книги исследуются оговорки и другие ошибочные действия, сновидения и теория неврозов. Две первые темы раньше были системно изложены Фрейдом в «Психических нарушениях в повседневной жизни» и в «Толковании сновидений», но общая теория неврозов в полном и завершенном виде прежде не публиковалась. Поэтому она заинтересовала нас более всего, и она оказалась полноценным трудом. Истинное наслаждение — следить за тем, как последовательно и как осторожно Фрейд ищет свои пути и делает выводы, видеть, как уверенны его формулировки в случае несомненных, уже неколебимо твердых положений и как осторожны, когда речь идет о предположениях, о пробах и поисках. Эта книга непосредственно из первых уст познакомит всех, в первую очередь врачей, с происхождением, целями и методами психоанализа.

Споры о психоанализе все еще бушуют, а между тем сам он, не поднимая шума, давно покорил молодежь, так что будущее принадлежит ему. Психология, благодаря психоанализу, обрела научное обоснование, получено и первое значительное представление о законах, которым подчинена жизнь души, но важнее всего то, что впервые началось серьезное исследование этой области, до сих пор остававшейся в стороне от науки. Сплошная детерминированность психической жизни, перенесение в эту область закона причинности и обретенная благодаря этому возможность научного изучения психики, возможность научной психологии — сегодня все это кажется чем-то само собой разумеющимся, хотя еще совсем недавно вызывало ужас или насмешки тайных советников, подобно тому, как профаны и медики в наши дни отрицают такой факт, как наличие сексуальности у детей.

Что же, сражение состоялось, основополагающие истины психоанализа утвердились. Их еще пытаются атаковать, но сокрушить их не удастся.

По-иному обстоит дело с психоанализом в качестве фундамента нового, расширенного и углубленного мировоззрения. То, что психология бессознательного будет играть данную роль, по-видимому, неизбежно. И как раз в этом пункте многие ученики Фрейда разошлись со своим учителем. Сам Фрейд остается сугубым медиком и физиком, он изучает механизмы действия психики, не пытаясь создавать на их основе какое-то мировоззрение, более того, крайне осторожно избегая любых притязаний на метафизические заключения.

Некоторые ученики Фрейда, работая в различных направлениях и подходя к делу иногда совершенно по-дилетантски, попытались расширить психоанализ до своего рода религии. В действительности некоторые из этих попыток настолько поверхностны, что понимаешь, почему Фрейд защищается от таких последователей. Но другие, и в первую очередь Юнг в Цюрихе, впервые предприняли заслуживающие всяческого уважения попытки вывести психоанализ за пределы медицины и сделать основанием философии, изложения которой, правда, до сих пор нет.

Недопустимо, однако, было бы принимать иные положения фрейдовской психологии, миролюбивые, и те, которые что-то смягчают, и в то же время ополчаться на подлинного создателя этой науки. Им был и остается Зигмунд Фрейд, и его можно критиковать или поправлять в частностях, но его великая заслуга (наряду с достижениями Бройера, который странным образом остается в тени) теперь получила окончательное признание.

1919

ХУДОЖНИК И ПСИХОАНАЛИЗ

С тех пор как «психоанализ» Фрейда вызвал сочувственный отклик за пределами маленького кружка невропатологов, с тех пор как ученик Фрейда Юнг разработал и частично опубликовал свои заключения о психологии бессознательного и свое учение о типах, с тех пор, наконец, как психологи принялись анализировать народные легенды и мифы, сказания и художественную литературу, существует тесное и плодотворное взаимодействие между искусством и психоанализом. Независимо от того, были мы или не были согласны с учением Фрейда в некоторых частных вопросах, его бесспорные открытия совершились и оказывали свое влияние.

Можно было предположить, что люди искусства особенно доброжелательно встретят этот новый и в целом ряде отношений плодотворный взгляд на вещи. Очень многие заинтересовались психоанализом, вероятно, потому, что сами страдали неврозами. Но и вообще люди искусства были более склонны и более готовы увлечься новой, имеющей совершенно новые основания психологией, чем представители официальной науки. Ведь всегда легче вызвать симпатию художника к радикальным воззрениям гения, нежели расположить к ним профессора. Поэтому идеи Фрейда молодые художники сегодня более горячо обсуждают и больше признают, чем медики и психологи.

Художник, если он не счел учение Фрейда всего лишь свежей темой для обсуждений в кафе, старался извлечь из новой психологии некие уроки, в том числе и важные для своего творчества; вернее, он поставил перед собой вопрос: в какой мере эти новые воззрения могут быть полезны художественному творчеству.

Помнится, один знакомый порекомендовал мне два романа Леонгарда Франка, высоко оценив не только художественные их достоинства, но и назвав «своего рода введением в психоанализ». За прошедшие с тех пор два года я прочитал немало литературных произведений, в которых явственно различал признаки хорошего знакомства их авторов с фрейдовской психологией. Вместе с тем в некоторых сочинениях Фрейда, Юнга, Штекеля и других мне, прежде никогда не интересовавшемуся новейшей психологической наукой, открылось нечто новое и важное; я читал их с живейшим вниманием и, в целом, пришел к тому, что понимание этими учеными психических процессов человека подтверждает почти все мои догадки — те, что я почерпнул у других писателей, и те, что были основаны на моих собственных наблюдениях. Эти ученые высказали и придали законченную форму тому, что было отчасти и моим знанием, хотя и неосознанным, существовавшим в виде предчувствий и мимолетных мыслей.

Плодотворность применения новой теории к произведениям литературы, так же как к случаям из повседневной жизни, не вызывала ни малейших сомнений. У нас появился еще один ключ — не всемогущий волшебный ключик, но безусловно ценный новый подход, превосходный инструмент, как вскоре подтвердилось, вполне приемлемый и надежный. Я не имею в виду те опыты в области литературоведения, что превращают биографию поэта или писателя в изложенную со всеми подробностями историю болезни. Но чрезвычайно ценно то, что удалось подтвердить или, в других случаях, поправить заключения или тонкие догадки в области психологии, принадлежащие Ницше. Началось познание бессознательного, наблюдение за его процессами, механизмы психики были раскрыты как вытеснение, сублимация, регрессия и т. д., таким образом, схема процессов обрела ясность и убедительность.

Всем в какой-то мере кажется, что заниматься психологией просто, теперь же дело еще больше упростилось, однако польза от этих занятий для художественного творчества остается весьма сомнительной. Хорошего знания истории далеко не достаточно для создания художественных произведений на исторические темы, знания ботаники или геологии — для литературных описаний природы, — равным образом и превосходная научная психология не стала полезной для создания художественного образа человека. Мы же видели, что сами психоаналитики сплошь и рядом черпали свои примеры и доказательства из художественной литературы прежних, до-аналитических времен. Следовательно, писатели всегда знали то, что выявил, изучил и научно сформулировал психоанализ, более того, оказалось, что писателю свойственно мышление особого рода, которое, по сути, абсолютно противоположно психоаналитическому. Писатель был сновидцем, психоаналитик — истолкователем его снов. Так имел ли писатель, при всех симпатиях к новой науке о человеческой душе, какую-то иную возможность, кроме возможности по-прежнему видеть сны и следовать зову своего бессознательного?

Да, другого выбора у него не было. Никакая новая психология не помогла стать знатоком человеческой души тому, кто не был писателем, кто не чувствовал внутреннего строя души и не ощущал биения ее пульса. Он мог лишь применить новую схему, и этим, пожалуй, даже удивить нас, но не мог значительно приумножить свои силы. Художественное познание жизни души осталось задачей интуитивного, а не аналитического таланта.

Все же вопрос этим еще не исчерпан. Ибо метод психоанализа может оказать художнику немаловажные услуги. Художник совершает серьезную ошибку, включая психоанализ в число своих художественных приемов, и он совершенно правильно поступает, если серьезно относится к психоанализу и учитывает его. Мне видятся три существенных для художника момента, подтверждение которых может дать психоанализ.

Прежде всего психоанализ подтверждает ценность фантазии, вымысла. Подвергнув психоанализу самого себя, художник непременно заметит, что среди недостатков, которыми он страдает, есть такие, как скепсис по отношению к своей профессии и сомнение в фантазии, внутренний, но словно бы чей-то чужой, голос, внушающий уважение к буржуазным взглядам и воспитанию, а все труды художника сводящий «просто» к милым фантазиям. Психоанализ настойчиво учит каждого художника, что наиболее ценны как раз те вещи, которые он порой считал «просто» фантазиями, и внятно напоминает ему о существовании важнейших потребностей души, а также об относительности любого мерила и любых ценностей, основанных на авторитете. Психоанализ утверждает правоту художника перед самим собой. Вместе с тем он дает ему возможность чисто интеллектуальных занятий — аналитической психологией.

Эту пользу сумеет извлечь даже тот, кто занимается психоанализом как чем-то внешним по отношению к себе. Другие достоинства этого метода человек может использовать, только если для него, основательно и серьезно исследовавшего свой внутренний мир, психоанализ не связан лишь с интеллектом, но становится переживанием души. Если же, узнав что-то о своем «комплексе» и получив некоторые, уместившиеся в словесной форме сведения о своей внутренней жизни, человек тем и ограничивается, он упускает как раз самое ценное.

Тот, кто достаточно далеко прошел по пути анализа, поиска глубинных причин в воспоминаниях, снах и ассоциациях, обретет непреходящую ценность, которую можно определить как «искренние отношения со своим собственным бессознательным». Он увидит, что связь между сознанием и бессознательным бывает живой, плодотворной, страстной, он извлечет на свет многое из того, что таится «под порогом» сознания и заявляет о себе только в снах, которым обычно не придают значения.

И все это теснейшим образом связано с выводами психоанализа, затрагивающими этику и совесть каждого отдельного человека. Психоанализ предъявляет нам очень важное требование; если его игнорируют или исполняют небрежно, немедленно следует расплата, и тогда жало проникает глубоко и оставляет след надолго. Он требует правдивости перед самим собой, а к этому мы не привычны. Он учит нас видеть, признавать, исследовать — словом, серьезно относиться как раз к тому, что мы так успешно вытеснили, что не только мы, но и многие поколения вытеснили из сознания, постоянно подавляя в себе. И это сразу же, при самых первых опытах, становится огромным, невероятно сильным переживанием, глубочайшим потрясением. Тот, кто выдержит и пойдет дальше, будет с каждым новым шагом все сильнее ощущать свое одиночество, все больше отрываться от условностей и традиционных взглядов, он обнаружит, что перед ним неумолимо встают вопросы и сомнения, для которых нет ничего запретного. Зато он все яснее и яснее видит, или хотя бы чувствует, как из-под рухнувших декораций общепринятых условностей поднимается неумолимый лик правды, природы. Ибо только при интенсивной самопроверке с помощью психоанализа некий отрезок «исторического прошлого» человека становится его действительным переживанием, кровоточащей раной чувства.

Возвращение — к отцу и матери, землепашцам и кочевникам, обезьянам и рыбам — при серьезном психоаналитическом исследовании позволяет человеку пережить и осознать свои истоки, привязанности и надежды так глубоко и с такой потрясающей силой, как никогда. Новое знание становится зримым образом, воспоминания — бьющимся сердцем, и по мере того как редеет мгла страхов, сомнений, вытесненных мыслей и чувств, выступает, во всей своей чистоте и высокой взыскательности, жизнь и личность человека.

И как раз эту сторону психоанализа — воспитание, поощрение человека, пробуждение его сил — никто не принимает столь благодарно, как художник. Ведь он ценит не возможность с удобством приспособиться к окружающему миру и его морали, а свою неповторимость, свое значение.

Некоторые писатели были близки к открытию важнейших принципов аналитической психологии, ближе всех — Достоевский, который, задолго до Фрейда и его учеников, не только интуитивно пошел этим путем, но и на практике овладел некоторыми приемами такого рода психологии. Что касается немецких писателей, то близкое к современному понимание душевной жизни отличало Жан Поля. Его можно считать великолепнейшим примером художника, который, следуя своей глубокой, живой интуиции, черпает из неиссякаемого источника, каким для него становятся постоянные, полные доверия взаимоотношения со своим бессознательным.

В заключение приведу высказывание писателя, которого принято считать чистым идеалистом; но не мечтателем или натурой, запутавшейся в своих противоречиях, а художником могучего интеллекта. Отто Ранк первым обратил внимание на строки в одном из его писем, которые можно считать поразительным для того времени подтверждением психологии бессознательного. Это Шиллер; он отвечает Кернеру, пожаловавшемуся на то, что ему плохо работается: «Причина твоих жалоб, я думаю, в том, что разум твой сделался уздой для твоего воображения. Вероятно, не приносит пользы и скорее вредит творческой работе души, если разум, словно страж у ворот, не в меру придирчивым взглядом встречает спешащие со всех сторон идеи. Будучи рассмотрена отдельно от других, всякая идея может показаться и невзрачной, и авантюрной, однако может статься, что она обретет значение благодаря другой идее, явившейся за нею следом, или в связи с другими идеями, которые сами по себе также кажутся безвкусными, станет весьма целесообразным звеном в цепи. Обо всем этом разум не может вынести суждение, если только не задержит идею у себя, покуда не разглядит ее связи с другими. Но, сдается мне, у творческой натуры разум уже покинул свой пост, идеи врываются в ворота p?le m?le[10], и вот тут он видит весь этот большой отряд и придирчиво его осматривает».

Здесь классически выражено идеальное отношение интеллектуальной критики к бессознательному. Не вытесняя то, что явилось из бессознательного, из не подвластных нашему контролю идей, снов, игры ума и чувства, и не погружаясь самозабвенно в этот бесконечный хаос, а прислушиваясь с добрым вниманием к потаенным источникам и лишь затем — критически оценивая и отбирая из хаотической массы нужное, — так работали все великие художники. Если какой-то метод вообще помогает решить подобную задачу, то это метод психоанализа.

1918

ПСИХОЛОГИЯ ПОЛУЗНАЕК

Из «Заметок о критике»

Как известно, самые дикие атавизмы решительно не могут обходиться без того, чтобы не рядиться в самые современные и прогрессивные одежды. Вот и самое враждебное разуму, самое варварское течение в нашей литературной критике облачилось нынче в доспехи психоанализа.

Следует ли мне вначале поклониться Фрейду и его учению? Следует ли заявить, что этот гений вправе использовать свой метод для исследования любого другого гения? Следует ли напомнить, что в то время, когда споров об учении Фрейда было еще больше, я участвовал в его защите? И должен ли я специально просить читателей не предполагать, что я ополчился на гениального Фрейда и его достижения в теории психологии и практике терапии, если я как о чем-то смехотворном говорю о том, как злоупотребляют основными понятиями Фрейда скудоумные критики и изменившие своей профессии филологи?

Вместе с пропагандой и развитием школы Фрейда, которая, как и прежде, совершает сегодня все новые значительные шаги в исследовании психики и лечении неврозов, и давно уже, много лет назад снискала заслуженное признание почти повсюду; вместе с широкой пропагандой этого учения и все большим проникновением его методов и терминологии в другие гуманитарные науки возник крайне скверный, отвратительный побочный продукт — псевдофрейдовская психология полузнаек и особая разновидность дилетантской литературной критики, которая при рассмотрении произведений литературы использует метод, применяемый Фрейдом в исследовании сновидений и других содержательных элементов бессознательного.

В результате этого «рассмотрения» литераторы, равно некомпетентные в медицине и в гуманитарных науках, не только видят в поэте Ленау душевнобольного, что, впрочем, давно не ново, но и все высшие достижения Ленау и других поэтов ставят на одну доску со снами и фантазиями всех прочих душевнобольных. В поэзии Ленау они изучают комплексы, особо любимые образы или идеи и устанавливают, что поэт относится к какой-либо категории невротиков, они, объясняют шедевр той же причиной, что и клаустрофобию господина Мюллера или болезнь госпожи Майер, страдающей расстройством желудка на нервной почве. Они систематически, с известной мстительностью (желанием обделенных отомстить таланту) отвлекают наше внимание от самих произведений литературы, низводят поэзию до уровня симптомов психических состояний, при истолковании смысла произведений впадают в грубейшие заблуждения, свойственные биографам, во всем отыскивающим рациональность и мораль, они оставляют после себя развалины, усеянные ошметками того, что было содержанием великих литературных произведений, окровавленными и вывалянными в грязи клочьями. И все это они предпринимают, по-видимому, с единственной целью — показать, что и Гете, и Гельдерлин были всего лишь людьми, что и Фауст, и Генрих фон Офтердинген — лишь мило стилизованные маски, прикрывающие вполне заурядную душу со вполне заурядными влечениями.

Они молчат о величии этих произведений и превращают в первоначальную бесформенную материю самые изощренные формы, какие когда-либо были созданы людьми. Молчат и о том все же удивительном явлении, что психическое содержание, которое у нервнобольной фрау Майер проявляется как боли в животе, некоторые другие люди превратили в высокие творения искусства. Нигде не видят феноменов, нигде не видят созданных форм, уникальных, ценных, неповторимых, всюду обнаруживают лишь бесформенное, лишь первичное вещество. Но нам ведь вовсе не нужно такое множество трудоемких исследований, чтобы понять: да, материальная жизнь поэта похожа на жизнь всех прочих людей. А вот о чем мы очень хотели бы узнать — об изумительном чуде, о том, что иногда, в случае отдельного творческого человека, заурядное переживание становится мировой драмой, обыденность — сверкающим чудом, — они не говорят, от этого отвлекают наше внимание. Это, между прочим, прегрешение и по отношению к самому Фрейду, чей гений и чья самобытность уже сегодня для многих его учеников, склонных все упрощать, — что кость в горле. Они, эти недоучившиеся ученики, сбежавшие и пустившиеся в литературные изыскания, забыли о разработанном Фрейдом понятии сублимации. Что же касается ценности этих аналитических изысканий, скажем, для написания биографий и познания психологии поэтов и писателей (вдруг все-таки что-нибудь обнаружится, если не для понимания художественных произведений, так хоть для вспомогательных дисциплин), то она крайне мала и крайне сомнительна. Тот, кто хотя бы однажды подвергся психоанализу или сам провел психоанализ другого человека, знает, что здесь затрачивается масса времени и труда, знает и то, как хитро и упрямо стараются ускользнуть от психоаналитика искомые первопричины, приводящие к вытеснению. Знает он и то, что для проникновения в эти причинные связи необходимо терпеливо выслушивать ничем не стесненные откровения души, деликатно вникать в сны, ошибочные действия и тому подобное. Представим себе, что пациент говорит врачу: «Дорогой мой, у меня нет ни времени, ни желания ходить на ваши сеансы! Вот вам пакет, здесь все мои сны, желания и фантазии, я все записал, кое-что даже в связной форме. Берите этот материал, расшифруйте, извлеките из него все, что вам нужно!» — как бы высмеял врач наивного пациента! Конечно, известны случаи, когда страдающий неврозом человек рисует картины или пишет стихи, — наверное, аналитики ими интересуются и стараются использовать, однако попытки прочесть в подобных источниках сведения о бессознательной жизни человеческой души и ее давнем прошлом любому психоаналитику показались бы в высшей степени наивным и дилетантским притязанием.

Что ж, полуобразованные толкователи поэзии занимаются лишь тем, что вводят в заблуждение своих менее компетентных читателей, представляя дело так, как будто их документальные штудии отдают дань психоанализу Пациент мертв, можно не опасаться проверки, вот они и фантазируют, не зная удержу. Было бы забавно, если бы поднаторевший в психологии литератор в свой черед подверг анализу эти псевдоаналитические изыскания о поэтах, — в результате выявились бы весьма несложные влечения, питающие усердие мнимых психологов.

Не думаю, что сам Фрейд хотя бы отчасти всерьез относится к опусам этих лжеучеников. Не думаю, что мало-мальски серьезный врач или ученый, приверженный психоанализу, читает эти статьи и брошюрки. И все же, вождям стоило бы открыто отстраниться от этой дилетантской возни. Ведь не то плохо, что якобы глубоко обоснованные откровения о тайнах гениев прошлого, якобы тончайшие интерпретации произведений искусства издают в виде книг и брошюр, что появился новый литературный жанр и честолюбивые авторы, несмотря на то что их читают мало, порой пожинают лавры. Неприятно то, что наша критика использует этот дилетантский анализ как новый метод упрощения своих собственных задач и, прикрываясь видимостью некоторой научности, облегчает себе жизнь. Найдем в творчестве не симпатичного нам автора следы комплексов и невротических отклонений, ну так и выставим его перед всем светом как психопата. Конечно, остановится однажды и этот механизм. Когда-нибудь слово «патологический» потеряет свое нынешнее значение. Когда-нибудь откроют, что даже в области болезней и здоровья все относительно, и заключат, что сегодняшние болезни людей завтра станут их здоровым состоянием и что отсутствие болезней не всегда бывает безошибочным симптомом здоровья. Но откроют однажды и ту простую истину, что человеку, одаренному высоким умом и нежными, деликатными чувствами, человеку в высочайшей степени ценному может быть тяжело, даже ужасно жить в современном мире, с его условностью понятий добра и зла, прекрасного и безобразного. И поняв это, снова произведут Гельдерлина и Ницше из психопатов в гении и увидят, что, ничего не достигнув и не продвинувшись вперед, литературоведение вернулось туда, где находилось до появления психоанализа, и что нужно все-таки заниматься гуманитарными исследованиями, применяя их собственные средства и системы, коль скоро желаешь содействовать их развитию.

1930

Данный текст является ознакомительным фрагментом.