ФЛОБЕР

ФЛОБЕР

«ВОСПИТАНИЕ ЧУВСТВ»

Вся эпоха парижского модерна не создала ничего, хотя бы приблизительно столь же великого. Удивительный роман, великолепный язык которого, конечно, не передают переводы, легко раскритиковать с различных точек зрения и даже высмеять — ибо он не свободен от дешевых романных затей. И все-таки невозможно читать его, не испытывая изумления и глубокой взволнованности. Французы уже сотни раз высказывали скучную мысль, что задача романа — представить нам частицу истории культуры, быть зеркалом общественной жизни и нравов. Однако в одном отношении французы не отличаются от других народов: величайшие творения духа и у них именно те, в которых, пусть даже они облачены в точнейшим образом воссозданные костюмы определенной эпохи, внешняя сторона бытия и все события становятся прозрачной маской, за которой видится леденящая, как взгляд Медузы, древняя загадка жизни. Какое нам дело до эпохи Одиссея или до времени Гамлета? Одиссей — не грек, живший в таком-то веке, происходивший из таких-то мест, он просто человек, который в бесконечно долгом странствии с его радостями и опасностями, то преисполняясь отваги, то приходя в отчаяние, с вечной тоской на сердце, ищет обратный путь на родину.

Неизвестно и, по существу, не важно, сознательно ли Флобер создал не картины нравов и общества, а картину самой жизни. Его герой Фредерик Моро, восемнадцатилетний молодой человек, который собирается изучать право, для нас не важен. Он довольно незначителен, не лишен дарований, но у него нет ни таланта, ни сильного характера, и его воззрения на жизнь, науку, дружбу, политику, любовь нам решительно не интересны. Он получает богатое наследство, и это окончательно парализует его волю и энергию, позволяя бесцельно плыть по воле волн, но мы и теперь следим за ним вполне равнодушно. И его друзья, за единственным исключением, люди неприятные и незначительные. Ни юный Моро, ни кто-либо из его окружения не совершают замечательных поступков или преступлений, не переживают чего-то необычайного и, собственно говоря, не заслуживают того, чтобы его жизнь увековечил писатель. Действие образуют довольно растерянные блуждания «героя» между несколькими женщинами и друзьями.

Но если сказать иначе: действие состоит только в том, что Моро взрослеет, что проходят месяцы и годы, многие годы… Вот это и есть непостижимое, волнующее, покоряющее в этой книге. Мы видим, как уходит жизнь человека, медленно, едва заметно, но неумолимо, уходит навсегда, и видим, как он, повинуясь неопределенной тяге к разгадыванию загадок, к подлинной, небывало горячей любви, к спасению, к наполненному и оправданному существованию, ждет свершения судьбы. И, занятый почти безотчетными, смутными поисками, не осознает, что судьба уже свершилась, что она опутывает его, что его судьба и есть это ожидание, предчувствие и поиск, но поиск без обретения.

Его жизнь проходит в то время, как он любит женщину, забывает ее ради другой, возвращается к первой, получает отказ, затем вновь сближается с нею, и, когда спустя десять лет настает долгожданный день, когда она согласна подарить ему себя, он чувствует — поздно, и будет лучше, если он откажется от сомнительного исполнения мечты, но сохранит воспоминания о своей многолетней тоске. Чудесно нежная, печальная красота, ее никогда не забудешь. В заключительной сцене романа Моро беседует с другом юности о прошлом, о коллеже и каникулах, и вспоминает при этом смешную, нелепую историю — их совместную первую попытку любовного приключения. И говорит: «Это лучшее, что было у нас в жизни!» И друг соглашается: «Да, пожалуй! Лучшее, что было у нас в жизни».

1904

ПЕРЕПИСКА С ЖОРЖ САНД

Человек Флобер, слабый, нежный, болезненный, тщеславный, пугливый, трепещущий человек Флобер, умевший так хорошо спрятаться в своих сочинениях, после смерти жестоко отомстил холодному, объективному, бесстрастному писателю Флоберу. Сегодня мир знает страдающего бедного человека Флобера едва ли не лучше, чем писателя. Знакомство с его письмами к Жорж Санд делает это знание глубоким. Мы выносим сегодня другие суждения, оцениваем людей и жизнь иначе, чем Флобер, и свидетельства о его человеческих чертах или слабостях нам дороги не меньше, чем его произведения, в которых он только великий мастер и художник. Мы уже не столь высоко ценим мастеров, художников и другие авторитеты, мы видели падение слишком многих кумиров, убеждались в том, что многие блестящие имена лишь пустышки. Мы благодарны за все, что подтверждает наше человеческое, наши страдания, наши страхи, нашу боль, нашу робкую надежду.

Грустно и трогательно читать эти письма! И вдвойне трогательны письма военного 1870 года! Как этот человек духа, этот интеллектуальный светоч Европы с ужасом отворачивается от глупости и дикости бьющихся народов, как понимает он, что любой проповедник мира ныне будет побит каменьями, как все же впадает в глубокое заблуждение и надеется, томительно, отчаиваясь, без всяких оснований надеется, что все же, вопреки всему, эта война даст нечто хорошее, нового человека, новые идеалы! Как он сначала уповает на добро, которое должен принести разгром Пруссии, а затем — на добро, которым должно обернуться усмирение Франции! Как он попадает между жерновами разума и любви к отечеству! Все как сегодня, все — как всегда. Путь к спасению Флобер не нашел, не увидел. Он был слишком европейцем, слишком умным человеком, слишком материалистом. Он не понимал, что несчастье, если его приемлешь, становится счастьем. Он не мог — как и две трети немцев сегодня — решиться на то, чтобы искать свою судьбу только в своей душе, а не в звездном небе.

1919

Данный текст является ознакомительным фрагментом.