Перейдя Рубикон: год после «крымской весны»[137]
Перейдя Рубикон: год после «крымской весны»[137]
– На протяжении двадцати тех лет, что Крым существовал в составе Украины, фактически другого государства, люди жили в условиях, когда им преподавался другой язык, другая культура, но они все равно остались русскими. Как им это удалось?
– Действительно, когда Крым еще был в составе Украины, одним из его отличий от других регионов Юго-Востока было то, что русские не записались в переписях украинцами и не стали себя таковыми считать. В других регионах этот процесс реидентификации происходил, причем не только в постсоветский, но и в советский период. В чем причина особой резистентности крымчан по отношению к ассимиляционному давлению? Возможно, в том, что для них этнонациональная – русская – идентичность оказалась в тесной связке с идентичностью региональной – собственно крымской. То есть в неблагоприятный для своего развития украинский период русская идентичность на полуострове выжила и сохранилась в коконе регионального патриотизма.
Отдельно здесь стоит сказать о Севастополе. Свойственный его жителям «городской» патриотизм неотделим от русского национального патриотизма и российского государственного. Без этой связки с русским национальным началом и российским государственным просто не складывается пазл героической истории города, его судьбы. Архетип «героической обороны», с которым устойчиво ассоциируется Севастополь, стал залогом упорства в сохранении своего национального «Я» вопреки обстоятельствам. Не случайно все началось именно с митинга в Севастополе, своего рода восстания в этом городе.
Думаю, несмотря на внутреннюю, не очень понятную из Москвы дистанцию между Крымом и Севастополем, этот город был и остается донором русской идентичности для всего полуострова. Хотя идентичность Крыма в целом, конечно, более сложная, в ней есть разные этнические и цивилизационные слои.
– Среди этих слоев украинский слой не задержался или не сложился?
– Есть «украинство» как идея, а есть просто украинская этнографическая специфика. Ни то, ни другое не пустило в Крыму глубоких корней. То, что «украинство» как идеология отторгается крымчанами, было ясно по многим признакам – включая референдум 1991 года, достаточно специфическое электоральное поведение в рамках Украины и, конечно, более чем однозначная и красноречивая реакция крымчан на торжество этой идеологии на майдане. Что касается этнографической украинской специфики, она тоже, насколько я могу судить, не была здесь сильно выражена. Может быть – лишь в качестве элемента общего южнорусского ореола. Да и в советское время политика украинизации затронула Крым в меньшей мере, чем другие земли Новороссии, включенные в состав УССР.
– Известно, что, когда Крым был в составе Украины, Россия вела политику в отношении русскоязычного населения: поддерживала флот, была очень тесная связь с Москвой. Можно ли сказать, что тот факт, что Россия не оставляла Крым, сыграл свою роль в воссоединении?
– Во-первых, Россия, к сожалению, оставила Крым. В начале 90-х годов, при распаде СССР, когда было много и юридических, и политических возможностей оспорить его вхождение в состав независимой Украины. Я имею в виду и референдум в самом Крыму в январе 1991 года, когда подавляющее большинство жителей полуострова высказались за крымскую автономную республику и ее прямое вхождение в Союз ССР без какого-либо упоминания и участия Украины. И уже в декабре 1991 года – общеукраинский референдум, где был нарушен принцип о том, что автономия должна принимать решение по выходу из Союза отдельно. То есть произошел очевидный разрыв легитимности в тот момент, когда Крым был принудительно отцеплен от общего пространства в составе независимой Украины. Можно напомнить и про особый статус Севастополя как города союзного подчинения, который, строго говоря, к УССР вообще не присоединяли. Ельцин предпочел на все это закрыть глаза. И это было нашей официальной позицией до самого последнего момента.
Во-вторых, политика России в отношении русской части Украины была в целом очень слабой и малоэффективной, это одна из причин того, что мы потеряли общественное мнение сначала центра Украины, во многом русскоязычного, а сейчас, боюсь, теряем и общественное мнение Юго-Востока.
В Крыму ситуация была несколько лучше, в том числе, например, за счет особых усилий Москвы как субъекта Федерации в период правления Лужкова, надо отдать ему должное в этом вопросе. Скажем, филиал МГУ в Севастополе был важным символическим фактором присутствия.
Но ключевым фактором присутствия был, конечно, Черноморский флот. И само наличие этой военной базы, несмотря на все проблемы с устаревшим, физически и морально, составом кораблей – а Украина, напомню, блокировала обновление флота, – сыграло в итоге решающую роль в возможности возвращения Крыма в Россию.
Но в целом, возвращаясь к вашему вопросу, еще раз хочу сказать, что Россия делала на протяжении этих постсоветских лет недостаточно для того, чтобы такое возвращение в принципе могло состояться. Поэтому произошедшее можно рассматривать скорее как чудо, чем как закономерный результат неких последовательных усилий.
Теперь, когда Крым в составе России, возникает множество вопросов, связанных со строительством национальной идентичности и с национальной политикой в Крыму. Первый и самый острый вопрос – что делать с крымско-татарским населением?
Крымско-татарский фактор в минувшем году не сыграл той роли катализатора конфликта, которую он мог сыграть. Удалось, в принципе, установить контакт со значительной частью крымско-татарского сообщества, вовлечь их в сотрудничество. Другая, заведомо враждебная часть была по сути максимально ограничена во влиянии на крымские процессы.
Надо сказать, что в целом сознание крымских татар, безусловно, этноцентрично, то есть они думают о собственных этнических интересах, но при этом они достаточно прагматичны. Это дает шанс на то, что позиция сообщества в целом будет склоняться в сторону реализации своих интересов в новых условиях.
При этом надо четко понимать, что может быть предметом компромисса, а что нет. По сути, для федеральных и региональных властей должна быть одна главная красная черта, вопрос, в котором уступки невозможны, – это вопрос о превращении Крыма в национальную республику крымских татар. Это требование, которое, в разных аспектах и формулировках, заложено в программных документах Курултая и Меджлиса и которое категорически неприемлемо для абсолютного большинства населения Крыма и не соответствует его действующей Конституции. В других вопросах – статус репрессированных народов, решение социальных и имущественных проблем, гарантии прав национально-культурного развития – нужно стремиться к сотрудничеству и взаимопониманию.
Одним из подводных камней в этнонациональной политике Крыма может стать закон о языках, который призван конкретизировать положение Конституции республики о трех государственных языках. В редакции законопроекта, внесенной со стороны крымско-татарских представителей во власти, предусмотрен принцип обязательности изучения всех трех языков в школах республики. Это, по сути, повторение опыта некоторых наших национальных республик. Но этот опыт принудительного изучения национального языка, безотносительно к выбору детей и родителей, во-первых, сам по себе крайне неудачен и является почвой для постоянного, тлеющего этнолингвистического конфликта в таких субъектах, как Татарстан и Башкирия. Во-вторых, еще раз повторю, Крым – не национальная республика. Он достаточно натерпелся от украинизации последних двух десятилетий, чтобы сейчас подвергаться каким-либо принудительным этнолингвистическим экспериментам.
Что касается земельного вопроса, то появились признаки его достаточно эффективного решения. По крайней мере, принципы в этой сфере крымской властью продекларированы правильные: во-первых, предоставление приемлемых альтернатив участникам самозахватов, во-вторых, твердая позиция по правоприменению, отказ от признания неправовых и антиправовых действий, в-третьих, исключение из схемы «этнических посредников», сообществ и организаций, контролировавших рынок самозахватов как особого рода бизнес.
В целом ситуация с крымскими татарами, безусловно, является одной из конфликтных зон, но это конфликт умеренной интенсивности, который, если не допускать каких-то грубых ошибок, должен оставаться в относительно управляемом и ненасильственном русле.
– Если говорить о русскоязычном населении Крыма, нет ли здесь, по-вашему, угрозы выделения их в некий квазиэтнос, как это случилось с теми же «сибиряками», которые отмечают себя как отдельную национальность в переписи населения? Как интегрировать этих русских в большой русский мир?
– Здесь можно вспомнить то, о чем мы говорили выше, – что русская идентичность в «украинском» Крыму сохранила себя в коконе региональной, крымской идентичности. Это довод в пользу того, что возможен продуктивный симбиоз между локальной, региональной идентичностью и идентичностью большой нации. Чтобы это был именно симбиоз, а не конкуренция и не выпадение из общего смыслового поля, нужны две вещи.
Во-первых – свободное развитие и раскрытие собственно русской идентичности. В частности, не должно возникать ситуации, при которой у всех народов страны есть два уровня «дозволенной» идентичности – этнонациональный и гражданский, – а у русских – только гражданский. Проще говоря, «русское» не должно табуироваться «российским». Как и другие народы страны, мы можем и должны поддерживать свою этнонациональную идентичность и артикулировать свои этнонациональные интересы. В противном случае, мы обречем себя на бум «отколовшихся» идентичностей. Люди уже сейчас начинают рассуждать следующим образом: мы не можем иметь свое лицо и свое право голоса в этой стране в качестве русских? Ну что ж, мы получим его в качестве «поморов», «сибиряков», «казаков» (понятых уже как отдельный народ, а не субэтнос русского народа) … Конечно, пока это лишь отдельные симптомы, а не массовая тенденция. Но в свое время выпадение украинской и белорусской идентичности из общерусского поля тоже начиналось с малого, а через какое-то время стало необратимым.
Во-вторых, необходима нормализация регионального, субэтнического разнообразия русского народа. Русская идентичность должна быть достаточно широкой, чтобы, не вызывая никакого внутреннего конфликта, оставлять место для «крымской», «сибирской», «поморской» идентичности – в качестве своего рода спецификации, которая делает саму русскую идентичность более рельефной и яркой.
Иными словами, как-то специально интегрировать крымчан в пространство русской идентичности не надо. Они уже давно в этом пространстве. Нужно просто перестать бояться русской идентичности и признать, нормализовать ее внутреннее разнообразие.
– Воссоединение Крыма с Россией подняло обсуждение национального вопроса в общероссийском масштабе, повысился уровень самосознания русских. Как вы считаете, как можно использовать этот ресурс?
– Ну, прежде всего я бы отметил, что речь идет не просто об активизации русского национального самосознания, а об определенном влиянии крымского прецедента на саму концепцию российской государственности. Если до Крыма единственно возможной на официальном уровне была концепция территориальной нации, в соответствии с которой мы строим нацию в пределах определенных границ, то есть основным нациеобразующим признаком выступали границы Российской Федерации, унаследованные от границ РСФСР, то после Крыма следование этой концепции становится уже противоречием, оно становится нелогичным. Потому что само присоединение Крыма было обосновано национальным единством, которое существовало поверх границ, поверх официальных государственных границ.
Что лежит в основе этого единства? Русская культура и русское историческое самосознание. То есть в событии воссоединения России с Крымом заложен переход от территориальной концепции нации к культурно-лингвистической. Неслучайно в «крымской» речи президента, кажется, впервые на таком уровне прозвучало признание существования русской нации поверх государственных границ, а в декабрьском послании президента – слова о Крыме как колыбели «многоликой, но монолитной русской нации».
Это важнейший смысловой переход, который пока до конца не осознан и выводы из которого пока не сделаны. Но у истории, как мне кажется, есть своя логика – сказав «А», мы должны будем произнести и последующие буквы алфавита.
При этом важно – и война на Донбассе отчасти это показала, – что активация русского элемента в российской идентичности, в принципе, послужила скорее фактором притяжения для активных представителей других народов России. Русские никогда не были им интересны как аморфные россияне без рода и племени. Когда они увидели, что у русских есть своя историческая память, готовность бороться за свои интересы, это вызвало, быть может, где-то раздражение, но чаще – дополнительное уважение и интерес. Я готов согласиться с тем, что Россия во многом представляет собой союз народов. Но чтобы выстраивать союзнические отношения с народами российского пространства, русские должны быть и восприниматься субъектами этого союза. Иначе все рассыпается.
– Как быть с реакцией международного сообщества? Как Россия будет выстраивать внешнюю политику?
– Это сразу два больших вопроса… Безусловно, присоединение Крыма стало водоразделом в отношениях России и Запада, если не навсегда, то надолго. Мы перешли Рубикон, после этого глупо делать вид, что в остальном все по-прежнему.
По меньшей мере, теперь исключена постановка вопроса об интеграционной модели отношений (раньше, на уровне официальной риторики, а где-то и на уровне помыслов, вопрос ставился именно так). Теперь лучшее, о чем может идти речь, – это взаимно уважительный баланс интересов.
Кажется, именно об этом говорил Путин на Валдайском форуме в Сочи. Это действительно наиболее желательная модель отношений. Но сегодня она упирается в два препятствия.
Первое – это то, что культура баланса интересов на Западе сейчас не в моде. Евросоюз вообще не является субъектом национальных интересов в классическом понимании и склонен – по крайней мере, в отношениях с соседями – к модели асимметричной интеграции: мы имеем с вами дело, только если вы «имплементируете» наши стандарты. Соединенные Штаты еще меньше склонны к модели баланса интересов. Она явно не соответствует философии «одинокой сверхдержавы». Кроме того, баланс – это про устойчивость, а США скорее управляют миром через изменчивость. Если расстановка фигур складывается не в их пользу, они просто переворачивают доску тем или иным способом.
Другая проблема с моделью баланса интересов – это сама Россия. Мы слишком несамодостаточны, чтобы Запад всерьез принял с нашей стороны это предложение взаимоуважительного баланса. Несамодостаточны в экономике и финансах, в технологиях, даже в политике, если иметь в виду не отдельно взятое лицо, принимающее решения, а широкий круг стратегий и ориентаций элит. Если мы сможем изменить это в ближайшие годы, шансы на нормализацию отношений с Западом сильно возрастут. Тогда появится и возможность вынесения крымской проблемы за скобки. Не признания, а именно вынесения за скобки – в обозримое время это максимум того, на что можно рассчитывать.
– Но сейчас разве нет ощущения, что все смирились с этим фактом и де-факто признали Крым?
– Сейчас нет такого ощущения – просто есть война на Донбассе, и тема Крыма ни для Киева, ни для западных столиц не находится в оперативной повестке дня.
– То есть это просто не в приоритете?
– Да, не в приоритете. Соответственно, если представить себе, что проблему Донбасса они так или иначе для себя решат, то вполне вероятно, что в приоритете может оказаться ситуация с Крымом. Это, разумеется, не прямое военное нападение, но стратегия информационных – а в том числе, может быть, и силовых – провокаций, которая будет призвана поддерживать постоянный фон напряжения вокруг крымской тематики.
Поэтому есть риск того, что вопрос с Крымом не будет на международном уровне закрыт до тех пор, пока не будет закрыт вопрос с киевским режимом, пока не произойдет пересборка или частичный демонтаж самой Украины как государства. В принципе, исторически этот шанс еще, наверное, не упущен.
– Но Россия как целостное национальное государство все-таки заинтересована в стабильности своих границ, и будет прикладывать все усилия к тому, чтобы этот конфликт как можно скорее исчерпался.
– В принципе, да. Стабильность границ – это хорошо. Но сегодня на этом направлении ее нет. И эта проблема не решится сама собой. Соответственно, чтобы новая стабильность границ возникла и была приемлемой для нас, нужно иметь свой сценарий для территории Украины, выходящий за рамки пожеланий о том, чтобы с той стороны границы все снова стало как раньше, только без Крыма. Ставка на статус-кво в сегодняшних условиях уже не сработает.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.