Почему провалился европейский и – шире – евроатлантический выбор России
Почему провалился европейский и – шире – евроатлантический выбор России
Кризис вокруг Украины[13] имел много конкретных причин, но его фундаментальной причиной была незавершенность политического урегулирования в Европе после окончания холодной войны. Дело не в том, что после коренных изменений 1989–1991 годов в Европе не состоялось конгресса по типу Венского или конференции главных игроков по подобию Ялтинской. В ноябре 1990 года была принята «Парижская хартия для Новой Европы», которая провозгласила общие принципы новых отношений. Тогда же был подписан Договор об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ), исключавший возможность внезапного массированного нападения. Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ), действовавшее с 1975 года, было преобразовано в 1994 году в организацию (ОБСЕ).
Ожидания сторон, однако, сильно различались. Последний генеральный секретарь ЦК КПСС и первый (и единственный) президент СССР Михаил Горбачев и его соратники, сформулировав во второй половине 1980-х годов «новое политическое мышление», надеялись заменить конфликт с Западом долгосрочным сотрудничеством с ним, но непременно на равноправной основе «дружественного кондоминиума»[14].
Партнеры Горбачева в США и Западной Европе тем временем решали другую задачу – обеспечения «мягкой посадки» Советского Союза, его глобального геополитического отступления и внутренней либерализации до того, как силы реакции внутри страны попытаются вернуть утраченные позиции[15]. Советский Союз уходил в историю, и западные лидеры помогали ему сделать это по возможности мирно.
В краткосрочном плане западные политики были много реалистичнее Горбачева. Его «новое мышление» было подвергнуто тщательной и всесторонней проверке и расценено как вынужденный отказ Москвы от прежних догм и сдача позиций. Баланс отношений быстро и кардинально изменился. С тех пор как СССР с 1988 года стал брать на Западе крупные займы формально «под реформы», а реально – для смягчения быстро ухудшавшейся экономической ситуации, Москва попадала во все большую зависимость, причем не только финансовую, но и политическую – от вчерашних противников, ставших партнерами[16].
В руках новых партнеров эта зависимость стала рычагом. Для того чтобы получить новые кредиты, Советскому Союзу приходилось идти на все более крупные геополитические уступки, причем в ускоренном темпе: западные лидеры обоснованно опасались свержения Горбачева[17]. Москва же, хотя и сама стремилась к быстрейшему прекращению противостояния, вынуждена была соглашаться с такими условиями мира, которые ее не вполне устраивали. Наиболее рельефно это проявилось в вопросе членства объединенной Германии в НАТО[18].
В долгосрочном плане Запад уже на рубеже 1980–1990 годов утрачивал интерес к угасавшему Советскому Союзу. «Новый мировой порядок», анонсированный президентом США Джорджем Бушем в 1990 г. накануне Первой войны в Персидском заливе, не предусматривал какого-либо особого места для СССР. Не было у США и их союзников в тот период и планов глубокой интеграции Советского Союза в западные институты. Не случайно с западной точки зрения холодная война завершилась в 1989 году с воссоединением Германии и Европы[19], а символом ее окончания стало открытие (позднее трансформировавшееся в разрушение) Берлинской стены. С этого момента даже судьба самого СССР перестала быть для Запада центральным вопросом нового миропорядка.
Точку в холодной войне, тем не менее, поставило свержение коммунистической системы в Советском Союзе в августе 1991 года. Не только российские демократы и либералы, но и отечественные консерваторы ставят это в заслугу народу страны, который без внешней помощи освободился от навязанной большевиками почти 75-летней несвободы.
Интересно и характерно, однако, что в западном историческом нарративе августовские события в Москве, положившие конец власти КПСС, если и присутствуют, то не более чем в качестве эпизода. Для Запада, напротив, главное и безусловно положительное событие 1991 года – это распад Советского Союза, оформившийся в декабре. Если россияне, таким образом, ставят на первое место освобождение самих себя от диктатуры, то люди Запада – крах исторической Российской империи. Это важное, принципиальное различие.
Особенностью окончания холодной войны было мирное (в результате внутренней трансформации советского общества, а не военного поражения СССР) и внешне почетное завершение длительного противостояния Востока и Запада. Советская система рухнула под собственной тяжестью, СССР распался, но его мощные вооруженные силы остались нетронутыми, страна не была завоевана и оккупирована неприятелем, а советский красный флаг над Кремлем сменился не на иностранный, а на национальный российский. Все это позволило укрепиться в России представлениям о том, что в холодной войне не было побежденных.
Президенты Михаил Горбачев и Борис Ельцин отстаивали облегченный и лестный для россиян тезис о том, что 40-летняя конфронтация СССР и западного мира во главе с США завершилась некой «общей победой»: побеждена была сама «холодная война», а все принимавшие в ней участие стороны, в том числе и Россия, выиграли[20].
Действительно, на рубеже 1990-х годов была отодвинута, если не вообще снята, угроза всеобщего ядерного уничтожения. Радикальное сокращение ядерных и обычных вооружений привело к резкому сокращению военных расходов и появлению «мирного дивиденда». Прекратился целый ряд застарелых конфликтов – от Юго-Восточной Азии (Камбоджа) до Юго-Западной Африки (Намибия) и Центральной Америки (Сальвадор). В результате стало быстро восстанавливаться единство прежде расколотого мира – экономическое, информационное и гуманитарное.
Одновременно, однако, вслед за обветшавшим и сброшенным народами СССР коммунистическим режимом распалась и сама историческая Россия. Руководство Российской Федерации, которое с самого начала рассматривало РФ как продолжателя исторической российской государственности, включая ее советский период, а с 2000-х годов все яснее подчеркивало неразрывную связь РФ с Советским Союзом, обязано было осмыслить причины и последствия поражения СССР и извлечь из этого уроки на будущее. Без этого «вступление в права наследства» Советского Союза не могло быть по-настоящему осмысленным.
На Западе, особенно в США, окончание противостояния было воспринято прежде всего как поражение советской империи и насаждавшейся ей коммунистической идеологии. Именно государство СССР, а не состояние холодной войны было, с западной точки зрения, реально проигравшей стороной, оказавшейся на «свалке истории». Именно там видел место Советского Союза еще в начале 1980-х годов президент США Рональд Рейган[21]. Победителями же были Запад, США как лидер свободного мира, Рейган как президент, отправивший СССР в нокаут, а также демократия, рынок и права человека как основные ценности.
Доказательств этого тезиса было предостаточно. Советская командная экономика проиграла соревнование с западной рыночной экономикой в таких ключевых вопросах, как производительность труда и способность использовать достижения научно-технической революции. Советская политическая система тотальной диктатуры одной партии не сумела интегрировать интересы «повзрослевшего» общества и не выдержала напора внутренних сторонников демократии западного образца.
Союзнические отношения со странами Варшавского договора исчезли, как только народы бывших соцстран смели навязанные им Москвой коммунистические режимы. Да, военного поражения СССР не испытал, но его экономическое, политическое, идеологическое поражение было полным и несомненным. В итоге Российская Федерация официально восприняла именно то, против чего так ожесточенно боролась Советская Россия: демократию, рынок, свободы. Исход противостояния, таким образом, не мог быть более ясным.
Торжествуя победу над политическим идеологическим противником, Запад счел свою работу в основном сделанной. Триумф был полным. История международных отношений, т. е. борьба более или менее равновеликих сил за преобладание в мире, была объявлена «закончившейся»[22]. Геополитика с ее вечными балансами и контрбалансами была признана устаревшей, и на смену ей пришла всепроникающая глобализация, продвигаемая развитыми экономиками США и Западной Европы. Противовеса Соединенным Штатам, Западу в мире больше не было.
Наступило то состояние, которое впоследствии получило название «момент однополярности». Многим, особенно в США, тогда показалось, что стало возможным строить миропорядок без оглядки на конкурентов или устаревшие понятия «реальной политики». Типичная для прошлого ситуация, в которой крупная страна, потерпевшая историческое поражение и глубоко травмированная этим опытом, находит свои новые отношения с победителями-партнерами все менее удовлетворительными и стремится к пересмотру правил игры, многим казалась невероятной.
Россия после короткого (в пять-семь лет) периода неоправдавшихся надежд была «списана в архив» как незначительная международная величина. Ее называли по-разному: «Саудовская Аравия (вариант: Нигерия) под снегом», petrostate, «бензоколонка, выдающая себя за государство» (последнее название принадлежит американскому сенатору Джону Маккейну). Считалось, что сила России будет неуклонно убывать. После дефолта 1998 года многим вообще виделся «мир без России».
Где-то на далекой периферии нового мирового порядка оставалась проблема постсоветского пространства, но она считалась не особенно актуальной и в принципе решаемой. Даже тезис о «веймарской России» с его глухим намеком на непрочность нового «Версаля» не казался особенно страшным. Россия считалась слабой и не способной на серьезный реванш. К тому же на протяжении первых двенадцати-тринадцати лет после расставания с коммунизмом РФ находилась в политической орбите Запада.
Для того чтобы «встроиться» в новый, установленный Западом порядок, Россия должна была не только сбросить коммунизм (что было сделано ее народом в 1991 году без посторонней помощи), но и отказаться от советского наследия, заклеймить его как чуждое и чужое, подобно тому, как это произошло в ФРГ с наследием германского национал-социализма.
Этого, однако, не произошло. Президент Ельцин с самого начала отказался от предлагавшейся ему идеи суда над КПСС и амнистировал участников путча ГКЧП 1991 года и октябрьского противостояния 1993 года. Сменивший его Владимир Путин с самого начала взял курс на восстановление единства российской истории для формирования общественного консенсуса на государственно-патриотической основе.
То, что распад Советского Союза, который никогда не был целью Запада в холодной войне, стал подаваться как символ победы, не могло пройти незамеченным в России. Это подкрепляло «почвеннический» тезис о том, что проблемы России в отношениях с Западом начались не в 1917 году и не закончились в 1991-м. Западные страны, и прежде всего США, принявшие эстафету геополитической конкуренции с Россией от Британской империи, стали все чаще восприниматься в качестве исторических оппонентов.
Для самого Запада первоначально, в 2000 году, соединение имперского двуглавого орла и советского гимна выглядело как пример путинского прагматизма. Во второй половине 2000-х годов, однако, на Западе обнаружили явные признаки появления на свет российского «реваншизма». Впрочем, этот «реваншизм» не воспринимался как что-то угрожающее, но требовал отпора.
Таким образом, речь шла не только и не столько об ошибках сторон, не сумевших правильно просчитать намерения и действия друг друга. Между Россией и Западом выявились фундаментальные мировоззренческие различия на уровне элит и обществ, коренившиеся в разнице уровней и направлений социально-экономического и политического развития, а также исторического опыта. В результате интеграции не получилось ни «сверху», ни «снизу».
В принципе, страна российского уровня экономического, социального и политического развития способна интегрироваться в современное западное сообщество при одном главном условии – согласии ее элит и большинства населения на политическую ассимиляцию в рамках расширенного Запада, фактически – на руководство собой со стороны «старших», т. е. США, ЕС, НАТО, и на периферийное положение в системе. В случае такого согласия в течение одного поколения происходит мягкая смена элит, формируется устойчивый комплекс союзника США, лояльного члена НАТО и кандидата на вступление в ЕС.
Такой выбор не только возможен, но и реален для стран бывшей Восточной (ныне Центральной) Европы, а также для Грузии, Молдавии, даже Украины. Но не для России, учитывая ее размеры, имперское прошлое и унаследованный оттуда специфический менталитет ее элит и большинства населения. Это стало очевидным уже к середине 1990-х годов[23]. К середине 2000-х эту «нестыкуемость» России и Запада уже невозможно было маскировать под различные виды «партнерства». Притворяться дольше было уже нельзя, пришлось признать: интеграции не получилось. Спустя еще десятилетие в отношения РФ с США вернулась конфронтация, а в отношения с Европейским союзом – отчуждение.
Прежде чем ситуация приобрела новое качество, отношения России и Запада прошли стадию «проб и ошибок». Были серьезные усилия, направленные на то, чтобы найти устраивающие все стороны формы отношений. С российской стороны можно условно говорить о «раундах» Ельцина, Путина и Медведева. Каждый из этих раундов представлял собой попытку найти не только стабильный modus vivendi, но и модель интеграции между Россией и Западом. Все они, однако, закончились неудачей.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.