Москвичи о Лужкове
Москвичи о Лужкове
Сергей Яковлев, главный редактор журнала »Деньги». Перед тем как лишить мэра Москвы своего доверия, президент сделал Ю. М. Лужкову предложение, от которого тот смог отказаться. Учитывая его бесценный опыт, крепкому хозяйственнику было предложено возглавить «Олимпстрой».
Объяснить отказ столичного градоначальника легко – масштаб не тот. Начнем с того, что госкорпорация на 860 лет моложе Москвы, а средний срок пребывания на посту ее руководителя составляет всего один год. К тому же и сама эта должность уже через четыре года потеряет смысл.
В подчинении мэра находится 26 тыс. чиновников, у главы «Олимпстроя» сотрудников в 20 раз меньше. Суммы, которыми оперируют глава «Олимпстроя» и мэр Москвы, отличаются на порядок: общий бюджет госкорпорации на весь период до 2014 года оценивается в 185 млрд руб., а Москва только в этом году получит 1 трлн руб. доходов. Масштаб строительства тоже несопоставим: к Олимпиаде в Сочи будет построено 218 объектов, а в Москве уже сейчас число строящихся объектов превышает 3 тыс. Не соблазнился Ю. М. Лужков даже тем, что в ближайшие три года дорог в Сочи планируется построить в пять раз больше, чем в Москве. Даже материальный стимул не сработал: по данным Минфина, в 2009 году руководители госкорпораций получали по 12 млн руб. в год, в то время как годовой доход мэра Москвы, согласно поданной им декларации, составил лишь 7,9 млн руб.
Виктор Батурин, бизнесмен (брат Елены Батуриной, жены Юрия Лужкова). В этой ситуации Лужков делал все неправильно. Ошибкой, например, было интервью Елены Батуриной журналу The New Times (в нем г-жа Батурина прокомментировала даже дело Ходорковского, отметив, что ее «настораживает не само правосудие, а его избирательность». – Ред.). Я не просто так в 2007 году в интервью «Ъ» рассказал, что Лужков давно ничем не управляет, а созданная система давно управляет им. Когда Юрий Лужков пришел в 1992 году, старая иерархическая система рушилась, он ввел новую иерархию. Естественно, люди, которых он поставил на должности, занимались карьерой, многие из них еще не достигли своего потолка компетентности, и система работала со знаком плюс. А сам Юрий Лужков был на своей должности тоже компетентен. Почему? Потому что он ставил для себя более высокие цели. Если бы Лужков в 1999 году не струсил и выставил свою кандидатуру на президентских выборах, не спрятался за Евгения Примакова, то он бы стал президентом России. Все условия для этого были. Но он пошел на компромисс, и этот компромисс его сожрал. Оставшись с синицей на должности мэра Москвы, он стал лихорадочно сохранять созданную им систему. Как только он стал заниматься сохранением системы, должности в ней стали занимать люди некомпетентные, озабоченные тем, чтобы обеспечивать себя и свои интересы. Вы посмотрите, бюджет Москвы увеличивался, а количество дел, сделанных правительством Москвы, уменьшалось. Расходов было больше, но не потому, что больше работы было сделано, а просто доходов больше собирали. Это вот явный признак того, что система уже изживает себя. Лужков этого не почувствовал, как и не почувствовал того, что с 2005 года начало накапливаться раздражение этой системой, в том числе и у жителей Москвы. Конечно, система была раздражена тем, что мэр вступает в полемику с президентом. Сиди себе, соглашайся со всем и не кукарекай. У нас все нормально. Конечно, когда Лужков взбрыкнул, и отставка с такой формулировкой состоялась, вся система была возмущена. Он лишил ее возможности красиво дожить. Лужков уже совершил поступки, которые не подразумевают нахождение его в оппозиции. Он всю жизнь шел на компромисс с властью. Единственный раз, когда он настоял на своем, это сейчас, когда его отделили от должности. И надо сказать, он выбрал для того, чтобы упереться, самый неудачный момент. А так Лужков побывал во всех движениях, в каких только можно. Он член всех партий, член всех политбюро этих партий. Женщины тоже делают операцию по восстановлению девственности, но девственницами от этого они не становятся. Поэтому за все свои прошлые поступки человек всегда платит. Надо понимать, что единственный капитал, который объективно есть сейчас у Юрия Лужкова, – это 20-летний опыт управления Москвой. Это капитал, которого нет ни у кого и который никто у Лужкова не оспаривает. И если он правильно им распорядится сейчас, то он останется в российской истории со знаком плюс. Жизнь так устроена – чтобы не делать ошибок, нужно иметь опыт. А чтобы накапливать опыт, надо совершать ошибки. И вот в это противоречие любой другой мэр все равно попадет. Чтобы скорректировать последствия этих ошибок, нужно сотрудничать с Лужковым – если, конечно, он настроен на сотрудничество. А если Лужков встанет в оппозицию, то он будет вызывать только раздражение. Потому что люди, которые придут руководить Москвой, вместе того, чтобы консультироваться у прежнего мэра, будут совершать эти ошибки снова. Свое раздражение они будут вымещать на Юрии Лужкове. Это может коснуться и «Интеко»… Все советы, которые Лужков мне давал и которые приходилось выполнять, были не самыми удачными. Я никогда об этом не говорил… Ведь, в конце концов, он большой человек, ему не нравится, когда какой-то мальчишка постоянно оппонирует и говорит, что это вот вы неправильно делаете. Поэтому для пользы дела надо было соглашаться. Например, когда мы закупали племенной скот. Он говорит, что вы там деньги тратите, вот тут есть племенной завод «Ленинский луч» под Москвой, они распродают свое стадо. Я приехал и увидел этих доходяг, что делать? Вытащил $500 тыс. и отдал этому жулику. Потому что он ему пообещал. Да, он был крестным отцом моей внучки, Екатерины. Это было в 2006 году, по-моему. У нас никогда не было таких отношений, чтобы я мог взять и просто так позвонить. Я звонил только, если мне кто-то из приемной звонил…
Олег Митволь, бывший префект Северного округа Москвы. Я думаю, каждому понятно, что у Юрия Михайловича огромный и уникальный опыт управления огромным городом. И такой факультет, как факультет управления крупными городами, может только радоваться появлению такого декана и преподавателя. Не зря же Юрий Михайлович каждое 1 сентября читал студентам этого вуза лекцию. Так было и в этом году, и, насколько мне известно, он собирается читать лекции регулярно. Кстати, у него это хорошо получается.
Ефим Пивовар, ректор Российского государственного гуманитарного университета. Лужков 18 лет управлял таким огромным мегаполисом, ему есть что рассказать. Его факультет назван по современной моде, по сути это факультет менеджмента, на котором студентов обучают различным экономическим наукам и управлению всем, чем только можно. Как в советские времена везде учили на инженеров, которые потом занимались совсем другим, так и теперь очень популярны факультеты менеджмента. Менеджмент крупных городов – название, конечно, любопытное, и трудно себе представить его даже где-нибудь на Западе, но негосударственное учебное учреждение может себе позволить инновационные названия. К тому же Лужков идет работать не преподавателем, а деканом – это административная должность. Лужков уже давно возглавлял там кафедру, какой-то опыт у него есть, а получится или не получится у него хорошо руководить факультетом – покажет время.
Сергей Митрохин, лидер партии »Яблоко». По некоторым вопросам «Яблоко» готово сотрудничать с Юрием Лужковым. Например, если он серьезно настроен добиваться выборности мэра, губернаторов, то мы поддерживаем его и готовы объединить усилия.
Геннадий Зюганов, лидер КПРФ. Высказываемая Юрием Лужковым идея о возврате к выборности глав регионов ему близка.
Иван Мельников, первый зампред ЦК КПРФ. Очень сложно предположить, что после ухода из «Единой России» Юрий Лужков рассматривает возможность вступления в КПРФ, невозможно представить и то, что мы согласимся принять его. Возможно, интеллигенция сможет поверить в его искренность тогда, когда он признает, что столичные власти искажали итоги голосования, особенно в октябре 2009 года.
Георгий Бовт, сопредседатель партии »Правое дело». Даже мысль о возможности сотрудничества с экс-мэром кажется «дикой». Если только все перепьются и в невменяемом состоянии проведут с ним переговоры.
Борис Немцов, один из лидеров движения »Солидарность». Шансы Юрия Лужкова на серьезную политическую деятельность близки к нулю. Он сбитый летчик. И не из-за отставки, а из-за того, что его реально есть за что сажать. Он не просто на крючке, а на суперкрючке уголовных дел. Лужков не понимает: чтобы быть в оппозиции, надо быть честнее тех, кто при власти. Экс-мэр готов разменять политическую деятельность на бизнес жены и свою свободу. Вскоре выяснится, что он уже лег на дно.
Евгений Минченко, политолог. Теоретически только две партии – «Патриоты России» и «Яблоко», которым нечего терять, могут принять Юрия Лужкова, причем скорее вторая. Политические перспективы экс-мэра эксперт оценивает как «не радужные», пояснив, что показателен в этом плане результат «Единой России» на региональных выборах 10 октября, на котором никак не сказались отставка господина Лужкова и его выход из партии власти. Как отметил господин Минченко, Юрий Лужков в регионах воспринимается как «отправленный в отставку за дело бюрократ», кроме того, «наложилась нелюбовь в регионах к жиреющей Москве». Эту тенденцию Юрию Лужкову переломить будет очень сложно.
Вероника Куцылло, заместитель главного редактора журнала »Власть». В 1996 г. я выиграла суд у Юрия Лужкова. Не московский, конечно, а Конституционный. Я оспаривала статью закона, принятого Мосгордумой, но все тогда, в том числе и я, воспринимали этот суд как бой именно с Лужковым. Закон был принят с подачи мэрии и требовал со всех собственников квартир в Москве, не имевших московской прописки, многотысячную плату за право зарегистрироваться в своей квартире.
Меня отговаривали: уже тогда считалось, что судиться с Лужковым – дело гиблое. Начальник правового управления мэрии говорил мне с укоризной: «Вероника, ну зачем же сразу в суд, пришли бы к нам, поговорили, решили бы мы ваш вопрос…» А я с юной убежденностью отвечала, что не хочу решать вопросы, а хочу, чтобы в Москве исполнялась Конституция России, в которой есть право граждан на свободное передвижение. И добавляла, что они уйдут со своих постов, а нам здесь жить и что жить хочется в нормальном городе и нормальной стране. Я очень хорошо помню, как юрист, старше меня лет на двадцать, с улыбкой спросил: «А вы уверены, Вероника, что проживете дольше меня?»
И все-таки тогда Лужков проиграл. Конечно, пресс-центр мэрии со скорбью заявил, что такое решение КС приведет «к хаосу и гибели населения», но решение это было выполнено. Новую Конституцию приняли только три года как и относиться к ней совсем пренебрежительно тогда еще стеснялись.
Прошло 14 лет. Дорожный хаос в Москве на улицах точечно-сплошной застройки имеется, но массовой гибели москвичей вроде нет (если не считать прошедшего лета, явно не связанного с судебными решениями). Цены на квартиры в Москве стали такими, что та сумма за регистрацию кажется сейчас смехотворной – полтора квадратных метра. А Лужкова уволили с позором, но не за то, что он, например, плохой мэр, а в Москве, например, какие-нибудь хаос, или гибель, или коррупция, или 31-я статья Конституции не выполняется. А за то, что не захотел, приняв позу подчинения, уволиться сам. За выпирание кепки из вертикали. И вот удивительно: вместо, казалось бы, законной радости у меня какое-то странное чувство. Парадокс: вроде бы зло наказано, но добра при этом не прибавилось, а наоборот – зла будто стало больше. И еще почему-то кажется, что если бы мне сейчас вдруг пришлось судиться за Конституцию, то я могла бы и проиграть.
Константин Михайлов, координатор «Архнадзора». Показательно, что первыми шагами временной городской администрации во главе с Владимиром Ресиным были отказы от больших лужковских проектов «великой эпохи» – музейного комплекса на Боровицкой площади и памятника Петру Великому. Можно, конечно, усмотреть в этих шагах попытки умиротворить городское общественное мнение. Причем почти беспроигрышные: так опытный шахматный мастер, стараясь запутать оппонента, жертвует ненужными пешками. Боровицкий проект, пусть и одобренный лично Лужковым, все же был и по сути (т. е. по назначению и финансированию) остается федеральным, практически кремлевским. Петр на Москве-реке, по-видимому, был дорог на этом месте в этом городе двум людям: мэру и его некогда любимому скульптору. Возлюбленные инвестиционные партнеры московского правительства не извлекали из него никакой выгоды, а городской заказ на перенос колосса наверняка способен кого-нибудь порадовать.
Но суть не в этом: сразу после ухода Лужкова его наследники сочли, что именно частичный отказ от его именно архитектурного наследства будет благотворно воспринят городским обществом. И, в общем, не ошиблись.
Автор этих строк должен покаяться в косвенной причастности к судьбе гипотетического бронзового изгнанника. После «дня утраты доверия» координаторам «Архнадзора» стали звонить журналисты – узнать, как мы теперь думаем обустроить историческую Москву. Один из коллег в числе прочего спросил меня, что будет теперь со скульптурами Зураба Церетели. Я простодушно ответил, что предпочел бы видеть Петра и зверушек с Манежной площади в каком-нибудь городском парке. Через полчаса информационные сайты стали наперебой сообщать, что «Архнадзор» предлагает снести все памятники Церетели в Москве… От частных предпочтений до городской программы действий дистанция огромного размера – мало ли кто что предпочитает. Я вот еще предпочел бы, например, чтобы Сухарева башня высилась на своем месте, а Софийские соборы в Новгороде, Киеве и Полоцке стояли, как встарь, в одном государстве. Но это ведь не повод провозглашать, что «Архнадзор» требует немедленно бросить все неотложные городские дела и заняться восстановлением Сухаревой башни и СССР в придачу!
Нам не дано предугадать, чем слово наше отзовется, тем более несказанное. Но когда и Владимир Ресин спустя три дня заговорил о переносе монумента, стало понятно, как набирают материальную силу витающие в воздухе идеи отказа от лужковского наследства. Памятник Петру – не просто памятник, это символ. Символ «лужковского стиля» в градостроительном искусстве и лужковского стиля в управлении художествами в городском пространстве. И город, терпевший бронзовый символ в комплекте со всеми остальными живыми, видимо, не мог не заговорить об избавлении.
Иными словами, случилась реакция отторжения инородного художественного тела. Это только кажется, что Москва, как бумага, все терпит. Особенным духом московская культура пропитывала все стили искусства. Искусствоведы знают, что такое «московский классицизм» и чем он отличается от «петербургского», они могут растолковать отличия «московского ампира» от наполеоновского и московского модерна от венского сецессиона. «Всеядность» Москвы, рассказы о многовековом отсутствии в ней единого художественного замысла и ансамбля – не более чем миф, усердно внедрявшийся в сознание в последние 15 лет: он весьма удобен для оправдания любых градостроительных злодеяний или чудачеств.
Отторгнет ли Москва теперь башенки, мансарды и проклинаемый архитекторами-модернистами псевдоисторизм, расцветавший в лужковскую эпоху? Неизвестно, время покажет. Башенки обломать просто, но объявить Москву зоной свободного художественного эксперимента опасно. Модернисты, вышедшие из подполья, станут упражняться в достижениях, невольно повторяя давно пройденное и пережитое на Западе. Но эти цветы, взращенные иным ментальным климатом, вряд ли украсят московскую поляну. Вкакой-то степени нынешняя ситуация сходна с той, что была в России в середине XIX столетия, когда моральная усталость от казенного классицизма или от официальной «народности» в камне, тиражированной эпигонами Константина Тона, была уже очевидна, а поиски «национального стиля» не приводили к озарениям. Потребовалось ждать полвека до появления Шехтеля, Кекушева и Щусева… Но где теперь Шехтели и Кекушевы?
Наследство Лужкова, однако, не в башенках и не в колоннах любимого архитектора мэра Владимира Колосницына. Стиль – это человек, это известно. А также запечатленный искусством образ мысли эпохи.
У Москвы было много руководителей, но не у каждого был свой архитектурный стиль. Кто, например, станет всерьез рассуждать, о стиле Гришина или Промыслова, московских руководителей времен позднего коммунизма? А времени у них было предостаточно, сравнимо с лужковским. В архитектурной летописи застоя остались только рассказы о том, как партийные руководители заставляли архитекторов умерить пыл, срезали этажи у «Интуриста» или здания ТАСС у Никитских ворот. Архитекторы обижались, а руководители охраняли, в соответствии со своим пониманием, облик исторического центра. Они не совершали субботних объездов строек, не пририсовывали куполов или шатров к чужим проектам. И не сказать, что у них получилось сохранить Москву лучше, чем у Лужкова. Но они знали, что архитектура – дело ГлавАПУ (предшественник Москомархитектуры. – К. M.), a общие руководящие указания по градостроительству в столице – дело ЦК КПСС.
Справедливости ради нужно сказать, что ЦК КПСС Юрию Лужкову не хватало. То, что называлось федеральным центром, от градостроительства в столице после 1991 года самоустранилось и флегматично наблюдало из-за кремлевских стен за ростом поголовья бетонных коробок со шпилями и башенками. Власть, как и природа, не терпит пустоты. Руководство архитектурным процессом перетекло к московской мэрии.
Архитектурный образ новой Москвы стал, как и положено, отражением ее героического мифа. Миф, взятый сам по себе, в качестве сюжета развития, ничуть не предосудителен. Он даже необходим, ибо строить и жить помогает. Великая реконструкция, затеянная в Москве Лужковым и его сподвижниками, имела свой героический миф, до сих пор воплощаемый в пропаганде достижений. Общий смысл ее незатейлив: Москва долужковской эпохи была грязным, неудобным и неприкаянным городом позднего «совка», с потрескавшимися облупленными домами, ужасными дорогами, темными улицами. А теперь она – современный европейский мегаполис с сияющими витринами, небоскребами, хайвеями, подземными паркингами, боулингами и аквапарками. «Не узнать, не узнать», – говорят в один голос иностранные гости… Архитектура с неизбывным культом радостной бетонной новизны на месте каких-то покосившихся домиков и садиков следовала указанным курсом. Преображение, сказка, ставшая былью – вот лейтмотив что бумажной пропаганды, что каменной.
Все это ужасно не ново. Это вечный лейтмотив всех великих преобразователей. История начинается с нас. До нас было темное царство, мрак, ужас, тюрьма народов, но пришли мы, принесли свой луч света – и теперь вокруг царство свободы, равных возможностей и всеобщего процветания, в том числе культурного. Так говорили большевики. «Так говорил Каганович», вождь предыдущей великой московской реконструкции: такое впечатление, что Москву строили пьяные строители – кривые улицы, кругом трущобы, – а мы тут строим и построим столицу мирового коммунизма.
Отсюда и постоянные совпадения, «выпадения из времени», порой пугающие. Товарищ Сталин отвечает архитекторам, заступающимся за Сухареву башню: бросьте, советские люди сумеют построить здания величественнее и краше. Постсоветские люди во времена Лужкова могут любоваться «вновь выстроенными памятниками архитектуры» (термин одного из документов столичного правительства. – К. М.). Про Кагановича пишут в газетах 1930-х гг., что он лично организовал целую систему архитектурных мастерских, про Сталина – что он рассматривает все значимые архитектурные проекты. Про Лужкова пишут в газетах 1990–2000-х, как он дает советы проектировщикам башни «Делового центра» возле московской мэрии, как он выбирает варианты башенок для Царицынского дворца. Научные книги в Стране Советов выходят с эпиграфами из «Сочинений» товарища Сталина, в Москве исторические книги и архитектурные журналы выходят с предисловиями мэра Лужкова. Сталин любит шатровые башенки, Лужков любит башенки… Они творили новый облик города, потому что ощущали себя вправе это делать.
Впрочем, тут нужно сделать одну поправку. Сталин и Каганович были честны. Они никому не обещали сохранять старинную Москву. Они откровенно говорили, что ее снесут и заменят новой, и даже объясняли, почему нужно так сделать. Правительство Юрия Лужкова было, пожалуй, первым в истории столицы правительством, пришедшим к власти с лозунгом восстановления ее исторического облика. Оно не обещало ломать палаты XVII века, достраивать здания Кваренги, Бове и Казакова, заменять бетонными копиями послепожарные особнячки и дома, помнившие Пушкина, обстраивать храмы элитным жильем и офисными комплексами, устанавливать на видных местах безвкусные монументы или сокрушить Военторг. Но когда с середины 1990-х все это стало происходить повсеместно и чуть ли не еженедельно, причем под те же самые разговоры о возрождении исторического облика, у меня родилась гипотеза: мы имеем дело с руководителями, уверенными, что во вверенном им городе нет таких крепостей, которые могли бы перед ними устоять.
Подземные многоэтажные города обозначали власть над недрами. Невиданные небоскребы «Сити», в особенности задуманная 600-метровая башня «Россия» – над высями. Фонтаны, бьющие из поверхности рек и прудов – над стихиями. А «вновь построенные» памятники архитектуры символизировали власть над историей. Историю стало возможно прокручивать, как пластинку, заменяя деревянный дом бетонным и вешая на него мемориальную табличку «Здесь жил…» Историю оказалось можно заставить изменить ход, как в Царицыне, или даже обратить вспять, как в случае с «дворцом Алексея Михайловича» в Коломенском. Я сознательно оставляю в стороне коммерческие аспекты всех этих операций.
Потому что гораздо интереснее феномен, открытый Юрием Лужковым. В 2004 году он опубликовал в «Известиях» статью под названием «Что такое столичный архитектурный стиль?», где подвел теоретическую базу под все московские достижения 1991–2010 гг.: «Можно было бы серьезно обсудить тот феномен, что в московской культуре понятие копии иногда имеет не меньший смысл, чем оригинала, – писал Лужков. – Потому что смысловая, историческая и культурная "нагрузка", которую несет в себе такая копия, часто может быть и богаче, и глубже первоначального архитектурного решения».
Копия, по смыслу равнозначная оригиналу и даже превосходящая его по исторической и культурной нагрузке, – это не только неразрешимое противоречие с охраной исторических памятников, которая по смыслу своему есть охрана оригиналов. Это потенциальная угроза существованию любого аутентичного объекта, который с легкостью может быть заменен «превосходящей» его копией.
Хотя бы и целого города под названием историческая Москва. Постепенно и неуклонно она к этому и продвигалась.
Вся новейшая история Москвы, как в капле воды, отражена в этой фразе Юрия Лужкова. Из этой фразы понятно, почему можно снести и вновь построить Военторг. И, начиная постановление о нем словами «в целях сохранения», продолжать «со сносом всех строений» – это всерьез. Поэтому, когда защитники старой Москвы напоминали Юрию Михайловичу про закон об охране памятников, он отвечал им, что закон – это не догма, а повод пофилософствовать.
В этой формуле, собственно, и заключается то наследство, с которым историческая Москва не может остаться собою. Потому что, как известно, когда нет ничего невозможного, когда позволено все – нет и бессмертия.
Григорий Ревзин, журналист. Насколько я понимаю, Юрий Михайлович Лужков никогда никого не убивал. Когда он пытался снести «Речник», омоновцы ночью выбрасывали людей на 30-градусный мороз, но никто, по счастью, не замерз насмерть. В Москве многие дома, которые ему – ему не как человеку, а хозяину своих людей – надо было снести, часто горели, и, по-моему, это были поджоги, но он не жег дома вместе с жильцами, или, по крайней мере, давал им возможность выбраться. Иногда – как в «Трансваале» – его дома падали и давили людей, но он не хотел их давить, это были незапланированные несчастные случаи. Его ребята выдавливали чужих бизнесменов, мордовали их проверками и штрафами, гнали из Москвы, но не посылали бандитов и не отправляли умирать в Бутырке до суда. Он преследовал журналистов судебными исками, и пусть это были неправедные суды, но он не посылал им посылки с бомбами и не резал им головы в лесу. Он их засуживал, причем гражданскими исками, где дело кончается штрафами и опровержениями, а не тюрьмой. Я критиковал его, обличал, высмеивал, издевался над ним 15 лет, и он никогда не пытался меня убить. Я – живой пример. А мог бы быть мертвым.
И я могу поблагодарить его за это. Вопрос оценки Юрия Михайловича – это вопрос точки отсчета. В нашей Федерации много субъектов, и, увы, не про всех можно написать то, что я сейчас написал. Пока его не отправили в отставку, у меня была другая точка отсчета, я сравнивал его с европейскими странами. Даже нет, я сравнивал его с той мечтой 1992 года о том, каким прекрасным мог бы быть мой город. А с какой стати, спрашивается? Он же не в Китцбюэле родился, его только умирать туда выталкивают. В Москве он родился, у Павелецкого вокзала. Где родился, такой и получился, а пожалуй, и получше, чем мог бы.
Он искренне любил Москву. Конечно, любовь – дело опасное. Ты можешь любить женщину, и в конце пути она станет дамой настолько благородной и изысканной, настолько мудрой и благорасположенной к миру, что минутное общение с ней оставит ощущение, что случилось что-то правильное и отчасти волшебное. А может превратиться в бабищу в трениках с заплывшими от тупой жадности глазами, так, что минутное общение с ней оставит у любого ощущение, что он посетил свиноферму. И то и другое получится через любовь, и это может быть сильное, страстное чувство. С Москвой, пожалуй, вышло что-то скорее второе, чем первое. Но любовь была искренняя.
Он дарил ей украшения, бриллианты зданий, ожерелья транспортных колец. Ну, подсовывали ему больше дешевую бижутерию, фальшаки вместо антиквариата, но он-то искренне не разбирался, он хотел как красивше. Он был фанатом стройки. Слушайте, он 20 лет раз в неделю объезжал московские стройки, и все чего-то там руководил, разводил, вмешивался во все проекты – это же страсть! Может, это было несчастье, потому что все, к чему он прикасался, очень портилось. Он не умел уважать чужое мнение, он ни в грош не ставил архитекторов, влезал в проекты с идиотскими идеями, всюду, как маньяк, норовил запихнуть подземную парковку, он вообще предпочитал, чтобы архитекторов не было, а вот здание и надо снести, и построить такое же, только поновее, получше внутри, а внешне все как было – и сносил, и строил. Ну дикий человек. Но, с другой стороны, он нашел меру воровства. Это страшно трудно, потому что стройка – это много людей, а когда воруют многие, со всех сторон, то они не координируют свои действия, не понимают, где граница, где еще можно, а где уже нельзя – и так у нас десятилетиями строится Большой театр, Мариинский театр, стадионы, аэропорты, дороги, жилье для военных – да все. А у него-то строилось. И разница, боюсь, только в его страсти, пассионарности, в том, что он единственный, кто все время держал в голове, что надо построить, а не только спереть. У нас больше нет фигур с такой страстью.
Он вообще любил, чтобы было красиво. И сладко. Он любил художников, скульптуру. Странных, конечно – Церетели, Шилова, Глазунова, Андрияку – ну да, барак на Павелецкой, Губкинский институт – не до воспитания вкуса было. Но он ценил яркость и остроту жизни. Театр любил, праздник и чтобы все были веселы и довольны, танцевали, чтобы была не жизнь, а мед. Очень русский человек.
И благодаря этой его страсти все это становилось предметом общественного интереса. Ну не все, отчасти это, конечно, зависело от потенциала самой темы. Скажем, медом всерьез он не смог всех увлечь. Но то, что люди в Москве, в сущности, такие же, как он, стали так страстно интересоваться скульптурой, памятниками архитектуры, новыми зданиями – не было бы этого, если бы не он. Конечно, они больше интересовались в негативную сторону – что еще разрушили, какую гадость где построили, какого еще истукана бронзового поставили – но ведь какой интерес! Вот, скажем, классической музыкой Юрий Михайлович меньше интересовался – и где она? Где искрометные статьи «Долой рутину с оперных подмостков»? Нету же ведь.
Нет, пожалуй, я должен его поблагодарить не только за то, что жив, а еще и за то, что у него было некое внутреннее нравственное чувство, не позволявшее ему выходить за те пределы, которые люди его положения давно и безнадежно преодолели. Пожалуй, только благодаря Юрию Михайловичу архитектура – не недвижимость, а облик города – стала предметом общественного интереса. Было что критиковать, было что высмеивать и над чем издеваться, и людям это было интересно. Теперь, я думаю, это пройдет.
Спасибо, что жив, спасибо, что было о чем говорить, а больше, простите, мне его благодарить не за что. Москва за последние 15 лет пережила реконструкцию, по масштабам равную и сталинской, и авангардной. Такую же, как Берлин, как Шанхай. Она могла стать одной из мировых столиц архитектуры. И не стала. Она могла остаться уникальным городом с поразительной историей, которая видна в каждой улице, доме, дворе, городом, где жили мои родители и деды. И не осталась. Кому как, а я расстроен. Прощайте, Юрий Михайлович, спасибо, надеюсь, больше не увидимся.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.