Храм Христа Спасителя

Храм Христа Спасителя

Храм по мере своего восстановления пережил несколько стадий критического осмысления.

Первая была историософской. Вопрос стоял о пути России. Сторонники считали восстановление храма актом грандиозного покаяния, надеялись, что с этого начнется воссоздание России во всем ее величии, что храм чудесным образом очистит от скверны пространство вокруг себя, Москву, Россию – все. Противники храма считали это фальсификацией. Вместо подлинного покаяния за ужасы советской власти, требующего духовного напряжения от каждого, воссоздание храма казалось им псевдопокаянием, требующим лишь финансового напряжения. Это была, несомненно, серьезная духовная борьба.

Дальше акцент несколько сместился. Противники первой волны бубнили: «Мы говорили, что восстанавливать не надо, нас не послушали, теперь хоть трава не расти». Вместо них появились другие скептики, борьба пошла вокруг проекта восстановления. Со стилобатом, которого не было у Константина Тона, или без него? С залом церковных соборов или без зала? Что размещать в стилобате? Строить ли мост от храма к острову? Из чего делать скульптуры? Кому передать заказ на живопись?

А если посмотреть последние критические публикации о храме, то окажется, что единственный сюжет, который интересовал людей, – сколько это стоило и кто сколько стащил. В особенности, сколько получил Церетели.

Так что перед нами такая динамика: от духовных проблем к архитектурным, от них – к финансовым, от них – к уголовным. Своя динамика была и на стройплощадке.

Начиналось с идеи возвращения утраченной национальной святыни. Она должна была восстать во всем сиянии первоначального блеска, точно такой, какой была прежде. Потом было решено все конструкции делать из монолитного железобетона, зато внешний вид сохранить, как у Тона. Затем оказалось, что и это не по-хозяйски. Нужно было просто насыпать заново холм, который срыли под фундамент Дворца Советов, и получить полезные площади. Так появился гигантский стилобат с чередой залов, стоимость которого превысила стоимость самого храма. Главный архитектор храма, выступавший за точное восстановление, Алексей Денисов, был отстранен; его место заняли более свободно относящиеся к историческому прототипу Михаил Посохин и Зураб Церетели.

Наконец занялись убранством новополученного стилобата. Тут речь шла уже не о восстановлении, но просто о новой академической религиозной живописи. Таким образом, динамика шла от новообретения святыни к восстановлению «по мотивам», а далее – к академической халтуре на религиозные темы.

Несомненно, восстановление храма – подвиг для Юрия Лужкова. Он это затеял и он это выполнил. Игнорируя противников, он довел грандиозную стройку до конца. Однако на каждом из этапов проигнорированные противники отпадали от темы, пока из религиозного подвига она не истончилась до обсуждения вопросов о том, сколько украли на заготовлении мха для композиции «Райский сад» в зале архиерейского собора.

На первом этапе, когда зашла речь о храме, это спровоцировало раскол между православной и неправославной интеллигенцией. Ведь вопрос стоял о пути России и об отношении к прошлому. В каком-то смысле строительство храма заменило собой новый Нюрнбергский процесс над коммунистами или хотя бы вынос тела Ленина из Мавзолея. Средство примирения с прошлым и искупления вины оказалось найдено в религиозно-символической сфере, что удовлетворило не всех. Все неудовлетворенные к храму отнеслись плохо.

Когда Лужков принял решение о восстановлении именно тоновского храма, от него отпали все, кто так или иначе связан с темами современной эстетики, философии и искусства. Храм не имел никакого отношения ни к какой современной эстетике – это произведение эклектики XIX в., уже к моменту его окончания показавшееся всем архаическим и нелепым.

Скорее всего, столкнувшись с задачей возведения современного православного собора, наша отечественная архитектурная и художественная тусовка просто растерялась бы и ничего не смогла бы родить. Тем не менее на Западе существует масса примеров церковного искусства не отталкивающего, а вовлекающего в свой круг современную эстетику. Нам следовало дать своему искусству тот же шанс – добиться того, чтобы оно хотя бы не отторгало храм от себя.

Решив восстанавливать, а не искать современный проект, Лужков привлек на свою сторону любителей старины вместо любителей современности. Но отказавшись от идеи буквального восстановления, он их от себя оттолкнул. В итоге всех перипетий храм не стал деянием России, Москвы, архитекторов, художников – никого. Он стал деянием московской мэрии, оказавшейся в одиночестве со своим творением.

Это творение явилось акцией по демонстрации властями себя. Способ демонстрации однозначно свидетельствует: храм не стал памятником новой России. Он стал памятником переходной России. Что стоит за всей этой историей? Безусловная и безоговорочная вера властей в авторитет. Если больше не работает Дворец Советов, надо построить храм Христа Спасителя. Если не вывозит одно единственно верное учение, должно вывезти другое. Оказывается, это очень плохо работает в обществе, где вместо иерархии авторитетов существует их конкуренция. Побежденные твоим авторитетом оппоненты не перестают существовать. Они начинают активно работать над подрывом твоего авторитета. И, как выясняется, преуспевают.

Потому что когда в 1993 г. ты говорил: «Храм Христа Спасителя восстанавливают», тебе все отвечали: «Не может быть». А когда ты сегодня говоришь: «Храм Христа Спасителя восстановили», тебя все спрашивают: «И сколько в итоге сперли?»

Подводя итоги, не знаешь, что это все-таки было. То ли покаяние за преступления коммунистической России с верой в очищение от скверны, то ли халтура с элементами уголовщины. Наверное, правильно будет сказать, что для каждого свое.