ИНТЕРВЬЮ КОРРЕСПОНДЕНТУ «АССОШИЭЙТЕД ПРЕСС» ДЖОРДЖУ КРИМСКИ[91]

ИНТЕРВЬЮ КОРРЕСПОНДЕНТУ

«АССОШИЭЙТЕД ПРЕСС» ДЖОРДЖУ КРИМСКИ[91]

6 декабря 1976 г.

— Год назад вы получили Нобелевскую премию. Два вопроса. Какое воздействие это оказало на вашу борьбу в демократическом движении? Ваша личная борьба в этом движении?

А. Сахаров. Тут противоречивая, контрастная ситуация. Долгосрочное влияние, влияние на мировое общественное мнение, по-моему, очень важное, глубокое и положительное. Я и мои друзья благодарны Нобелевскому комитету за эту высокую на­раду, благодарны за эту поддержку принципов нашего демократического движения. 10 декабря, год назад, во время нобелевской церемонии внимание всего мира было приковано к Осло, где выступала моя жена, и к Вильнюсу, где я в этот же самый день стоял перед дверями суда над Ковалевым. Это было внимание к нашей борьбе и к нашим трудностям.

В то же время власти как бы игнорировали изменение моего общественного положения, более того — давление на меня усилилось. Меня по-прежнему не пускали в суды — ни над Джемилевым, ни над Твердохлебовым. По-прежнему нарушены мои телефонные и почтовые связи.

— Когда это было?

А. Сахаров. Весь этот год.

— Когда это началось?

А. Сахаров. Нарушение связи началось в 74-м году, телефонная связь восстановилась частично во время пребывания моей жены за границей и сразу после инцидента в Омске, когда, очевидно, опасались больших международных протестов, но сейчас, т. е. уже больше двух лет с небольшими перерывами, я не имею ника­кой возможности говорить с заграницей. Каждый разговор прерывается подслушивающими операторами КГБ. И это не только мое личное дело, это огромный ущерб моей общественной деятельности. Потому что живая связь с Западом необыкновенно важна. Я думаю, что дело имеет общественное значение; это нарушение международных соглашений по телефонной связи, и я надеюсь, что протесты общественности и протесты Почтового союза наконец прекратят эти нарушения.

Я хочу сказать, что отношение властей получило логический итог вчера, во время традиционной демонстрации у памятника Пушкину. Мы пришли почтить молчанием память погибших от сталинского террора и выразить свою солидарность с политзаключенными. Но на этот раз власти организовали провокацию. Сотни специально обученных молодчиков окружили нас, толкали, некоторых били, некоторым разбили очки, мне на обнаженную мою голову высыпали из заранее подготовленных кульков из бумаги снег и грязь. Такое не могло быть сделано без санкции властей. Я это рассматриваю как действие, санкционированное властями, и поэтому я считаю, что оно тоже должно быть предметом общественного внимания.

— Почему они выбрали это время, чтобы сделать эту провокацию? Что вы думаете? Какова ваша теория?

А. Сахаров. Я думаю, что они на протяжении многих лет считали, что им удастся справиться с растущими настроениями среди очень многих людей какими-то более спокойными способами. Но сейчас они видят, что общественное влияние движения за права человека возрастает; оно возрастает и в нашей стране, оно получило международную поддержку, более широкую; даже коммунистические партии Италии, Франции выступили за освобождение наших политических заключенных.

Возможно, они теперь решили шире использовать более резкие средства.

— Как ваша жизнь изменилась после того, как вы получили Нобелевскую премию?

А. Сахаров. Жизнь моя, если речь идет о личной жизни, — я сказал о том, как изменилось отношение властей к моим общественным выступлениям; оно никак не изменилось — то же самое относится и к моей личной жизни.

Начну с того, что я из этого года десять с половиной месяцев был лишен прописки. Сейчас, правда, мне предоставлена, наконец, эта прописка, но я считаю, что это какое-то вынужденное действие, еще не знаю, что за всем этим дальше последует.

Давление на нашу семью, несомненно, продолжается. Новой формой давления является выступление в прессе не только против меня, но и против моей жены. Были заявления ТАСС. Например, одно из них носило название «Антисоветский спектакль госпожи Боннэр». Другое выступление было в эмигрантской газете «Русский голос», издающейся в Соединенных Штатах. Очень неприятное по тону и лживое.

— Это «Русский голос»? Не «Новое русское слово»?

А. Сахаров. «Русский голос». Точное название — «Русский голос». Все так же безработным является мой зять. Это, на самом деле, форма давления на нашу семью, тесную и дружную.

Никакого прогресса нет в отношении предоставления мне жилищной площади. Сейчас я не являюсь собственником какой-либо жилой площади и живу в квартире мамы моей жены. Академия наук ссылается на то, что никакое предоставление жилой площади, какой бы то ни было, — что все это невозможно, потому что возражает Моссовет. На это ссылается Академия наук, которая обычно все эти вопросы решает очень просто и легко.

Такова моя личная ситуация, и я опасаюсь, что она может продолжать углубляться и становиться еще более тревожной, если не будет какой-то поддержки мирового общественного мнения.

— Думаете ли вы, что давление увеличилось после того, как вы получили Нобелевскую премию?

А. Сахаров. Были и другие максимумы давления, например, в 73-м году. Непосредственно перед присуждением премии было, вроде, какое-то затишье. Но, может быть, они не хотели привлекать внимание ко мне перед присуждением премии. Может быть, вот такое, чисто тактическое, было ослабление. Вообще, я постоянно нахожусь под достаточно сильным давлением уже много лет.

— Следующий вопрос. Существует ли прогресс в движении инакомыслящих в эпохах после Хрущева, после создания вами Комитета прав человека, после Хельсинки? Велика ли разница?..

А. Сахаров. Я понял вопрос. На самом деле надо представить себе, что первые очаги инакомыслия возникли в нашей стране сразу после войны. Это была как бы психологическая реакция на чувство свободы и нужности граждан своему государству, которое возникло во время войны. В сталинское время все эти очаги подавлялись в самом зародыше, и мы очень мало знаем о судьбах их участников. Эти судьбы были всегда трагическими, и, как правило, они затерялись в море ГУЛага. Эпоха Хрущева ознаменовалась рядом очень крупных перемен в общественной жизни нашей страны, брожением умов, всеобщей переоценкой многих догм. В системе тотального подавления свободы мысли возникли бреши, и они были успешно использованы многими честными, мужественными и талантливыми людьми. Это был подъем и в литературе, и в других областях общественной жизни. Эта эпоха подготовила условия для возникновения движения за права человека, но в том виде, в каком мы его знаем сейчас, оно возникло позднее, уже в ту эпоху, которую, наверное, правильнее всего назвать эпохой брежневской стабилизации, в середине и конце шестидесятых годов.

Я датирую возникновение движения за права человека организацией Инициативной группы по защите прав человека в 69-м году и, несколько раньше до этого, выходом первых номеров журнала «Хроника текущих событий».

На Западе часто путают Инициативную группу и Комитет прав человека. Комитет прав человека был организован Чалидзе, мной и Твердохлебовым несколько позднее. И я считаю, что, так сказать, эпохальным, переломным моментом была организация именно Инициативной группы, а не Комитета. Именно в Инициативной группе и в «Хронике текущих событий» представ­лены те важнейшие, принципиальные моменты движения за права человека, которые характеризуют его и являются очень важными, с моей точки зрения. Это стремление к соблюдению законов страны и гласности, к объективному и точному отражению фактов нарушения прав человека, это ориентация и опора на общепринятые международные нормы политических и гражданских свобод, отраженные во Всеобщей декларации прав человека, в Пактах о правах человека, а в последнее время — в Заключительном акте Хельсинкского соглашения. Это апелляция к международному общественному мнению и понимание связи проблем прав человека со всем комплексом мировых проблем, с проблемами безопасности и прогресса. Все это основные черты движения за права человека, они присутствуют уже в деятельности Инициативной группы и лежат в основе «Хроники теку­щих событий».

В Инициативной группе большую роль сыграли такие выдающиеся и удивительные люди, как недавно скончавшийся Григорий Подъяпольский и Сергей Ковалев, арестованный в 74-м году. Я хочу подчеркнуть значение этих двух людей, которые, по-моему, сыграли особенно большую роль в формировании основных принципов этого движения.

Вы спрашиваете, что произошло после подписания Заключительного акта в Хельсинки. Я придаю большое значение активизации не санкционированной властями и свободной культурной жизни: организации неофициальных научных семинаров, неофициальных выставок, философских семинаров, концертов на частных квартирах. В условиях нашей страны представляет собой новое и принципиально важное явление это проявление нонконформизма, которое меняет психологическую атмосферу в нашей стране. Удалось добиться большего понимания положения верующих в нашей стране, понимания притеснений религии. Это проявилось, в частности, в изменении реакции Всемирного Совета Церквей в Найроби. Но самым главным событием я считаю организацию Группы содействия выполнению Хельсинк­ских соглашений, которую возглавил Юрий Орлов.

Судебные и психиатрические репрессии, нечеловеческие условия в лагерях и тюрьмах, преследование верующих, национальная дискриминация крымских татар и нарушение национальной культуры в национальных республиках, проблемы эмиграции и воссоединения семей — вот некоторые вопросы, которым были посвящены пресс-конференции Группы.

Конечно, материал о нарушениях прав человека по каждому из этих разделов исключительно велик, и он никак не исчерпывается тем, что уже отражено в документах Группы. Главная работа Группы еще впереди.

Я призываю к всемерной международной поддержке Хельсинкской группы. Особенно важно сотрудничество с ней прессы, средств массовой информации и сотрудничество официальных международных организаций и инициативных частных международных организаций, которые имеют отношение к борьбе за права человека и к контролю за выполнением Хельсинкских соглашений. Я особенно подчеркиваю исключительную важность проблемы бесперебойной связи Группы с этими организациями и с прессой. Некоторые шаги тут уже, как я знаю, предприняты, но должно быть дальнейшее усиление этого.

Особое значение для защиты прав человека имеет продолжающаяся вот уже почти восемь лет самоотверженная, кропотливая информационная работа издателей «Хроники текущих событий».

— Андрей Дмитриевич, было ли сюрпризом для вас то, что власти не разрешили группе конгрессменов, наблюдающих за выполнением решений Хельсинки, приехать сюда несколько недель тому назад?

А. Сахаров. Я знаю об этом. Это на самом деле обычная тактика наших органов. Это есть их способ уйти от контроля, от обсуждения острых и важных проблем, и мы привыкли к тому, что в ряде случаев наши власти идут на такие острые меры. Это не должно ни пугать, ни расхолаживать; это, наоборот, показывает, насколько важна вся эта проблематика и какая настойчивость должна применяться для того, чтобы был достигнут успех.

— У меня есть мысль, и я хочу знать, что вы думаете об этом. Несколько лет тому назад, пять или семь лет тому назад, западным корреспондентам было не так легко встретиться с диссидентом и говорить откровенно, как мы говорим сейчас в вашей квартире. Что вы думаете об этом? Это значительное или незначительное изменение?

А. Сахаров. Это очень важно для нас и, я думаю, не только для нас, но и для всего мира, потому что получать информацию о нашей закрытой стране — это очень важно. Это достигнуто на самом деле явочным порядком, т. е. благодаря инициативе корреспондентов и диссидентов. Несомненно, власти относятся с большим неодобрением к таким контактам, и время от времени они вымещают свое неудовольствие на отдельных корреспондентах и на тех диссидентах, которые являются почему-либо, с их точки зрения, подходящими для такой акции. Но, с одной стороны, смелость корреспондентов и решительность диссидентов, с другой стороны, некоторые изменения, связанные с эпохой разрядки, с большим числом посещений нашей страны, большей открытостью, привели к тому, что какой-то рубеж уже перейден, когда полностью прекратить такие контакты власти, видимо, сейчас не в состоянии. Мы надеемся, что возможности эти будут развиваться, хотя они неприятны нашим властям, но… они сами виноваты в том, что это им неприятно.

— Следующий мой вопрос — это прогресс после написания вами в 1968 году статьи «Размышления о прогрессе, мир­ном сосуществовании и интеллектуальной свободе». Многие из изложенных в ней идей, может быть, неосуществимы, но сейчас много думают об этих вопросах. Может быть, это является надеждой на их осуществление. Что вы думаете об этом?

А. Сахаров. Действительно, я в 68-м году писал о некоторых из тех проблем, которые теперь прочно вошли в обиход политических деятелей, а частично начали решаться, но я далек от того, чтобы приписывать себе тут решающую роль. Такие проблемы, как разоружение, усиление научно-технических и культурных связей, международная торговля, сотрудничество в деле охраны среды, настоятельно поставлены самой жизнью и в какой-то мере, а иногда в довольно значительной, широко обсуждались и до 68-го года. За последние годы в этом отношении произошел определенный прогресс, и это не может не радовать. Но в то же время нет никаких оснований для самоуспокоения и для иллюзий. Тоталитаризм со всеми его опасными чертами существует, и в каких-то отношениях он даже укрепил и расширил свои позиции. Очень многие важные вопросы, которые я поставил в 68-м году и в последующих работах, еще ждут своего решения и требуют непрестанного общественного внимания. Я надеюсь, что моя общественная деятельность за истекшие 8 лет продолжает привлекать внимание к этим нерешенным проблемам.

Я считаю, что разрядка так, как она происходит сейчас, это, в основном, вежливая форма холодной войны, и, кроме того, она то и дело оборачивается горячей войной в отдельных районах мира. Я убежден, что дополнение разрядки в военной, экономической, технологической областях, в которых она какое-то развитие уже имеет, разрядкой идеологической — жизненно необходимо для преодоления опасной для мира напряженности. Под идеологической разрядкой я имею в виду отказ от идеологической конфронтации, свободный обмен людьми и информацией, соблюдение прав человека и открытую международную защиту прав человека во всех случаях их нарушения в согласии с общепринятыми международными принципами.

Это главный вопрос, который нуждается в решении. Я, употребляя другие термины, писал об этом уже в 68-м году, и я считаю, что это остается центральным и сейчас.

— Следующий вопрос о давлении со стороны Запада, о его эффективности. Трудно, например, сказать, что поправка Джексона—Ваника имела успех. Где граница давления и когда увеличение давления уже не приносит пользы?

А. Сахаров. Я знаю, что этот вопрос очень горячо дискутируется и высказываются противоположные мнения. Я считаю необходимым давление на советские власти для обеспечения того минимума гражданских и политических свобод в СССР, без которых не может быть и речи об идеологической разрядке, не может быть международного доверия. То есть я определяю грань исключительно с точки зрения тех задач, которые должны быть разрешены. Я никак не могу считать ошибкой принятие конгрессом Соединенных Штатов поправки Джексона—Ваника к закону о торговле и не могу считать ошибкой публичную критику нарушения гуманитарных статей Хельсинкского соглашения. Я много раз писал, что право на свободный выбор страны проживания действительно первое среди равных в числе других прав. Если гражданин нашей страны, другой социалистической страны может свободно покинуть свою страну, если он имеет в запасе этот выход, то и государство вынуждено умерять свой произвол. Я надеюсь, что конгресс США будет и в дальнейшем придерживаться своей принципиальной позиции, не уступит советскому шантажу в этом вопросе, от которого зависит весь стиль разрядки.

Когда говорят о том, что возникли определенные трудности из-за этой резолюции, то обычно преувеличивается истинный масштаб этих трудностей. В основном в расширении торговли заинтересована именно советская сторона, американская сторона может обойтись и без советской водки и других товаров, вопрос о пошлине на которые связан с принятием принципа максимального благоприятствования. Советская сторона не может обойтись без тех технологических достижений, которые она усваивает в результате американской помощи, в результате ввоза американских товаров.

Вообще, оказывая давление, надо всегда быть готовым к противодействию. Это естественно — давление есть уже острый метод, и важно эту ситуацию понимать с самого начала; для того чтобы советское противодавление не вносило полной смуты, очень важно максимальное единство Запада.

Кримски. (Просит повторить.)

А. Сахаров. Когда оказывается давление, то надо всегда быть готовым к противодействию. При этом очень важно понимание этой ситуации и максимальное единство стран Запада.

Трудности, которые возникли в связи с принятием закона о торговле, обусловлены тем, что на том этапе, в начале 75-го го­да, это единство было недостаточно полным и недостаточно эффективным. Я думаю, что вопрос о свободе эмиграции настолько принципиален, что эта проблема никак не может быть списана с повестки дня, и надеюсь на продолжение принципиальной позиции конгресса США. Тем более я уверен, что страны, которые подписали Хельсинкское соглашение, будут с максимальной решительностью добиваться выполнения Советским Союзом гуманитарных статей, которые представляют собой логически важнейшую и необходимую часть Хельсинкских соглашений.

То, что Запад признал изменение границ в результате второй мировой войны, — это в какой-то мере уступка Советскому Союзу, потому что целый ряд из этих изменений мог бы являться предметом дискуссии. Но Запад счел возможным пойти на эту уступку, стремясь к стабильности; но тогда важнейшее условие стабильности, связанное со свободным обменом людьми и информацией, тоже необходимо должно защищаться.

— Может ли усиление давления толкнуть государство к действиям против свободы передвижения, против гражданских свобод? Не предпримет ли оно эти действия из гордости, может быть?

А. Сахаров. Дело, по-моему, не в гордости, а дело в том, что наши власти иначе реагировать не умеют, и приходится это учитывать; но прекратив или ослабив давление, мы рискуем потерять то, что уже достигнуто, и, наоборот, продолжая давление, мы в конечном счете добиваемся улучшения ситуации, хотя иногда это обходится и не очень дешево. Вообще, это борьба, в борьбе неизбежны трудности.

— Не думаете ли вы, что у советских властей будет хороший пропагандистский пункт в Белграде в следующем году? Они скажут, что это вмешательство во внутренние дела и противоречит Хельсинкскому соглашению. И, конечно, так же они рассматривают поправку Джексона—Ваника.

А. Сахаров. Этот аргумент непрерывно выдвигает советская пропаганда, выдвигают наши дипломаты в своих выступлениях и даже ответственные руководители. Но эта позиция не выдерживает критики. Она может быть опровергнута. На самом деле, еще принятие Декларации прав человека в 48-м году означало признание того принципа, что нарушение прав человека, основных человеческих свобод — это не внутреннее дело государства, это угрожает международной стабильности и безопасности и противоречит принципам Организации Объединенных Наций. Это было признано. Это подтверждено также Хельсинкской декларацией достаточно определенными выражениями и достаточно сильно аргументировано. Так что эти советские отговорки на самом деле представляют собой как бы арьергардные бои, стремление еще раз отсрочить выполнение этих необходимых обязательств.

— Следующий вопрос. Вы уже затронули его. Западному человеку трудно понять, почему нужна свобода здесь, чтоб была возможна разрядка?

А. Сахаров. Это в первую очередь связано со спецификой нашего строя. Он сформировался на протяжении нескольких десятилетий, сформировался как тоталитарный строй, в котором все его стороны тесно увязаны в один клубок. Я уверен, что нарушение прав человека в нашей стране, таких прав, как право на свободу убеждений, право эмиграции и поездок, право получе­ния и распространения информации, свобода совести, такие нарушения, как судебные и психиатрические репрессии, жестокий режим в тюрьмах и лагерях, — все это внутренне связано между собой и связано с опасной мобилизационной сущностью нашего государства, с закрытостью общества, с закрытым принятием важнейших решений, которые могут угрожать и гражданам нашей страны, и среде обитания не только в нашей стране, но и во всем мире и могут угрожать международной безопасности. Я убежден также, что без распространения разрядки на идеологическую сферу в том смысле, как я говорил выше, а тем самым на сферу прав человека напряженность между Западом и социалистическими странами неизбежно будет сохраняться. Потому что, когда мы говорим о напряженности, то это напряженность, которая непрерывным образом из идеологической сферы переходит во все остальные сферы. И, пока сохраняется идеологическая напряженность, в любой момент возможны опасные повороты событий. Как это происходит, мы даже за эти несколько лет, которые называются годами разрядки, неоднократно видели. В особенности это ясно проявляется в такие острые периоды, когда в каких-то точках возникают конфликты.

Поэтому я считаю, что требования выполнения прав человека и другие гуманитарные требования, отраженные в Декларации прав человека и в Хельсинкском соглашении, — это не вопросы тактики, не вопросы какой-то дипломатической торговли. Они имеют принципиальное значение для самой осуществи­мости разрядки.

— Изменилась ли ваша позиция после 68-го года? Возможна ли полная свобода, свобода мысли и действий в социалистической системе?

А. Сахаров. Действительно, с момента написания мною статьи в 68-м году мои взгляды претерпели определенные изменения. Но я бы хотел подчеркнуть также преемственность моих взглядов. Очень многое было заложено от моей теперешней позиции еще в 68-м году. Моя теперешняя позиция коротко может быть охарактеризована таким образом: я считаю, что в государстве, в ко­тором осуществлена полная партийно-государственная монополия в экономической сфере, в сфере культурной, идеологической, не говоря уже о таких, как военная сфера и служба безопасности… в таком государстве невозможны свобода мысли и свобода демократических действий. Но положение изменится, если мы представим себе общество с гибридной экономикой, обще­ство плюралистическое по своему экономическому и культурному строю. Такое общество, как я писал в 68-м году, может возникнуть в результате процесса сближения капиталистических и социалистических стран; я надеялся на это, продолжаю надеяться и сейчас. В обществе такого гибридного, плюралистического характера, как бы его ни называть, в таком обществе свобода возможна. В таком обществе обязательно должны быть возможны проявления личной инициативы в экономической, в культурной, в идеологической жизни. Например, если говорить о средствах информации, то обязательно должны быть возможны издательства, не контролируемые государством. Если мы обратимся к программам многих западных социалистических и даже некоторых коммунистических партий, то они, насколько я знаю, предполагают возможность такой свободы. Как это обернется в жизни, это зависит от понимания опасностей, связанных с тоталитаризмом и с предельной, полной государственно-партийной монополией. Если такая монополия не будет допущена, то свобода, как я считаю, возможна.

— Кажется, у вас есть мнение, что западные либералы, интеллектуалы наивны в отношении этой страны. Что вы думаете об этом? Это правильно или нет? Почему?

А. Сахаров. Если говорить о слове «наивность», то я его старался избегать и в особенности избегаю сейчас в применении к западным либералам, западным левым. (Вероятно, второй термин в данном случае будет точнее. Потому что слово «либерал» имеет разные значения в политике. Я, может быть, его употреблял ранее в не совсем общепринятом смысле.) На Западе есть доступ к гораздо более широкой информации, чем он есть у граждан нашей страны. У граждан нашей страны есть, конечно, личный опыт жизни в социалистическом государстве. На Западе есть доступ к информации о нашей стране, о своей собственной стране, и я думаю, что если у серьезного человека есть искреннее желание разобраться в положении в нашей стране и сравнить его с положением своей страны, то у западного человека такая возможность всегда есть, было бы желание. Но мне кажется, что у многих, в особенности это относится к недавнему прошлому, у многих западных левых есть определенная узость подхода, перевес проблем местной политики, местной политической борьбы, иногда концентрирующейся вокруг вопросов, с нашей точки зрения, второстепенных, или же таких, по которым не следует вести борьбу, потому что это ослабляет западный мир. Западный мир несет на себе огромную ответственность в своем противостоянии тоталитарному миру социалистических стран. Но я считаю, что эта узость подхода западных либералов, западных левых, она очень досадна, она привела ко многим трагическим последствиям, но она не является органическим пороком, им присущим, потому что она исправима. И определенные симптомы того, что положение исправляется, по-моему, в последние годы мы наблюдаем.

— Возможно, западные левые думают, что это слишком легко — критиковать советское государство, что это слишком…

А. Сахаров. Что это слишком тривиально, что это неинтересно, а вот критиковать собственное — это интересно. Может быть. Критиковать нас легко, но это важно, потому что формирование такого единого общественного мнения, достаточно отражающе­го действительность, — очень важная вещь и это находится в стадии становления. До сих пор этот процесс не завершен, но, как я уже сказал, мне кажется, что определенные сдвиги налицо.

— Это мое личное мнение, что, может быть, ваша деятельность была более видной до присуждения вам Нобелевской премии?

А. Сахаров. Была какой?

— Видной. Я хочу сказать — более заметной, более активной. Может быть, в этом году было не так много пресс-конференций, не так много заявлений. Это правильная мысль?

А. Сахаров. Я сейчас постараюсь ответить. Я много думал как раз об этом вопросе и постараюсь ответить. Во-первых, год на год вообще не всегда похож. Бывают случайные отличия одного года от другого. Для нашей семьи этот год был очень трудным в личном отношении и, кроме того, я должен сказать, что усталость после многих лет общественной деятельности, для которой я психологически очень мало подготовлен… сказывается. Для меня психологически очень трудно нести бремя международной известности, встреч; многие из этих встреч бывают совершенно бесполезными для меня, но очень утомительными, люди меня утомляют… Это все имеет место. Тем не менее мне кажется, что я не сложил руки. В этом году было две поездки в Омск на суд Джемилева, была поездка в Нюрбачан. И я очень много — я не могу сказать, больше или меньше, чем в прошлые годы; может быть, несколько меньше, но все-таки много — выпускал документов по разным вопросам (около тридцати за пять месяцев). Я пишу медленно и мучительно — я совершенно не журналист по своему складу. И каждый документ мне очень дорого обходится — иногда это несколько дней, а иногда и несколько недель работы. Некоторые из тех документов, которые я написал за это время, получили широкую известность. К числу их я отношу обращение к кандидатам в президенты США, которое получило, как я понял, большой отклик в прессе. Но в других случаях пресса мало реагировала на принадлежащие мне документы и заявления. И в особенности это относится к радиостанциям. Это частично создает впечатление уменьшения интереса.

Я приведу несколько примеров.

Я обратился с призывом к ряду организаций, в том числе к Организации Объединенных Наций, — спасти Джемилева, который находится в трагическом положении. Это заявление практически пропало. Другой пример относится к заявлению, сделанному моей женой. Моя жена ездила на свидание с Кузнецовым. Кузнецов в этот момент находился в больнице. Ей даже не сказали о состоянии его здоровья и отказались предоставить свидание, заявив, что предыдущие ее свидания тоже были якобы незаконны. На самом деле, если посмотреть в Кодекс, то они абсолютно законны, и они крайне необходимы, так как нет больше человека, который мог бы к нему ездить. И вот это заявление тоже не было опубликовано и не попало на радио. Я очень расстроен, даже в какой-то мере был выведен из равновесия историей с ответами на вопросы корреспондента одной зарубежной газеты. Было договорено, что представлю эти ответы в письменной форме, я работал над ними две недели и придавал большое значение их полной, неискаженной публикации; но еще через две недели я получил ответ, что газета заинтересована не в публикации моих ответов, а в публикации статьи ее собственного корреспондента. Я тогда забрал этот документ себе, и он остался неопубликованным.

— Когда это было?

А. Сахаров. Это было перед самыми выборами президента США. Но я был согласен, чтобы эта публикация была и позже, изменив там несколько фраз.

Я считаю, что я в какой-то мере ответил на этот вопрос.

С одной стороны, я и действую, с другой стороны, мне трудно, и все это по-человечески должно быть понятно, но дело, по-моему, не стоит.

— Можно ли спросить, как долго может продолжаться ваша деятельность, учитывая ваше здоровье и психологическое настроение? Продолжаться, как она продолжается сейчас.

А. Сахаров. Я не знаю этого, я живу в соответствии с потребностью жизни, с тем, что требует текущая жизнь. Как долго это может продолжаться, это зависит от очень многих причин — и личных, и общественных. От помощи, которая мне оказывается, от того, как более молодые люди примут на свои плечи ответственность, лежащую на мне; с другой стороны, от того, как мне будет помогать мировое общественное мнение. Зависит, конечно, от моего здоровья, от моих семейных дел.

Когда я думаю, что я хочу для своей семьи, для себя, то я должен сказать, что я, как всякий человек, желаю для себя и для своей семьи обыкновенного человеческого будущего, обыкновенной человеческой судьбы и жизни. Но, к сожалению, то, что происходит сейчас, та жизнь, с которой мы все сталкиваемся, оставляет мало возможностей к такому развитию событий. Как все это будет развиваться дальше — это трудно прогнозировать.

— Ваше будущее. Вы получили много приглашений посетить Запад. В прошлом ваше мнение было: без разрешения вернуться я не хочу ехать за границу. Как вы думаете об этом сейчас и где вы будете, может быть, через пять лет?

А. Сахаров. Сейчас я попробую представить себе, описать свою оценку ситуации. Я действительно получал много приглашений, в частности для чтения лекций в Принстоне. Потом, в прошлом году, я должен был поехать для получения Нобелевской премии. Я все время считал, что я могу поехать, отказаться от такой поездки было бы невежливо и, в случае Нобелевской лекции, совершенно недопустимо; но я, естественно, считал, что мне будет предоставлено и право вернуться в свою страну. Я вижу, что ситуация моя лично, ситуация моей семьи ухудшается с каждым годом, она может ухудшаться и дальше; но, учитывая опыт прошлых лет, учитывая свое положение, я думаю, что я не могу рассчитывать на поездку или на эмиграцию, как на выход лично для себя; я думаю, что я должен думать о каких-то других судьбах для себя. Во всяком случае, лично себя.