«МУДРАЯ ОБЕЗЬЯНА» ИЛИ «ВСЕСИЛЬНЫЙ ДРАКОН»?

«МУДРАЯ ОБЕЗЬЯНА» ИЛИ «ВСЕСИЛЬНЫЙ ДРАКОН»?

В эпоху Буша-младшего экономический диалог, начавшийся по инициативе министра финансов США Генри Полсона, привел к настоящему прорыву в американо-китайских отношениях. И команда Обамы не собиралась отказываться от достижений своих предшественников. «Демократы надеялись не только сохранить, но и приумножить наследство Буша в Тихоокеанском регионе, – отмечал директор внешнеполитических программ New America Foundation Стив Клемонс. – Они планировали привлечь КНР к решению глобальных проблем и никто не сомневался, что китайцы мгновенно согласятся, стоит только Америке пригласить их повальсировать вместе»[251].

Правда, скептики отмечали, что повышенное внимание к Китаю лишь увеличит амбиции азиатского гиганта. «Администрация Обамы переборщила с реверансами в адрес Пекина, – утверждал Дэвид Лэмптон, заведующий кафедрой китаистики в университете Джонса Хопкинса. – Америка предстала в роли просителя и дала понять китайцам, что заинтересована в них намного больше, чем они в ней»[252].

Китайские эксперты провозгласили, что глобальный финансовый кризис доказал превосходство их экономической модели, которая может теперь рассматриваться как разумная альтернатива западному либерализму: ведь если Соединенные Штаты переживают упадок, то в Китае продолжается «золотой век». «КНР, действительно, представляет собой альтернативную модель экономики, – отмечал президент Института экономической стратегии известный китаист Клайд Престовиц, – Китайцы не препятствует развитию рыночных отношений, но частные компании фактически работают у них в связке с государством. Я называю это неомеркантилизмом. На данном этапе эта модель выглядит более предпочтительной. Однако не стоит забывать об опыте другой неомеркантилистской страны – Японии. В 80-е годы она очень быстро развивалась и считалась главным вызовом для американской экономики, однако через десять лет погрузилась в затяжную депрессию. То же самое произошло с Кореей. И не факт, что Китаю удастся вечно сохранять высокие темпы роста»[253]. Однако большинство экспертов оптимистически оценивали перспективы КНР, отмечая, что в XXI веке «богатство и власть перемещаются на Восток». И хотя, говорили они, до 2030 года экономика Китая переживет несколько периодов спада, она вырвется на первое место в мире, обойдя американскую. Ведь в КНР проживает в четыре раза больше людей, чем в Соединенных Штатах. С другой стороны, на Западе настаивали, что китайцам не удалось бы добиться экономического успеха, не имей они доступ на американский рынок (в США направляется четверть китайского экспорта). «Китайское чудо» стало возможно лишь благодаря экспорту в Соединенные Штаты, – писала The Wasington Post. – Но в дальнейшем зависимость от экспорта и инвестиций может негативно сказаться на стабильности политической системы КНР»[254].

В период холодной войны, как известно, китайские дипломаты следовали примеру «мудрой обезьяны, которая сидит на холме и наблюдает за схваткой двух тигров в долине», однако новая расстановка сил на мировой арене все чаще вынуждала Пекин отказаться от заветов Дэн Сяопина, призывавшего к сдержанности в международной политике. «В последнее время, – писал бывший советник Пентагона по делам Азии Джеймс Шинн – китайцы стали намного самоувереннее, они почувствовали наконец, что сидят в водительском кресле и могут нажать на педаль газа»[255].

И если пока Пекин не заявлял открыто о своих лидерских амбициях, это вовсе не значит, что они у него отсутствуют, а безразличное отношение к нынешней системе международных институтов объяснялась скорее тем, что заслуга в их создании и развитии принадлежит не Китаю, а западным странам. Политологи все чаще рассуждали о создании альтернативных структур, в которых будет преобладать китайское влияние. Многие вспоминали, как на переговорах о вступлении в ВТО посол КНР провозгласил: «Мы знаем, что сейчас нам приходится играть в вашу игру, но через десять лет правила будем устанавливать мы!»[256]

Китайцы говорили о «мягкой силе», мечтая занять нишу, которую на протяжении последнего века занимали американцы, и устанавливать международные законы и нормы морали. Они присматривались к тем институтам и идеям, которые работают на Запад, и делали выводы. По аналогии с Британским советом и Институтом Гете, в Пекине был создан Институт Конфуция, целью которого является продвижение китайской культуры за границей. Китай предоставлял огромные кредиты по всему миру, причем в отличие от западных инвесторов не обставлял их политическими условиями.

Конечно, некоторые западные эксперты продолжали настаивать, что ничего экстраординарного на мировой арене не происходит: просто Китай возвращает себе позиции, которые он занимал два века тому назад. (Тогда на его долю приходилось 30 % мирового богатства.) Сторонники этой точки зрения обвиняли своих оппонентов в том, что они поспешили провозгласить КНР «страной будущего». «Несмотря на то что во внешнем мире китайские лидеры воспринимаются как бесстрашные исполины, распоряжающиеся судьбой Поднебесной, – писала американский политолог Сьюзан Ширк, автор книги «Китай: хрупкая супердержава», – сами они чувствуют себя словно испуганные дети, которые отчаянно борются за то, чтобы удержаться у власти в стране, переживающей экономический переворот и резкую поляризацию общества»[257].

Американцы надеялись, что сепаратистские движения и выступления рабочих и крестьян, которые так и не воспользовались плодами «китайского чуда», остановят восхождение КНР. Более того, говорили они: китайцы уже не в первый раз открывают иностранцам Поднебесную и до настоящего момента это всегда оборачивалось дестабилизацией государства. Скептики были убеждены, что и на этот раз открытие прибрежных провинций приведет к резкой поляризации Китая, породит противоречия между богатыми и бедными регионами и будет препятствовать успеху Народной Республики.

Стоит отметить, что на Западе всегда находились люди, которые недооценивали возможности Китая. Уинстон Черчилль, например, называл жителей Поднебесной «китаезами» и отказывался предоставить Пекину место в Совете Безопасности ООН. А всего десять лет назад американский политолог Джералд Сигал заявил, что мощь Пекина – иллюзия, существующая лишь в западном воображении. «КНР, – писал Сигал в своей статье «Имеет ли Китай значение», опубликованной в Foreign Affairs, – является второсортной державой, которая освоила искусство дипломатического театра»[258].

Тем не менее для большинства политологов было очевидно, что эта «второсортная держава» при желании может обрушить экономику Соединенных Штатов, избавившись от американской наличности. Как отмечалось в популярной китайской монографии «Неограниченные методы ведения войны», «вложение денег в экономику соперников – это потенциальное оружие в борьбе против них, ведь деньги можно изъять или перенаправить, вызвав дестабилизацию экономической системы[259].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.