32

32

Как известно, основное чувство нашей эпохи враждебно собственности и склонно к насильственному вмешательству также там, где вредят не только тому, против которого это направлено, но и всему целому. Можно увидеть, как пашни, которые кормили тридцать семей владельца и арендаторов, разделяются таким способом, который заставляет бедствовать всех. Можно увидеть сплошную вырубку лесов, которые тысячелетиями давали древесину. Можно увидеть, как кур, которые несли золотые яйца, перерезали за одну ночь, чтобы из их мяса сварить суп для публичной раздачи, которого не хватит никому. Полезно, если довольствуются этим спектаклем, хотя он и позволяет ожидать сильных обратных ударов, так как он введет в общество новые, одновременно умные и лишенные корней слои. С этой точки зрения можно предсказать странные вещи, особенно для Англии.

Это нападение, во-первых, этическое, в этом отношении старая формула «собственность — это кража» теперь стала признанной банальностью. Собственник — это тот, против которого у каждого есть хорошая совесть, и он даже сам себя давно уже больше не чувствует в своей тарелке. К этому добавляются катастрофы, войны, увеличившиеся с помощью техники обороты. Все это не только рекомендует жить за счет капитала, это также принуждает к этому. Не зря выпускают снаряды, каждый из которых стоит столько же, сколько раньше стоило целое княжество.

Явление лишенного наследства, пролетария, незаметно приняло другие черты; мир наполнен новыми фигурами страдания. Это изгнанники, депортированные, высланные, опозоренные, лишенные своей родины и крова, жестоко сброшенные на самое дно бездны.

Здесь катакомбы сегодняшнего дня; они не открываются тем, что лишенным наследства время от времени позволяют голосовать по поводу того, каким способом бюрократия должна управлять их бедствиями.

Сегодня Германия богата людьми, лишенными наследства и лишенными прав; это самая богатая ими страна мира. Это богатство, которое может использоваться хорошо или плохо. Любому движению, которое опирается на лишенных наследства, присуща большая ударная сила; в то же время нужно опасаться, чтобы она не привела только к другому распределению беззакония. Это стало бы бесконечной историей. Чар чистого насилия избежит только тот, кто этически добудет себе новый этаж в мировом строении.

Готовятся не только новые обвинения, но и новый вариант прочтения старого «собственность — это кража». Такие теории резче со стороны разграбленного, чем со стороны грабителя, который хочет с ее помощью обеспечить для себя право на грабеж. Давно перенасыщенный, он все время заглатывает новые пространства. Между тем, есть также другие уроки, которые можно взять их времени, и можно сказать, что эти события не прошли бесследно. Это касается, прежде всего, Германии; здесь натиск таких зрелищ был особенно силен. Он принес глубокие изменения. Такие изменения становятся заметными в теориях только поздно; сначала они влияют на характер. Это касается также оценки собственности; она освобождает себя от теорий. Экономические теории ушли на второй план, в то время как одновременно стало видно, что такое собственность.

Немец должен был размышлять над этим. После его поражения на нем было испытано намерение лишать его прав навечно, поработить его, уничтожить его разделением. Эта проверка была тяжелее, чем проверка войной, и можно сказать, что он выдержал ее, выдержал ее молча, без оружия, без друзей, без форума в этом мире. В эти дни, месяцы и годы ему достался один из самых больших опытов. Его отбросили назад на его собственность, на его спасшийся от уничтожения слой. Здесь лежит мистерия, и такие дни связывают сильнее, чем выигранная решающая битва. Богатство страны лежит в ее мужчинах и женщинах, у которых был крайний опыт, какой сваливается на человека только один раз за многие поколения. Это дает скромность, но придает еще и уверенность. Экономические теории имеют значение «на корабле», в то время как покоящаяся и неизменная собственность лежит в лесу, как плодородная почва, которая всегда приносит новые урожаи.

В этом смысле собственность жизненно важна, прикрепленная к своему носителю и нерасторжимо связанная с его бытием. Как «невидимая гармония значительнее видимой», так и эта невидимая собственность также является настоящей. Владение и товары становятся сомнительными, если они не укоренились в этом слое. Это было четко разъяснено. Экономические движения кажутся направленными против собственности; на самом деле они устанавливают собственников. И это тоже вопрос, который возникает всегда, и на который нужно отвечать снова и снова.

Кто испытал однажды пожар столицы, вторжение войск с Востока, тот никогда не утратит бдительного недоверия ко всему, чем можно владеть. Это поможет ему, так как он станет одним из тех, кто без слишком большого сожаления повернется спиной к своему двору, своему дому, своей библиотеке, если это окажется необходимым. Он даже заметит, что в то же время с этим связан акт свободы. Только того, кто оглядывается, постигает судьба жены Лота.

Как всегда будут существовать люди, которые переоценивает владение собственностью, также никогда не будет нехватки и в тех, кто видит панацею в экспроприации. Однако перераспределение богатства не означает его увеличения, скорее, это увеличение потребления, что можно наблюдать на примере любого крестьянского лесного надела. Львиная доля без сомнения окажется в руках бюрократии, прежде всего, при тех делениях, при которых остаются только долги: от общей рыбы останутся только рыбьи кости.

При этом важно, чтобы лишенный собственности поднялся над идеей индивидуального грабежа, который совершен против него. Иначе в нем останется травма, внутреннее дальнейшее существование потери, которое затем станет заметным в гражданской войне. Однако имущество роздано, и поэтому следует опасаться, что лишенный наследства будет стремиться компенсировать свои убытки в других областях, причем как самое ближайшее решение свои услуги тут предлагает террор. Более полезно было бы сказать себе, что обязательно и в любом случае будешь вовлечен в беду, хоть и при различных и меняющихся обоснованиях. Если же смотреть с другого полюса, то это положение представляется ситуацией финального забега, при котором участник соревнований отдает последние силы, уже видя близко свою цель. Очень подобно этому при привлечении капитала речь также идет не о чистой выдаче, а об инвестиции, принимая во внимание новые и ставшие необходимыми порядки, прежде всего, всемирное правление. Даже можно сказать: выдачи и так были, что они указывают либо на разорение, либо на крайнюю возможность.

Это понимание, которое нельзя предположить у простого человека. И, все же, оно живо в нем, а именно в том виде, чтобы смириться с судьбой, платить дань времени, которое нападает снова и снова и заставляет удивляться.

Где экспроприация должна поразить собственность как идею, рабство окажется необходимым последствием. Последней видимой собственностью останется тело и его рабочая сила. Однако опасения, с которыми дух ожидает такие возможности, преувеличены. Ужасов современности тоже вполне достаточно. Тем не менее, ужасные утопии, вроде утопий Оруэлла, полезны, хоть у автора и нет представления о настоящих и неизменных соотношениях сил на этой Земле, потому он и отдается ужасу. Такие романы подобны духовным экспериментам, благодаря которыми кто-то, вероятно, сможет избежать некоторых окольных путей и заблуждений практического опыта.

Так как мы здесь рассматриваем процесс не «на корабле», а в условиях ухода в лес, мы подчиняем его форуму суверенного одиночки. От его решения зависит, что он рассматривает в качестве собственности и как он хочет утверждать ее. В такие времена, как наши, он сделает добро, если будет показывать только небольшие уязвимые места. При его инвентаризации он должен будет различать вещи, которые не окупают жертв, и те, за которые нужно бороться. Они не подлежат продаже, они и есть настоящая собственность. Они также то, что несут с собой как центр своего притяжения или как то, что, как говорит Гераклит, принадлежит к собственному виду, который является демоном человека. К ним относится также отечество, которое носят в сердце, и которое пополняется отсюда, когда оно страдало от повреждений в нерасширенном, в своих границах.

Хранить собственный вид трудно — и тем более трудно, чем больше нагружен имуществом. Здесь угрожает судьба тех испанцев при Кортесе, которых «печальной ночью» груз золота, с которым они не хотели расставаться, утянул на дно. В отличие от этого богатство, которое принадлежит к собственному виду, не только несравненно более ценно, оно представляет собой вообще источник каждого видимого богатства. Тот, кто это осознал, то также поймет, что времена, которые добиваются равенства всех людей, приносят совсем другие плоды, чем ожидаемые. Они только убирают заборы, решетки, вторичное распределение и именно этим создают пространство. Люди — это братья, но они не равны. В этих массах всегда скрываются одиночки, которые по самой своей природе, т. е. в их внутреннем бытии, являются богатыми, благородными, добрыми, счастливыми или могущественными. На них устремляется изобилие в той же самой мере, в какой растет пустыня. Это ведет к новым силам и к новому богатству, к новым делениям.

Непредвзятому может в то же время стать видно, что во владении скрывается также покоящаяся, творящая добро сила, причем творящая добро не только для того, кто ею обладает. Своеобразие человека не только творческое, оно также разрушительное, это его даймонион («внутренний голос» по Сократу — прим. перев.). Если падают многочисленные маленькие границы, которые его ограничивают, оно поднимается как освобожденный Гулливер в стране лилипутов. Потребляемое так владение превращается в непосредственную, в функциональную силу. Тогда можно увидеть новых титанов, сверхмогущественных. У этого спектакля тоже есть свои границы, свое время. Он не образует династию.

Это может объяснить, почему господство снова укрепляется по прошествии времен, в которые равенство было у всех на устах. Как страх, так и надежда ведут человека к этому. В нем коренится неискореняемый монархический инстинкт, также там, где он знает королей только лишь из паноптикума. Остается удивительным, как внимательно и послушно он снова и снова оказывается там, где поднимается новая претензия на руководства, все равно, откуда или от кого. Если где-то захватывается власть, то всегда, даже у противников, с этим связываются большие надежды. Также нельзя сказать, что управляемый становится неверным. Но у него есть тонкое чувство того, остается ли могущественный верным себе самому и справляется ли он с той ролью, которую он взял на себя. Все же народы никогда не теряют надежды на нового Дитриха, нового Августа — на князя, миссия которого сообщает о себе созвездиями на небе. Они догадываются, что миф как золотой клад покоится прямо под историей, непосредственно под измеренным основанием времени.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.