О так называемом путче
О так называемом путче
Августовские события застали меня в Пензе, где я гостил со своей семьей у родителей. Престарелая мать жены находилась в больнице, поэтому весь отпуск мы решили провести рядом с ней. 19 августа мы с женой проснулись от резкого звонка.
Открыли дверь — на пороге стояла взволнованная, но радостная соседка. Она залпом сообщила, что по радио передали об отставке Горбачева, создан комитет по управлению страной.
В 8 часов утра мы слушали радио, однако из тех информационных сообщений сложно было понять, что же все-таки произошло. Ясности не внесли и последующие сообщения.
Позвонил в Прокуратуру СССР, там тоже, кажется, было больше неведения и растерянности. Генеральный прокурор отсутствовал, его обязанности исполнял первый заместитель Генерального Васильев А. Д.
В Пензе обстановка оставалась спокойной, никаких чрезвычайных мер не вводилось. Город жил обычной жизнью. Те люди, с которыми приходилось общаться или наблюдать их в магазинах, в общественном транспорте, конечно, оживленно обсуждали произошедшее событие. Я редко когда слышал осуждение «путчистов», может быть, потому, что люди в своем большинстве с одобрением восприняли отстранение от власти Горбачева. В народе он стал фигурой нарицательной, давно потерявшей уважение и популярность.
Мне запомнилось несколько эпизодов из жизни полумиллионного города. 19 августа пензенское отделение «Демроссии» объявило о проведении митинга в защиту Ельцина и Горбачева и с целью осуждения путча. Однако вечером в назначенное время на центральной площади собралась небольшая группа людей. Попытки пригласить на митинг пассажиров из проезжавших мимо троллейбусов и автобусов, в основном, успеха не имели.
Вечером в троллейбусе я был очевидцем того, как на одной из остановок вошел молодой парень и стал предлагать листовки в поддержку Ельцина. Но уже в самом начале незнакомый мужчина, скомкав листовку, бросил ее в лицо парню, сказав, чтобы тот немедленно убрался из троллейбуса. Парень безропотно его покинул.
По оценкам некоторых социологов августовские события, а точнее, отстранение от власти Горбачева отрицательно восприняли не более 20–30 % взрослого населения страны.
Утром 22 августа я снова позвонил в Москву заместителю Генерального прокурора Абрамову И. П., но тот опять ничего конкретного на мои вопросы не сказал, кроме разве того, что я могу не прерывать отпуска, но регулярно поддерживать связь.
Меня постоянно не покидали мысли о сути происходящего. Строил предположения, версии. Еще вечером 19 августа в семейном кругу я высказал возможные причины и сценарий путча.
Я знал, что Крючков В. и Павлов В. неоднократно докладывали о сложной ситуации в стране, о разрушении государственности и возможном экономическом крахе. Предлагали принять конкретные меры, восстановить действие Конституции СССР. Очередной такой доклад последовал Горбачеву в Форосе. По-видимому, в очередной раз Горбачев после неутешительных сообщений о ситуации в стране патетически спросил: «А что же вы все-таки предлагаете?»
Будущие путчисты предложили принять ряд чрезвычайных мер, в том числе и самого крайнего толка, — использование военной силы. Горбачев, как всегда, отверг их предложения, сославшись на то, что его в мире знают как большого гуманиста, демократа и лауреата Нобелевской премии. Тогда ему предложили «заболеть», временно передать власть Янаеву, а они сами попробуют реализовать свои предложения. На это Горбачев дал, по всей вероятности, согласие, с чем все и разъехались.
Горбачев же, оставшись один, еще раз все «взвесил». Действия «путчистов» его устраивали. В случае их успеха — он с ними. В случае провала — он с демократами, предаст «путчистов» анафеме и решит свои задачи.
Горбачеву, также как и «демократам», путч был нужен. Горбачев, используя его провал, находил повод отречься от компартии, от прежнего государственного аппарата, которые давно ему мешали, не давали широко развернуть реставрацию капитализма в Союзе. Кроме того, его популярность в народе резко падала и появлялась возможность выдать себя за великомученика, чтобы снова набрать очки.
Однако версий можно строить множество. Дождемся суда; если он состоится, может быть, он даст ответ на многие вопросы; может, и нет.
После 23 августа посыпались сообщения об арестах и освобождениях от занимаемых должностей. Из печати узнал об увольнении из Прокуратуры Абрамова и снятии с должности первого заместителя Генерального прокурора Васильева А., человека, которого я всегда уважал и уважаю за его честность, большую порядочность и высокие профессиональные качества. Затем уволили из прокуратуры Главного военного прокурора Катусева. Все приказы подписал Генерельный прокурор СССР Трубин Н.
По возвращении в Москву я узнал о причинах столь скоропалительных его решений. 27 августа, до окончания отпуска, я вошел к нему в кабинет. Необходимо было решить вопросы о времени подписания меморандума о сотрудничестве с министерством юстиции Австралии, о возможности направления наших свидетелей в эту страну на процессы по военным нацистским преступникам, совершившим злодеяния в годы Второй мировой войны на территории Украины и укрывшихся потом в Австралии.
Трубин был чем-то раздражен, нервничал, на мои предложения отвечал кратко. Я уже собирался уходить от него, но он остановил меня и сразу же без всякого предисловия сказал, что надо прекратить дела в отношении Калугина, Гдляна и Иванова. Его слова вызвали у меня удивление. Почему он в такое сложное время ведет о них разговор? Я ответил, что есть веские доказательства виновности названных лиц и оснований для прекращения не имеется. Тогда он раздраженно сказал: «Надо найти эти основания и прекратить дела». Предложил мне подумать и принять решение. На этом разговор был окончен.
В этот же день я встретился с Васильевым А. Он находился еще в своем служебном кабинете. Мы обменялись рукопожатиями. Его состояние было подавленным. На мой вопрос о причинах отстранения от должности Алексей Дмитриевич протянул мне шифротелеграмму, которую он подписал 20 августа и направил всем прокурорам республик, краев и областей. Когда я ознакомился с текстом, он спросил меня: «Можно ли, исходя из текста, сделать вывод, что всем прокурорам на местах была дана команда поддержать переворот?» Я ответил, что нет. Обычное указание, написанное, как и множество других и направленных ранее прокурорам.
В телеграмме говорилось, что в условиях управления страной Государственным комитетом по чрезвычайному положению необходимо обеспечить строжайшее соблюдение законности, исполнение Конституции СССР и республик.
О всех чрезвычайных происшествиях и противодействию ГКЧП, предлагалось в телеграмме, незамедлительно сообщать в прокуратуру Союза. Видимо, вот эта последняя строка и явилась роковой для прокуратуры и ее руководства. Ее почему-то истолковали как поддержку путчистов. Коллегии прокуратуры выразили недоверие. Сейчас становится ясно, почему так истолковали.
Так называемым демократическим силам давно не нравился состав коллегии, который, в основном, всегда придерживался приоритета Конституции СССР и Союзных законов, прямо говорил о правовом волюнтаризме в стране. Поэтому искали любой повод, чтобы избавиться от коллегии. Это одна из причин, но далеко не последняя.
Началось следствие по участникам переворота.
В соответствии с действующим законодательством оно должно проводится прокуратурой Союза и под ее надзором. Чтобы отстранить нас от надзора, и объявили коллегию путчистской. В этом весь секрет закулисной демократической возни. Какой бы ни была прокуратура Союза СССР, но она бы никогда не пошла на грубейшие нарушения законности, на те, что допустила прокуратура РСФСР в ходе следствия по данному делу. Но о них чучь позже.
На второй день помощник Трубина передал мне его указание о немедленном прекращении дел Калугина, Гдляна и Иванова. Я попросил сообщить Генеральному, что я на сделку с совестью не пойду и принимать такое решение не буду.
Тогда указания Трубина по делу Калугина передали в Главную военную прокуратуру, где их и исполнили.
30 августа 1991 года Трубин подписал постановление о прекращении дела в отношении Гдляна и Иванова. Постановление для него подготовил его беспринципный и неквалифицированный помощник Захаров Ю.
Это решение я назвал предательством законности, конъюктурным, неправовым, угодливо политическим. Дело в том, что 12 июня 1991 года тот же Трубин информировал Горбачева, что в ходе следствия собраны дополнительные доказательства, дающие основания для предъявления обвинения Гдляну и Иванову в совершении ими ряда преступлений, в том числе: злоупотребление служебными полномочиями, их превышение, принуждение граждан к даче показаний и к клевете. Он также сообщил, что решается вопрос о повторном вхождении в Верховный Совет страны с представлением о даче согласия на их привлечение к уголовной ответственности.
Аналогично развивались события и вокруг дела Калугина О. В конце мая 1991 года Главная военная прокуратура представила Трубину проект представления в Верховный Совет СССР о получении согласия на привлечение Калугина к уголовной ответственности, так как он тоже был народным депутатом СССР. Трубин поручил мне лично изучить дело и доложить о достаточности доказательств для вхождения в Верховный Совет. До этого результаты следствия неоднократно обсуждались у нас на оперативных совещаниях с участием почти всех заместителей Генерального прокурора, работников военной прокуратуры, а также государственной безопасности. Мнение у всех было единое — Калугин разгласил государственную тайну и должен отвечать по суду.
Несмотря на это, я еще раз ознакомился с материалами дела. Тщательно изучил экспертное заключение, подготовленное специалистами Совмина СССР, Министерства обороны, ряда научно-исследовательских институтов и комитета безопасности. Выводы экспертов были категоричными: Калугин нанес огромный ущерб государственным интересам страны, раскрыл методы работы разведки и контрразведки, вплоть до рассекречивания нашей агентуры за рубежом.
Остается только удивляться и до глубины души возмущаться, что этому человеку Горбачев вернул генеральское звание, пенсию, а Бакатин, возглавив КГБ, взял его в главные свои советчики. Действительно, как сказал один писатель, в стране, в России сейчас правят бал предатели и перевертыши, подлецы и бесчестные люди.
Изучив материалы дела и побеседовав со следователями, прокурорами Главной военной прокуратуры, я доложил Трубину о возможности вхождения с представлением на получение согласия на привлечение Калугина к судебной ответственности. Однако предложил входить не в Верховный Совет, а в Президиум Верховного Совета СССР, Свое мнение мотивировал тем, что многие сведения, находящиеся в деле, носят секретный характер, и мы сами вольно или невольно можем допустить утечку государственной тайны.
Генеральный прокурор согласился со мной, и я вскоре подготовил проект представления. Это было перед самым моим уходом в отпуск. Трубин его не успел подписать при мне и оставил у себя.
Будучи уже в отпуске, я позвонил из Пензы своему заместителю Врублевскому А. Тот сообщил, что Трубин изменил свое решение и дал команду переписать представление, изменив адресат — с Президиума на Верховный Совет СССР. Его указание было выполнено, но представление вновь оказалось не подписанным. Трубин уехал на несколько дней на Кубу, а вернулся уже после августовских событий. Представление так и не ушло в Верховный Совет.
В чем же причины резкого изменения мнения Трубина о названных делах? Суть заключается в том, что он, как сообщалось в наших газетах, будучи на Кубе, высказался в поддержку путча. Я не могу утверждать, так это было или нет, но Трубина на «крючок» подцепили. Над ним навис «дамоклов меч». Демократы в Верховном Совете ему поставили условие: или он выполняет их требования, или его объявляют путчистом. Вот после этого Трубин и стал «доказывать» свою приверженность демократии.
Чтобы усидеть в кресле Генерального, тут же поувольнял своих заместителей; как говорится, «прошелся по их трупам». Следом из конъюктурных, личных угодливых соображений стал прекращать дела в отношении так называемых демократов. Этим и объясняется его предательство законности.
Сентябрь прошел в обычных делах. Скажу, что я в какой-то мере был доволен тем, что был избавлен от надзора за следствием по августовским событиям. Я с трудом представлял, как войду в камеру к Крючкову или Шенину, людям, которых я знал и знаю только с лучшей стороны — как патриотов своей Родины.
Вместе с тем не покидало чувство тревоги, и досады на то, что тебе впервые на третьем десятке лет работы выказали недоверие.
В сентябре в управление из отдела систематизации поступили светокопии Указов президента РСФСР о приостановлении деятельности компартии на территории России и о передаче ее имущества в собственность государства.
Указы датированы 23 и 25 августа 1991 года.
Затем поступило Постановление Верховного Совета СССР от 29 августа того же года, которым также приостанавливалась деятельность КПСС на всей территории страны. Документы были проанализированы, сопоставлены с другими нормативными актами. Вывод был сделан однозначный: они не соответствовали, прямо противоречили Конституциям СССР и РСФСР и общепризнанным международным нормам и обязательствам, принятым на себя Союзом ССР в области прав человека.
Согласно конституциям и Закону СССР «Об общественных объединениях» компартия как общественное объединение может быть ликвидирована только по решению высших судебных инстанций, а не президента. В таком же порядке отчуждается и ее имущество. Никаких судебных решений на этот счет не состоялось. Конституции были явно попраны. Президент Горбачев промолчал, не наложил вето на Постановление Верховного Совета, не отменил Указы Ельцина. Сделал вид, что их вообще не существует.
Силами двух управлений мы подготовили записки Горбачеву, Ельцину, в Верховные Советы СССР, РСФСР, а также председателю Комитета конституционного надзора СССР Алексееву С. При этом исходили из того, что грубо попраны права человека. Записки легли на стол заместителя Генерального прокурора Андреева В. И. Тот не проявил большого энтузиазма, хотя и не осудил нашу инициативу. Дня через два или три он пригласил меня к себе и сообщил, что Трубин подписывать наши записки отказался. Я не спрашивал, чем он мотивировал свой отказ. Для меня было ясно — он просто боялся спорить, боялся потерять свое кресло. Уже в какой раз Генеральный прокурор уходил от реагирования на беззаконие, попрание прав тысяч, миллионов граждан.
Однако были и другие факты, когда его представления, его записки оставляли без всякого внимания в высших эшелонах власти.
В начале сентября состоялся пятый, внеочередной, съезд народных депутатов СССР. Его решения представляют исключительный интерес, как и сама обстановка, процедура работы. Для многих из нас становилось все более очевидным, что в стране усиливается власть президентов, законодательная, народная власть им мешает, с ней перестают считаться, отодвигают на задний план и вовсе разрушают. Наступает эра, особенно в России, авторитарной власти, за которой последует диктатура. Пятый съезд подтвердил наши опасения. Авторитаризм, диктатуру начали устанавливать те, кто еще совсем недавно в предвыборной борьбе, на митингах и с экранов телевидения заявлял о своей приверженности демократии, кому народ поверил, а те, встав у власти, начали предавать его.
Еще задолго до сентября, до работы пятого, внеочередного, съезда народных депутатов я высказал в печати (Газета «Карьера» № 14 за июль 1991 г.) опасение по поводу того, что президент СССР и президенты республик могут собраться и разогнать съезды народных депутатов. Так оно и случилось. На пятом съезде президенты сели в президиум, а народная власть осталась внизу. Не она управляла ими, а они командовали ею. Произошло непоправимое для союзного государства, для всех нас. Горбачев совместно с республиканскими лидерами начал широкомасштабную компанию по ликвидации народной власти, по ограничению ее функций.
Думаю, после разгона союзного съезда такая же участь ждет и российский съезд.
Общаясь с депутатами всех уровней, я для себя сделал один вывод, — что они так и не поняли, кто есть кто, что именно им и никому другому по конституции принадлежит высшая власть. Все остальные перед ними должны держать ответ, исполнять их законную волю.