22

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

22

У этих границ для человека наступает час его теологического испытания, не важно, понимает он это, или нет. Не стоит придавать слишком большое значение терминологии. Человека вопрошают о его высших ценностях, о его представлениях о мировом Едином, и о том, как его собственное существование соотносится с этим. Не нужно выражать это словами, это не поддаётся словам. Это также не зависит от формулировок ответа, что значит: не зависит от вероисповеданий.

Это же мы наблюдаем и в церквях. Тому, что несут они ещё в себе неисчерпаемое Благо, в наши времена, и именно в наши, существуют значительные свидетельства. К ним, прежде всего, относится поведение противников церквей, и в первую очередь – государств, стремящихся к неограниченной власти. Это с неизбежностью приводит к притеснению церкви. В подобном положении с человеком обращаются как с зоологическим существом, не суть важно, классифицируют ли его господствующие теории с экономической, или с какой-то иной точки зрения. Сначала это приводит в область чистого утилитаризма, а затем и к скотству.

С другой стороны имеется сам характер церкви как института, как человеческого учреждения. В этом смысле ей всегда грозит очерствение, и вместе с этим иссякание благодатной силы. Этим объясняется унылость, механичность, бессмысленность многих богослужений, пытка воскресных дней, и кроме того этим объясняется сектантство. Всё институциональное есть в то же время уязвимое; подточенное сомнениями здание рухнет внезапно, в одну ночь, если до этого не превратится в простой музей. Нужно предвидеть те времена и пространства, в которых церквей больше не будет. В этом случае государство сочтёт своей обязанностью подобную возникшую или обнаружившую себя пустоту заполнить собственным веществом – затея, в которой оно потерпит неудачу.

Тем, кто не позволяет грубо от себя отделаться, открывается положение ухода в Лес. К нему и священник может посчитать себя принуждённым, если он верит, что без таинств никакая высшая жизнь невозможна, и в утолении этого голода усматривает он своё служение. Это приводит в Лес, к существованию, которое всегда возвращается во времена гонений, и которое многократно описано, как, например, в истории святого Поликарпа или в мемуарах благородного д’Обинье, шталмейстера Генриха IV. Из новых можно назвать Грэма Грина с его романом «Сила и слава», чьё действие разыгрывается в тропическом ландшафте. Лес в этом смысле, разумеется, повсюду; он может быть даже в кварталах крупного города.

Более того, речь идёт о потребности всякого одиночки, если он не хочет примириться со своей классификацией как зоолого-политического существа. Этим мы касаемся сути современной болезни, великой пустоты, которую Ницше называл разрастанием пустыни. Пустыня растёт: это сценарий для цивилизации с её опустошёнными отношениями. В подобном ландшафте вопрос о дорожных припасах встаёт особенно остро, особенно настойчиво: «Пустыня растёт, горе тому, кто несёт пустыню в себе».

Хорошо, если церковь способна создавать оазисы. Ещё лучше, если человек на этом не успокаивается. Церковь может придать поддержки, но не придать существования. Всё же в церкви мы, с точки зрения институциональности, по-прежнему на Корабле, по-прежнему в движении; покой мы обретём в Лесу. Человек внутри себя принимает решение; никто не может сделать это за него.

Пустыня растёт: выцветшие и бесплодные кольца сжимаются вокруг. Уже убывают предполья осмысленности: сады, плодами которых кормятся беспечно, пространства, обороняемые устаревшими орудиями. И тогда законы становятся двусмысленными, оружие – заточенным с обоих концов. Горе тому, кто несёт пустыню в себе: а кто нет, тот, даже если он заперт в клетке, несёт в себе ту изначальную субстанцию, что вновь и вновь гарантирует плодородие.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.