«Опять перехватывает дыхание…»

«Опять перехватывает дыхание…»

Игорь Гамаюнов, шеф-редактор одного из основных отделов «Литературной газеты», подписывающийся «литгазетовец с 1980 года», — человек чрезвычайно эмоциональный. Казалось бы, уж за двадцать семь-то годков уж в такой-то газетке должен был ко всему привыкнуть. Чего ведь стоит работенка под начальством, скажем, Феди Бурлацкого, знатока Макиавелли, когда в дни ГКЧП было подготовлено два номера в оба конца, когда потом газета с первой полосы взывала: «Борис Николаевич, мы вас любим!»? Ан нет, не привык шеф к бесконечному многообразию жизни. Как только что родился.

Вот прочитал он в родной «Литературочке» беседу своего коллеги Александра Кондрашова с историком Юрием Жуковым и пришел в такое неописуемое неистовство, что места себе не находит, — вздыхает, охает, шумит, мечется: «Поразительные утверждения Жукова!.. Фантастические утверждения Жукова!.. Перевожу дыхание, не веря своим глазам… Ошеломленный, читаю дальше… Опять перехватывает дыхание… Опять впадаю в недоумение…» и т. п. Того гляди, кондрашка хватит.

Я в определенном смысле тоже могу считать себе литгазетовцем. Причем еще с 1953 года, со времен Симонова: обучаясь в Литинституте, я был консультантом при отделе писем, потом работал в штате, потом просто печатался при Всеволоде Кочетове, Сергее Смирнове, Валерии Косолапове, Александре Чаковском… Ах, какие статьи удавалось иногда отчубучить! Например, «Кому мешал Теплый переулок?»— о топонимическом беспределе. О ней покойный А.Н.Яковлев докладывал на Политбюро как об идеологической диверсии… А лет пять-десять тому назад разочек напечатал меня (О, Erd! О, Sonne! О, Qluck! О, Lust!..) даже Юрий Поляков, правда, тут же пригвоздив мою статейку решительным заявлением от редакции, что, мол, принимать ее всерьез нет оснований — ну, вроде бы как автор из ума выжил. Но не в этом сейчас дело. А в том, что с 1953 года таких эмоциональных и душевно ранимых сотрудников, как Гамаюнов, я не встречал ни в кабинетах, ни в коридорах «Литгазеты», ни в буфете на четвертом этаже, где я познакомился со своей будущей женой… Ну, разве что иногда около окошка бухгалтерии на пятом кто-то из ранимых нештатников хлопнется в гонорарный обморок…

Однако, что же именно так взбубетенило товарища шеф-редактора? О, многое! Да почти все в этой крамольной беседе, но, не имея возможности охватить панораму целиком, мы присмотримся лишь к отдельным фрагментам, об остальном читатель без труда догадается сам. Тем более что и его статья имеет фрагментарный характер.

Но начать, видимо, надо с того, что автор не верит в существование кулаков и противников Советского строя, они для него «так называемые кулаки» и «так называемые враги народа», — это, мол, злостная сталинская выдумка. Тут несчастный случай того же порядка, как обвинения большевиков в том, что они выдумали классовую борьбу и земное тяготение. Уважаемый, сходите в Ленинку, попросите сочинения, допустим, А.В. Чаянова, там очень внятно написано о кулаках. Кулак, мироед, захребетник — эти фигуры известны и в других царствах-государствах. Например, в Германии — под названием «Grossbauer». В 1927 году, как пишет весьма осведомленный и добросовестнейший аналитик советского и нынешнего времени профессор С.Г. Кара-Мурза, в стране было 3 % кулацких хозяйств, но они имели 14–20 % всех средств производства и примерно треть всех сельхозмашин на селе.

А что касается неверия в сам факт существования врагов советской власти, то тут впору уже мне задохнуться от неожиданности или возопить: «Я ошеломлен!» А кто же, по-вашему, два недавних покойника — Ельцин и Яковлев?

А за что три года тому назад неудачно пытались отправить к праотцам Чубайса? А почему забился в подполье Кох?.. Да вы читаете ли свою-то газету? Ярые «обличители» Советской власти до сих пор то и дело гарцуют на ваших страницах в образе то, допустим, непотопляемого и вечнозеленого Александра Ципко, то Владимира Лукина, а то даже Евгения Евтушенко. Правда, все без обреза.

* * *

Ну, а теперь о фрагментах…. Гамаюнов рассказывает нам, как «гнали священников и так называемых кулаков в Сибирь и на Колыму — умирать». Нет, не на Колыму, а в Казахстан, на Урал, в Новосибирскую область. Но, конечно, умирали. Однако не только, как уверяет так называемый шеф. В первое время смертность в спецпоселениях была выше, чем в целом по стране, в 1933-м голодном году превысила 13 %, но уже в следующем 1934-м упала до 3,7 %, а в 1935-м рождаемость превзошла смертность. К слову сказать, примерно так же обстояло дело и с высланными во время войны некоторыми народами.

Следующий фрагмент. Цитирует Ю. Жукова: «При Сталине никого только за то, что он верующий — никто не арестовывал». От этих слов т. Гамаюнов опять задохнулся. Он, видимо, рассуждает так: коли церкви разрушали, закрывали, превращали в склады — а это, увы, действительно было, — то как могли не сажать «только» верующих?!

Между тем, самой главной причиной закрытия церквей были не козни большевиков. Ведь православная церковь была в царской России государственной и получала немалые субсидии. Так, по бюджету 1917 года на ее долю приходилось более 65 миллионов рублей. А Советская власть приняла закон об отделении церкви от государства. И тогда у церкви вдруг остался один источник — лепта прихожан, число которых резко уменьшилось. Содержать церкви стало не на что, они приходили в упадок. Что было делать с опустевшими церквами, поступавшими на бюджет местных Советов? В них устраивали клубы, склады, хранилища, притом часто отнюдь не всегда по причине безбожного мракобесия. Но, конечно, и это вызывало протесты, притом — порой даже у самых убежденных атеистов, каким был, например, знаменитый нобелевский лауреат академик И.П. Павлов, который предостерегал главу правительства В.М. Молотова от «большой государственной ошибки» в этом вопросе. О нем, впрочем, рассказывают, что из стариковского фрондерства он носил царские ордена и картинно крестился у каждой церкви, мимо которой проходил.

Вот еще примечательный эпизод того времени. Прихожане одной из церквей Петрограда 21 января 1921 года обратились в Наркомюст с просьбой отменить решение какой-то инстанции о превращении их церкви в клуб. Копию своей просьбы они, надо полагать, передали всероссийскому ходатаю той поры Максиму Горькому, а тот — Ленину. И вот уже 27 января Ленин пишет Петру Ананьевичу Красикову, заведующему отделом культов при Наркомюсте:

«Тов. Красиков! Эту просьбу передал мне A.M. Горький. Удобно ли, даже при особых условиях, превращать церковь в клуб? Есть ли налицо какие-либо особые условия? Не лучше ли отменить и вернуть церковь? Разберитесь, пожалуйста, и разузнайте повнимательнее, а мне пришлите краткое сообщение об итоге.

Ленин».

Думаю, при чтении этого документа у т. Гамаюнова опять перехватит дыхание и екнет селезенка. Ну что тут поделаешь…

Да, церковь отделили от государства, но между разделившимися нередко возникали конфликты. Надо бы вам знать, что 1-й Всероссийский Поместный Собор (авг. 1917 — сент.1918) объявил Октябрьскую революцию «пришествием антихриста». И поначалу духовенство в большинстве своем поддержало это. Церковная печать призывала верующих вступать в ряды белых армий, и возникли «батальоны Богородицы», «полки Иисуса», дружины «Святого креста»…

Есенин в 1924 году рисует такую беседу монахов, возможно, бывших воителей этих полков:

Говорят, забыв о днях опасных:

«Уж как мы их… Не в пух, а прямо в прах…

Пятнадцать штук я сам зарезал красных.

Да столько ж каждый, всякий наш монах…»

Со временем положение, слава Богу, изменилось. Патриарх Тихон, поняв, что народ за Советскую власть, переосмыслил свою изначальную враждебную позицию и в завещании, написанном в день смерти 7 апреля 1925 года, призвал верующих к примирению и сотрудничеству с новой властью.

Пожалуй, удивляться надо не тому, сколько церквей в той буре было разрушено, а тому, сколько сохранилось. Они действовали, и верующие беспрепятственно посещали их не только на Рождество и Пасху. Я лично видел это и в родной тульской деревне Рыльское, и в московском Измайлове, когда оно было еще селом, и в Богоявленском соборе, что в Елохове, мимо которого особенно часто ходил и проезжал, когда учился в Бауманском училище (МВТУ), а позже — в Энергетическом институте. Шли и шли верующие, а рядом — ни одного, т. Гамаюнов, «воронка». И еще в 1920-м не тащили же в кутузку Блока за то, что у него

В белом венчике из роз

Впереди — Исус Христос.

Впереди чего? Отряда красноармейцев.

В 1943 году Сталин пригласил высших иерархов церкви и все их просьбы: от разрешения колокольного благовеста до восстановления патриаршества, — удовлетворил, и даже с весьма существенным превышением.

* * *

Но, конечно, среди репрессированных были и верующие, и священнослужители, и несправедливо осужденные. В чистом-то виде, друг Аркадий, редко что на белом свете встречается. Но тут приходит на ум Баклушин из «Мертвого дома». Его спросил кто-то, за что он угодил на каторгу. За любовь, говорит, за чистую, пламенную любовь. Собеседник усомнился: ну, за это-де сюда не посылают. Правда, говорит смущенно Баклушин, я при этом еще одного немца убил. Так, посудите сами, можно ли за немца — на каторгу?!

В развитие этого сюжета т. Гамаюнов пишет, что при Сталине «всем (!) инакомыслящим за их проповеди вменялась уголовная статья о подрыве существующего строя». Например? И тут нет примера. Опять привожу свои. Вот лично мне знакомые фигуры литераторского мира: академик Д.С. Лихачев, очеркист О.В. Волков, сочинители Л.Э. Разгон и А.И. Солженицын. Как показало время и их писания, все они люто ненавидели Советскую власть и приветствовали контрреволюцию. Последний из названных был осужден по ст. 58–12. Надо думать, что и остальные — не за ограбление пивных ларьков. «Подрыв существующего строя», говорите? А как иначе назвать «проповедь» во время войны офицера действующей армии, который рассылает знакомым письма и в соседнюю армию, и в тыл, в коих поносит государственное и военное руководство страны? За такие «проповеди» в такой обстановочке в любой стране схлопочешь — мало не покажется. Во всяком случае, сам осужденный признает, что загребли его совершенно справедливо… Кстати сказать, все названные мученики ГУЛАГа дожили чуть не до ста лет.

И тут пора сказать о самом примечательном в выступлении т. Гамаюнова. В подтверждение одного события прошлого он приводит тот довод, что место этого события «посетили президент и Патриарх». Ну, правильно, посетили. А может возложение президентом венка к могиле Маннергейма служить выражением подлинного отношения к покойнику нашего народа, против которого тот воевал дважды? А выразил ли Патриарх подлинные чувства русских людей, когда почему-то от их имени принес извинения немцам?

И дальше в виде довода своей правоты: «Может быть, президент и Патриарх введены в заблуждение? Если так, историк Жуков должен об этом немедленно оповестить страну и мир!» Похоже, что вы считаете, будто высокий сан, высокая должность — это полная гарантия от заблуждений и ошибок? Увы, это не так. Ведь даже эдикт о непогрешимости папы давно отменен. И ввела же сложная обстановка в заблуждение относительно намерений Гитлера в 1941 году даже такого прозорливого и осведомленного человека, как Сталин. Это во-первых.

А во-вторых, вы настаиваете, чтобы Ю. Жуков оповестил весь мир о заблуждении президента и Патриарха. Хорошо, если бы это было дополнено, допустим, так: «подобно тому, как я оповестил Союз писателей и всю писательскую общественность о вредоносной неуместности во главе „Литгазеты“ Федора Бурлацкого».

И последнее: «Я спрашиваю себя и читателей газеты может ли такой (как Ю. Жуков) исследователь, дорвавшийся до архивов исследователь… считаться подлинным ученым?»

Так вот, как читатель и как литгазетовец с 1953 года, я задаю встречный вопрос: «Не потому ли погиб Советский Союз и не может ли погибнуть Россия, — оттого, что до мягких кресел в писательской газете дорвались и тридцать лет сидят там такие эрудиты, мыслители и почитатели начальства, образец коих вы нам представили?»

2007 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.