III. Знаки служения

III. Знаки служения

Слуги распознаются по некоторым очевидным признакам. Первый, как учат нас авторы, пишущие о политике, – это страх. Тот, кто живет под неограниченной властью одного человека, не чувствует уверенности, даже не испытывая на себе гнета, потому что знает, что господин может отнять у него жизнь, унизить или лишить имущества. Он держит глаза долу, имеет склонность ко лжи и обману и, самое главное, лишен мужества. Наоборот, отличительный признак политической свободы – чувство уверенности, понимаемое как отсутствие страха. В замечательном живописном цикле Амброджо Лоренцетти в Зале Девяти в Палаццо Пубблико Сиены (1339–1341) страх навис над городом, в котором правит тиран, тогда как безопасность поселилась в свободном городе. Ту же самую концепцию можно найти у Макиавелли: «Пользующийся гражданской свободой не ощущает ее важного преимущества, которое состоит в том, что всякий может неограниченно распоряжаться своим имуществом, не опасаясь за честь женщин и детей и за свою собственную жизнь»[59]. Позднее Монтескье включил в свой классический для современного либерализма труд «Дух законов» концепцию, согласно которой принцип тирании – страх, тогда как принцип республики – духовное спокойствие: «Для гражданина политическая свобода есть душевное спокойствие, основанное на убеждении в своей безопасности. Чтобы обладать этой свободой, необходимо такое правление, при котором один гражданин может не бояться другого гражданина»[60].

Так как это не тирания и не деспотический режим, власть Берлускони держится не на страхе, внушаемом подданным. Она показала, что может отразить натиск своих врагов, сражающихся с ней открыто, и она вызывает в суд за клевету тех, кто обвиняет ее в тяжелых злодеяниях. Но в целом она оставляет свободу выражать свое мнение и критиковать ее. Она защищается огромной мощью своих средств массовой информации, а не при помощи политических репрессий. Она желает не столько устрашать, сколько убеждать, не только задабривать милостями. То есть она скорее хочет, чтобы ее любили, чем боялись, будучи убеждена, как я полагаю, что так она добьется более блистательной славы.

Наряду со страхом еще один характерный признак зависимости – раболепие, а именно склонность угождать власть имущему, чтобы получить или сохранить привилегии. Лишь только Тиберий пришел к власти, рассказывает Тацит, историк имперского Рима, все «принялись соперничать в изъявлении раболепия» (mere in servitium). Консулы, сенаторы, всадники, и самые знатные, оказались при этом самыми проворными и лицемерными, изображали на своем лице смешанные чувства – слезы, радость, скорбное сетование и лесть, чтобы не показалось, что они либо обрадованы кончиной Августа, либо опечалены началом нового принципата. Один из них, Мессала Валерий, даже заявил, что «надлежит ежегодно возобновлять присягу на верность Тиберию; на вопрос Тиберия, выступает ли он с этим предложением по его, Тиберия, просьбе, тот ответил, что говорил по своей воле и что во всем касающемся государственных дел, он намерен и впредь руководствоваться исключительно своим разумением, даже если это будет сопряжено с опасностью вызвать неудовольствие». Это, добавляет Тацит, «единственная разновидность лести, которая оставалась еще не использованной»[61].

Классический пример был, однако, превзойден в наши дни, когда муниципальный советник из Рима счел себя обязанным предложить назвать улицу или площадь в честь матери Сильвио Берлускони в знак признательности «простой женщине, которая своей самоотверженностью помогла написать страницу нашей недавней истории, внеся свой вклад в решение сына вступить в борьбу Это был выбор, который в течение шестнадцати лет разделяли миллионы граждан. Очень важно, чтобы не была утрачена память об этих простых людях, которые своим мужественным повседневным трудом определили поворот в жизни нашей страны»[62]. Никому, насколько мне известно, не приходило в голову назвать площадь или улицу именем матери Гарибальди, Кавура, Мадзини, Карло и Нелло Росселли или кого-то еще из наших великих. Но, как утверждал сенатор времен Тиберия, некоторые идеи возникают под давлением морального сознания, а вовсе не из желания сделать приятное могущественному сыну.

Теперь обратимся к страницам, написанным министром культуры Сандро Бонди, держа в голове первое правило хорошего льстеца, – представлять себя не как льстеца, а как друга: «Мои чувства – подлинные, и в них нет ни грана лицемерия или лести. Если кому-то нравится Берлускони, это не значит, что у него нет политической автономии». И еще: «Партия должна поддерживать, а не подменять лидера. Приведу пример. По вопросу абортов я проявил инициативу, вместе с Джулиано Феррарой. Но Берлускони предоставил свободу совести и не хотел, чтобы у “Вперед, Италия!” была слишком ярко выраженная позиция по этическим и моральным вопросам. И тогда я отступил на шаг назад, сформулировав мою позицию так, чтобы она не противоречила позиции Берлускони». И наконец: «Я никогда не говорю Берлускони “нет” Но между нами всегда существует настоящее противостояние».

Попытка вернуть себе независимость суждения тем не менее не сглаживает глубокую внутреннюю идентификацию: «Он обращается ко мне на “ты”, я к нему – на “вы” Я не могу ему тыкать. Однако в душе это мое “вы” превращается в “ты”, в чувство, которое больше этой жизни. Мне неприятно, когда едва знакомые люди тут же начинают обращаться к нему на “ты” и называть Сильвио. Мне очень это не нравится». Вместе с идентификацией непременно появляется готовность к самопожертвованию: «В моменты самой острой конфронтации между левыми и Берлускони я должен был прикрывать его своим телом». Разумеется, нет недостатка и в восхвалении величия господина, которому нет равных: «Берлускони совершил чудесную, замечательную вещь. За несколько месяцев он сформировал партию, разгромил веселую машину войны Акилле Оккетто, выиграл выборы и стал премьер-министром. Никто себе и представить такого не мог. Он интуитивно почувствовал, что в итальянской политической жизни образовался вакуум после падения Берлинской стены, а особенно после скандала “Танджентополи”. Вакуум, который он мог заполнить». «Жизнь и свобода – две главные идеи, которыми руководствуется Берлускони в своих делах. Не знаю, что важнее для него – жизнь или свобода… Он полностью лишен способности ненавидеть и испытывать негативные чувства к людям. Даже к тем из них, кто причинил ему зло… Он наделен естественной предрасположенностью к экспансии жизни, к иронии, воображению, фантазии». «Его нельзя ни с кем сравнивать, потому что это совершенно новый и оригинальный политический деятель… на память приходят Малагоди или Де Гаспери»[63].

Еще более красноречивое свидетельство духа раболепия, который порождает огромная власть, – запись телефонного разговора между Берлускони и Агостино Сакка, генерального директора RAI, а затем Raifiction. Хотя Берлускони в то время не был председателем Совета министров, а возглавлял оппозицию правительству Проди, Сакка обращается к нему на «вы». Берлускони говорит с ним на «ты», чтобы ясно показать свое положение. После предварительных церемоний Сакка демонстрирует ценный пример технологии раздувания славы могущественного человека:

А. С.: Президент! Добрый вечер… как поживаете… Президент…

С. Б.: Помаленьку…

А. С.: Ну… Слава богу, но в целом, хочу сказать, хотя и с трудностями, т. е. я… Вас всегда больше всех любила страна…

С. Б.: Политически на нулевом уровне…

А. С.: Да.

С. Б.: Социально меня путают… всегда путали с папой…

А. С.: Вот, именно это я и говорю, вас по-настоящему любит страна, говорю вам это безо всякой лести [sic!]…

С. Б.: Я стал предметом… внимания, которого не достоин…

А. С.: Ну… но это прекрасно, потому что в этом была реальная потребность… был вакуум… который… вы заполняете даже эмоционально… То есть я хочу сказать… поэтому люди… столь… мы это запишем…

С. Б.: Это неудобно…

А. С.: Но это же прекрасно[64].

На телевидении перед журналистами поставлена задача прославлять господина с особым рвением и эффективностью. Программа TG1 от 12 апреля 2009 г., воскресенья Пасхи, неделю спустя после землетрясения, поразившего Аквилу и ее окрестности, – свидетельство склонности журналистов, даже тех из них, кто не работает на Mediaset, предоставлять свои услуги по восхвалению достоинств господина. В 20:22 по телевидению показывают беззубую синьору, которая говорит: «Мне было стыдно смотреть на президента… мне пришлось прикрывать рот рукой… Я сказала, простите, у меня нет зубов…». Голос журналистки Эммы Д’Аквино за кадром: «Анна, 73 года, стала послом Сан Деметрио, селения, разрушенного землетрясением. Ее история началась, когда она встретила председателя Совета министров Берлускони». «Так много тех, кто все потерял из-за землетрясения, – продолжает журналистка, – и кто обращается с просьбами к политику. Она рассказывает Берлускони, что, как и многие другие пожилые люди, в тот драматический момент она потеряла вставную челюсть». Теперь Д’Аквино адресует вопрос к синьоре Анне: «Что вам ответил Президент?». Анна: «Я разволновалась и ничего не услышала». Явно разочарованная уклончивым ответом, журналистка подсказывает пожилой женщине ответ получше: «Он сказал вам, что поможет с зубами?». «Сказал, помогу… прикажу дантистам, не знаю… я что-то такое слышала, но не прислушалась… Думала, это не обо мне…». Журналистка возмущена: «Но ведь он именно вас имел в виду…» (Мелькают изображения медиков возле машины скорой помощи.) «Группа врачей из Рима, из института Истман за несколько часов изготовила для вас новехонький протез…» (Изображения врачей, которые устанавливают синьоре Анне новые зубные протезы.) Теперь журналистка обращается к медику: «Но как это возможно, что на изготовление протеза уходит столько времени, а вы сделали его всего за пару часов?» Отвечает Альберто Фальконьери из института Истмана: «Мы применили стратегии, которые дают такую возможность, когда ситуация экстремальная…». Теперь мы видим синьору Анну, которая готовится сесть в большую черную машину представительского класса. «А теперь вы готовы встретиться с президентом?» Ответ Анны: «В такой машине, какая честь… Езжай, давай».

Если бы о его восхвалении не позаботились журналисты, Берлускони и сам бы прекрасно с этим справился. В субботу 8 августа 2009 г. он сорок семь минут подряд говорил на пресс-конференции о бюджете первых четырнадцати месяцев работы его правительства. Спросил – в шутку? – у журналистов, довольны ли они назначением директоров, «которое я провел». Говорил, что ни одно правительство за столь короткие сроки не сделало столько, сколько сделало его правительство: Alitalia работает, в обществе царит социальный мир, а те, кто теряют работу, тут же получают поддержку государства. Землетрясение в Аквиле: «Через четыре минуты мы уже были на месте, и теперь многие отправились в круиз, все очень довольны. Мы идем с опережением на три дня. У горожан будут зеленые луга, цветы, высокие деревья, скульптуры в каждом саду, а в холодильнике их будет ждать торт вместе с поздравительной открыткой. На кроватях будут вышитые номерные простыни». Он объяснил, что дома будут построены в рекордные сроки: «…в том числе благодаря моей гениальной придумке, которая родилась из моего опыта строителя: разбить проекты на части и вести работу в три смены». По поводу внешней политики Берлускони сказал: «Мне удалось остановить русские танки, когда до Тбилиси им оставалось всего два часа ходу. В противном случае в мире бы снова началась холодная война»; вспомнил, что закрыл «колониальный вопрос с Ливией». А тем, кто ставил под сомнение успех Италии в вопросе о соглашении «Южный поток» между Россией и Турцией, подписанном накануне в Анкаре, ответил: «Я много работал по поручению Путина и Эрдогана. И мы очень заинтересованы в этом соглашении, потому что ENI играет в нем важную роль». На Ближнем Востоке тоже успехи: «Мы добились прекращения огня между израильтянами и палестинцами»[65].

Совершенно понятно, что господин обижается, когда кто-то пытается критиковать его действия. Задавшей ему вопрос журналистке канала TG3 он ответил: «Вы работаете в редакции передачи, в которой вчера было четыре отрицательных сюжета, ставящих под сомнение деятельность правительства. Думаю, что мы не должны, не можем больше это терпеть. RAI, наше общественное телевидение, – единственное телевидение в мире, которое на деньги всего народа нападает на правительство. Мы – большинство, мы не хотим делать то, что делало другое большинство, левое, в прошлом, когда RAI продолжало нападать на оппозицию… Мандат, который я хотел дать нашему телевидению, – это мандат, который соответствует (и у меня есть на этот счет данные опросов) воле итальянцев, которые платят RAI из общих денег, чтобы оно действительно выполняло общественный долг и не нападало ни на правительство, ни на оппозицию»[66].

Двор – это храм лжи, понимаемой в буквальном смысле, как осознанная воля к сокрытию истины. Придворные лгут, чтобы обвинить других придворных и особенно чтобы оскорбить врагов господина или защитить его от обвинений. Они знают, что чем бесстыднее их ложь, тем она милее господину. Из всех примеров, которые можно привести, особенно показателен случай Фабрицио Чиккетто, который, чтобы защитить господина от обвинений в оскорблении республиканской Конституции, сравнил его с великим юристом и отцом-основателем Пьеро Каламандреи, который всегда был твердым сторонником и защитником Конституции. Берлускони, из-за врожденной нетерпимости ко всякой власти, которая ограничивает его собственную, заявил: «…в итальянской Конституции говорится, что суверенная власть принадлежит народу и что народ голосует, а парламент принимает законы, но если эти законы не нравятся левой партии судей, она обращается в конституционный суд, одиннадцать членов которого из пятнадцати – левые. Пятеро из них левые, поскольку их назначает президент Республики, а у нас, к сожалению, три президента Республики подряд были левыми. Следовательно, из органа-гаранта Конституционный суд превращается в политический орган, отменяющий законы, принятые парламентом. Следовательно, суверенная власть сегодня в Италии перешла от парламента к партии судей». «Это переходная ситуация, – заключил Берлускони, – учитывая, что мы работаем над ее изменением, в том числе посредством конституционной реформы»[67].

Любой, кто прочел хотя бы первую статью Конституции, знает, что в ней отнюдь не сказано, что «суверенная власть принадлежит народу», но говорится, что «суверенная власть принадлежит народу, который осуществляет ее в форме и в рамках, предусмотренных Конституцией» (Курсив мой. – М. В.). Итак, в рамках суверенной власти народа, которая находит выражение в законах, одобренных большинством в парламенте, именно на Конституционный суд возлагается задача выносить суждение «в спорах о конституционной легитимности законов».

Слова Берлускони, по моему мнению, – это выпад неслыханной тяжести против авторитета главного гаранта Республики и Конституции, которую он поклялся соблюдать. Чтобы защитить господина от нападок, выступил Фабрицио Чикитто: господин – вовсе не враг Конституции, он всего лишь подтвердил «азы представительной демократии: граждане избирают парламент, палаты парламента избирают правительство и того, кто им руководит. Здесь же идея была в том, что лица, которых никто не избирал, а именно судьи, могут разрушить этот порядок, оспаривая законы парламента с одобрения ассамблеи». Повторив ложь господина – о том, что судьи Конституционного суда разрушают демократический порядок вместо того, чтобы его защищать, – он далее ссылается на Пьеро Каламандреи. Даже отец-основатель, по его мнению, устрашился бы опасностей «Республики судей».

На самом деле, великий юрист всегда защищал роль Конституционного суда как института, который имеет право «заявлять erga omnes о недействительности закона» и видел в нем фундаментальную «практическую гарантию, которая дает отдельному индивиду возможность защищать свое право от покушений на него со стороны законодателя или правительства». Он сожалел об отсутствии Конституционного суда (он получил возможность начать свою работу только в 1955 г.) как об одном из самых тяжелых, более того, «гнетущих», «конституционных недостатков», за которые несет ответственность правительственное большинство, сложившееся в результате выборов 18 апреля 1948 г. Каламандреи описывал поведение правительственных партий как неприемлемый пример «похвальбы большинством», вызванной осознанием того, что «введение Конституционного суда было бы неприятной помехой всевластию, к которому вело число полученных голосов». Когда, в конце концов, 13 июня 1956 г. Конституционный суд вынес свой первый исторический приговор о неконституционности, Каламандреи так прокомментировал это в «La Stampa»: «Граждане почувствуют, что Конституция – это не просто бумага, что Республика – это не шутки… На пути Италии к демократии все еще стоят прежние заслоны. Сегодня Конституционный суд убрал один камень – статью 113 (из “Кодекса общественной безопасности”, которая запрещала распространять или пускать в оборот в общественном месте или в месте, открытом для общего доступа, тексты и рисунки без разрешения местного органа общественной безопасности)… Падут другие камни, проем расширится»[68].

Усилиями придворного Каламандреи, автор прекрасной книги, озаглавленной «Похвала судьям, написанная адвокатом», в которой он упрямо защищает Конституционный суд от произвола правительственного большинства, становится сторонником самовластия этого большинства, противостоящего власти Конституционного суда. Что следует отметить в таком поведении, так это не столько искажение идей Каламандреи, сколько уверенность придворного в том, что его слова не вызовут волну возмущения, которая могла бы нанести вред и ему, и его господину, но наоборот будут с одобрением восприняты при дворе. В самом деле, при дворе живут люди, несущие в душе своей такой сильный отпечаток зависимости, что они любят ложь.

Проблема границ власти ставит вопрос о либерализме Берлускони, о котором он так громко кричит. Каждый, кто прочел хотя бы несколько строк любого либерального политического мыслителя, знает, что стиль и язык Берлускони нарушают фундаментальный принцип либерализма, который как раз и состоит в глубоком и продуманном недоверии к огромной или неограниченной власти и в упорной и преданной защите пределов суверенной власти. Это хорошо понял Норберто Боббио, когда написал, что «даже если она называет себя “партией свободы”, даже если является центром “Полюса свободы”, “Вперед, Италия!” никак не связана с либеральной итальянской традицией.

У нее нет ничего общего с либерализмом, например, Эйнауди, если назвать только одно значимое имя»[69].

Эйнауди как раз утверждал, что полная противоположность свободы – убежденность в том, что когда граждане «свободным и тайным голосованием заявили при большинстве, равном половине плюс один голос, что хотят видеть такого-то человека во главе правительства», «на этом все заканчивается», «глас народа – глас божий», и что меньшинству ничего не остается, как «склониться и подчиниться». Если бы этого не было, то «меньшинство управляло бы большинством». «Вся логика демократического правления, – указывает Эйнауди, – заключается в этом неприкрашенном безукоризненном рассуждении»[70].

Но в похожем рассуждении, которое Берлускони и его люди повторяют ad nauseam, нет логики ни либерального, ни республиканского правления, поскольку и то и другое предполагает, что власть, исходящая от народного голосования, должна ограничиваться и контролироваться другими видами власти, которые черпают свою легитимность в иных принципах, например, в мудрости, компетентности, доказанном опыте и честности в управлении общественным делом. Граждане, предупреждал Эйнауди, могут легко послать в парламент и в правительство людей неспособных или коррумпированных или и тех и других вместе: «Это происходит, потому что среди большинства есть много невежд, которые лишены всяких способностей судить о политических проблемах; лентяев, которые с готовностью будут использовать власть принуждения, имеющуюся у государства, чтобы жить за счет тех, кто трудится; или эгоистов-индивидуалистов, которым претит необходимость пожертвовать мимолетным моментом ради будущего; или ловкачей, тех, кто раздает громкие обещания рая на земле толпам ближних своих»[71].

Там, где народ – суверен, возвышается демагог, и поэтому устанавливаются ограничения, защищающие народ от его собственной слабости: «Там, где не существует обуздания своевластия политических кругов, может случиться так, что голоса большинства получат демагоги, намеревающиеся урвать себе власть, почести и богатство в ущерб одновременно и большинству и меньшинству Обуздание ставит своей целью ограничение свободы правящих политических кругов, выбранных большинством избирателей, принимать законы и действовать. С виду нарушается демократический принцип, который отдает власть большинству; в действительности, такое ограничение власти защищает большинство от тирании тех, кто в противном случае действовал бы от его имени и тем самым имплицитно защищает меньшинство»[72] (Курсив мой. – М. В.). Чтобы не осталось никаких сомнений, Эйнауди объясняет, что «если принцип большинства действительно имел бы решающее значение, законодательную и исполнительную власть должно было бы принять на себя большинство палат, избранное всеобщим тайным голосованием граждан. По логике этого принципа нет места ни для второй палаты, ни для прерогатив главы государства, ни для заявлений о неконституционности со стороны любой высшей судебной инстанции»[73]. Но при либеральном и республиканском режимах принцип большинства не является решающим, и тот, кто этого не понимает, либо невежда, либо добивается господства при помощи старого фокуса – соблазнить народ, сказав ему, что он всемогущ и никто не должен ограничивать его власть.

Совершенно естественно, что самые близкие соратники политического лидера испытывают восхищение и проявляют в отношении него преданность. Но следовало бы говорить о восхищении и преданности среди равных граждан, которые знают в них меру и редко выражают их на публике. При дворе, где господин занимает гораздо более высокое положение, чем его придворные, восхищение превращается в поклонение, а преданность принимает окраску благоговения. Эти чувства недостаточно переживать внутри себя, они должны быть продемонстрированы властелину и другим придворным. Самая подходящая форма для этого – поэзия. Среди многих своим поэтическим качеством и искренним вдохновением выделяется стихотворение «К Сильвио» Бонди: «Жизнь вкушаемая / Жизнь до / Жизнь после / Жизнь любимая / Жизнь живая / Жизнь возвращенная / Жизнь сияющая / Жизнь раскрытая / Жизнь новая»[74].

Придворный-поэт, в данном случае министр Сандро Бонди, не только приветствует господина как витальную силу, которая испускает сияние и обновляет жизнь. Он умеет находить моменты настоящей поэзии и для других героев двора. Если господин – это жизнь, другие придворные – настоящие друзья и товарищи по борьбе за общую цель. Закончится борьба, настанет время, когда души отразятся друг в друге, хотя и не без грусти из-за того, что нельзя было провести вместе еще и годы юности[75]. В других придворных прославление подчеркивает могущество и снова свет и любовь, которые обеспечивают надежные снасти тем, кому приходится плыть в бурном море политики[76].

Если поэзия – это снасти для одиночки, коллективное приношение в знак искренней благодарности господину за те блага, которые он давал и продолжает давать, находит выражение в песне, которую исполняют все вместе под звуки музыки, объединяющей и превращающей всех в братьев. В совместном пении все различия в социальном статусе и в придворном ранге растворяются в благодарности, порождаемой не интересом, а чувством. Гимн «Хорошо, что Сильвио есть» – это прославление могущества господина, разгромившего и обратившего в бегство коварных врагов: «Нам устроили / писатели и комики / извращенную игру / тех, кто заранее проиграл / Президент, это для тебя / Хорошо, что Сильвио есть». Как каждый великий лидер, он умеет внушить отвагу и веру в будущее: «Да здравствует Италия / Италия, решившая поверить / поверить нам / в эту мечту / Потому я говорю / хорошо, что Сильвио есть»[77]. Еще торжественнее, чем песня, и еще лучше для выражения идентификации придворного с господином подходит гимн. Ушли в прошлое заезженные политические гимны, прославлявшие родину, свободу и равенство. Новый гимн посвящен господину, которого теперь возвысили до деятеля мирового масштаба. Гимн, который называется «Мир может», снова подчеркивает могущество господина, распространяющееся по всему миру: «Есть Президент / он все время тут / он нас сопровождает / мы здесь ради тебя / сердцем и душой / Нобелевская премия за мир / Сильвио велик / Сильвио, мы здесь ради тебя / единодушно / единогласно / Сильвио, Сильвио – это прекрасно».

Там, где есть господин, царит лесть. Золотое правило настоящего придворного, как учит Бальдассаре Кастильоне, – искренне любить своего господина и угождать ему. «Таким образом, я хочу, чтобы придворный, помимо того, что он довел и продолжает доводить до сведения каждого, что он обладает тем достоинством, о котором говорилось, обратил все помыслы и силы души на то, чтобы любить и почти что обожать государя, что важнее всего прочего; все свои желания, обычаи и образ действий он должен направить на то, чтобы ему угождать». Хотя он и должен, говоря с государем, всегда заботиться о том, чтобы его слова были приятны, как заверяет нас Кастильоне, придворный не поэтому становится льстецом. Он может ублажать и угождать желаниям господина, не будучи «неумелым льстецом», наоборот, будучи льстецом «скромным и сдержанным», который всегда, особенно на публике, ведет себя с «тем почтением и уважением, которое пристало настоящему слуге в отношении господина»[78]. Истинный придворный и настоящий друг, таким образом, не тот, кто всегда предлагает только вещи, удовлетворительные для дружбы, и говорит только за тем, чтобы доставить удовольствие и извлечь из этого выгоду, но тот, кто критикует и упрекает, т. е. тот, кто «не похож на льстеца и не признает, что им является»[79].

Проблема в том, что придворные и советники властелина не могут говорить от имени общего блага, но, как писал Томас Мор, «соглашаются с какими-нибудь самыми нелепейшими высказываниями, подлаживаются к тем, кто пребывает в наибольшей милости у правителя, и стремятся согласием своим получить их расположение»[80]. Из-за своего положения придворный часто вынужден действовать путем лести и угодничества, осознанно признавая, что «самое важное из искусств для придворного человека» – искусство «быть услужливым» и «послушным». Как учит Тацит, при дворе лучшие возможности для продвижения по службе даются «тем, кто наиболее склонен к рабству»[81].

Чтобы перечислить все примеры идеальных льстецов, которые при этом называют себя не лжецами, но друзьями и искренними поклонниками господина и ведут себя «скромно и сдержанно» в своих похвалах, понадобятся целые тома. Достаточно одного из многих. В книге «Берлускони такой-сякой» составитель Витторио Фельтри предупреждает нас, что его труд не относится к тем, кто «страдает от “прогибизма”, воспаления позвоночника, вызванного постоянной позой мандарина перед императором», и что, несмотря на «некоторое теплое отношение к Помазанному Господину», каждая его страница полна искренности и иронии, «которая не всегда приветствуется среди придворных»: «Мы ему симпатизируем, но ореол не подрисовываем». Господин, с восхитительным чувством меры, описывается как «политический деятель, уникальный во всем мире»[82].

Чтобы лучше выполнять свои обязанности, льстец должен обижать, порицать и высмеивать противников господина. Чем более жестокие, острые, свирепые слова он произносит, тем больше улучшается его репутация. Удивительное дело, сегодня произведения, критикующие господина, называют «слабоумными», «безумными подделками», «шедеврами разжижения мозгов». Еще один мастер того же искусства объясняет враждебность Идро Монтанелли следствием неконтролируемой ревности: великий Индро не простил Берлускони, что тот отнял у него «не только “Il Giornale”, но и патент чемпиона, противостоящего тому, что называется молчаливым большинством»[83].

Властелин более всего озабочен сохранением своего верховного и центрального положения. Поэтому он смотрит на людей, наделенных неподкупностью, великодушием и смелостью, с подозрением. Чтобы продолжать свое господство, он должен окружать себя людьми, морально испорченными и неспособными на благородные или великодушные поступки. Его главный интерес, таким образом, состоит в том, чтобы поощрять пороки и награждать моральную развращенность, как делал Юлий Цезарь, который искал не хороших людей, а людей, пригодных для его целей, и считал по-настоящему надежными тех, кто не останавливался ни перед каким злодеянием, которое он мог потребовать совершить. Недостаточно того, чтобы вокруг властелина были морально испорченные и продажные люди. Их также должно быть достаточно много, чтобы защищать властелина, окружив его, от приличных людей, которые презирают двор. Начиная со двора, огромная власть одного человека распространяет холуйский дух по всему телу нации.

Английский республиканец XVI в. Алджернон Сидней писал, что государь всегда выбирает министров, готовых угождать его желаниям, и этот факт так заметен, что только люди, расположенные к услужению и готовые к тому, чтобы их коррумпировали, спешат предложить ему свои услуги. Их жизненный интерес, помимо природной склонности, состоит в том, чтобы как можно шире распространить свой образ жизни. С этой целью они должны внушить всем людям, которые тем или иным образом находятся в их власти, всю низость и продажность, на какую только способна природа. Они также должны тратить всю свою энергию на то, чтобы и государь становился все более амбициозным и приобретал все больше страшных пороков, чтобы ловко извлекать выгоду из каждой его слабости, осознавая, что честный и великодушный государь ни дня не стал бы их терпеть возле себя[84].

Коррупция царила и всегда будет царить там, где те, кто имеют власть, ее поддерживают и поощряют, и там, где она легко получает самые обширные награды и где ее с трудом наказывают, если вообще наказывают. Чем больше власть, которая нуждается в коррупции и может ее награждать и защищать, тем коррупция крепче и шире. Свобода и коррупция несовместимы по той очевидной причине, что коррумпированный народ не может защитить себя от огромной или неограниченной власти. Наоборот, власть в придворной системе хочет людей, которые любят служить не принципу, идеалу или конституции, а человеку, и желает выбирать из многих, для кого угодливость – образ жизни.

Самая распространенная в придворной системе награда – деньги. Чем придворный ближе к центру, тем больше он обогащается. Первое следствие этой системы заключается в том, что тот, кто упорно не признает, что богатство является первейшей целью в жизни, подвергается презрению и осмеянию. Второе следствие, если ограничиться наиболее очевидными вещами, – распространение преступного поведения. Образ жизни придворного требует огромных затрат на поддержание роскоши. Придворные и придворные придворных все больше нуждаются в деньгах и, чтобы добыть их, должны нарушать законы. Их жизнью правит тщеславие, а не разум, который советует жить скромно. Чтобы удовлетворить снедающую их жажду выставлять себя напоказ и вызывать восхищение, они готовы выпрашивать милости властелина, красть, покупать и продаваться. Если вместо властелина, ищущего придворных, были бы советы, которые вознаграждали только тех, кто имеет особые заслуги, вся система коррупции распалась бы ввиду отсутствия жизненных соков[85].

Сегодняшняя Италия – веское доказательство того, что соображения республиканских политических авторов в отношении признаков служения, порождаемого придворной системой, до сих пор актуальны. Налицо легкость, с которой худшие с точки зрения честности и компетентности люди были вознесены Сильвио Берлускони на самые высокие посты. Рассмотрим пример двоих из самых близких к центру и к верхушке двора людей, Чезаре Превити и Марчелло дель Утри. Первого 4 мая 2006 г. приговорили к шести годам тюремного заключения за подкуп судей, особенно одиозное преступление, поскольку оно наносит ущерб не только правам одной из сторон, участвующих в процессе, но компрометирует законность, т. е. последнее основание республиканской свободы. Если судьи куплены, то власть имущие могут навязывать свою волю. Поэтому было бы разумно ожидать, что при республиканском режиме подобный индивид столкнулся бы не только со строгостью законов, но с цивилизованным и сплоченным, строгим и твердым моральным осуждением граждан, прежде всего тех из них, кто имеет честь занимать высокие государственные должности.

Но происходит совершенно обратное. Возникает трогательное движение солидарности. Газеты рассказывают, что при объявлении приговора Берлускони, выйдя из палаты депутатов, тепло обнял Превити. В последующие дни, когда осужденного заключили под стражу в тюрьме Ребиббиа, его камера «стала местом непрекращающегося паломничества видных деятелей “Вперед, Италия!” и всего “Дома свободы”. Сменяя друг друга, приходят уважаемый Президент Республики Коссига, глава Сената Пера, сенатор Гудзанти, достопочтенные Чикитто, Бонди, Пекорелла, Таджана, Лаинати, Кракси (дочь), Гардини, Кантони, Джиро, Симеоне, Марини, Яннарилли, Чиколани, Барелли, Антониоцци, заместители Секретаря Сантелли, Грилли и Ди Вирджилио, региональный советник Саммарко, глава администрации Берлускони, Валентино Валентини, и Паоло Чирино Помичино в качестве гида, он хорошо знает туда дорогу»[86].

Проведя в тюрьме пять дней, заключенный Чезаре Превити отправился домой. Судья по надзору позднее предоставит достопочтенному узнику два часа ежедневно для свободного передвижения, чтобы «удовлетворять свои важнейшие жизненные потребности». На то чтобы изгнать осужденного из парламента, как того требует закон, уходит больше года. Когда Палата депутатов наконец нашла способ исполнить свой долг, лишь немногие из парламентариев обрадовались тому, что справедливость в конце концов свершилась. Их голоса заглушили протесты и заявления о солидарности. Были даже те, кто в приливе сервильного духа умудрились сравнить коррупционера с Иисусом Христом: «Варавву оправдали, а Иисуса Христа осудили, и приговоры были приведены в исполнение, хотя все мы знаем, будучи крепки задним умом, насколько оба приговора были несправедливы»[87].

Вся история с Чезаре Превити показывает, что при придворном режиме готовность и умение нарушать закон – полезные навыки, для того чтобы быть приближенным к господину. Ради этого соратники искажают смысл слов, чтобы снять обвинения с влиятельных лиц и осудить их обвинителей. Это отражение извращенного суждения, которое неоднократно разоблачали самые мудрые политические мыслители. Макиавелли, если привести один из многочисленных примеров, подчеркивал, что в коррумпированных городах «получается, что зловреднейшие люди восхваляются как умники, а людей порядочных осуждают за глупость»[88]. Так что неудивительно, что под действием придворного менталитета преступник становится жертвой, а судья – мучителем.

Примеры извращенного суждения можно приводить бесконечно. Только представим себе Клементе Мастеллу, министра Республики, который утверждал в парламенте, что «между любовью к своей семье и властью выбрал бы первую». Эти слова показывают прежде всего, что министр не знал или не понял Конституцию, на которой приносил присягу. Она как раз требует, чтобы представители ставили Республику выше семьи. Похвально было бы, если бы гражданин, считающий семью важнее Республики, ушел из правительства, но еще более похвально было бы, если бы он вообще не принимал на себя никакой общественной ответственности, учитывая, что его убеждение (вполне законное) делает его совершенно недостойным возложенной на него чести. На худой конец, он должен был сказать «между семьей и служением Республике…», а не между семьей и властью, поскольку быть министром для гражданина, который рассуждает корректно, означает в первую очередь служить общему благу и только потом отправлять власть. Речь министра была встречена долгой и горячей овацией, в которой слились и большинство, и оппозиция, что четко показывает, что извращенное политическое суждение, за немногими похвальными исключениями, проникло во все политические силы.

Марчелло дель Утри был приговорен в 2004 г. судом Турина к трем годам и двум месяцем за фальшивые счета-фактуры и подделку налоговой отчетности во времена, когда он управлял Publitalia (за это преступление он был арестован на 18 дней в мае 1995 г. и пошел на сделку с кассационным судом). Деньги, полученные от афер, использовались для оплаты работ по перестройке его виллы на озере Комо. Позднее он был приговорен к двум годам судом первой инстанции и судом второй инстанции в Милане за мафиозное вымогательство и к девяти годам судом первой инстанции в Палермо за пособничество мафиозной организации. Приговор, вынесенный 11 декабря 2004 г. судьями Палермо, – красноречивый документ, показывающий, как придворная система награждает и возносит людей, способных, по мнению судей, на самые худшие правонарушения и потому легко управляемых. Я процитирую всего лишь два отрывка: «Предметом судебного разбирательства стали факты, эпизоды и события, разворачивавшиеся на протяжении почти трех десятков лет, т. е. с самого начала 1970-х годов до конца 1998 г., когда оно уже шло почти год. Это расследование изучило действия двух обвиняемых в течение длительного периода времени, в частности, проанализировало развитие карьеры Марчелло дель Утри, в ходе которой он из молодого выпускника юридического факультета стал сначала скромным, но честолюбивым служащим кредитной организации небольшого населенного пункта в провинции Палермо, затем сотрудником друга Сильвио Берлускони (сирены, зову которой он не смог воспротивиться, отказавшись от надежного места в банке и окончательно покинув родной Палермо), администратором в находящейся в процессе банкротства компании, подчиненной Филиппо Альберто Раписарде (с которым, по его собственным утверждениям, у него были отношения любви-ненависти), создателем успешного концессионального рекламного предприятия Publitalia, финансового легкого компании Fininvest, и организатором нового политического движения, названного “Вперед, Италия!” депутатом национального парламента в 1996 г., депутатом европейского парламента в 1999 г. и, наконец, сенатором Республики в 2001»[89].

Наряду с большими амбициями и готовностью служить могущественным людям, ценное качество придворного – усердие, с которым он вербует людей, нарушивших закон. И снова судьи раскрывают перед нами эту сторону природы придворного: «Кроме того, Суд обращает внимание на поведение обвиняемого в ходе процесса, а именно на его попытку подтасовать доказательства, выдвинутые против него… а также на то обстоятельство, что он, рассчитывая на свою дружбу с Мангано, просил у того услуги в связи со своей предпринимательской деятельностью… Наконец, негативным образом выглядит его готовность иметь дело с мафиозной организацией, связанной с политической сферой, в тот исторический период, когда “Коза ностра” демонстрировала преступную жестокость, отдавая приказы о безжалостных расправах в знак подрывных умыслов, направленных против государства, и как раз тогда, когда его положение публичного деятеля и ответственность, связанная с исполнением тех институциональных обязательств, которые он на себя принял, должны были потребовать от него еще большей аккуратности и моральной строгости, заставив избегать любых порочащих контактов с мафиозной средой, чью динамику он хорошо изучил в течение всей предшествующей истории его деятельности в качестве менеджера высшего звена»[90].

Из любви к точности признаем, что судьи несколько преувеличили и что обвиняемый всего лишь был человеком, который недостаточно тщательно заботился о том, чтобы избегать любых контактов с «Коза ностра». Но даже в этом случае выходит, что подобные люди могут получить доступ к самым высоким общественным почестям только в системе, где в центре и на вершине находится человек с единственной целью – увеличивать свою власть, который по этой причине не может терпеть вокруг себя или под собой людей, не подчиняющихся его прихотям. Если бы их биографии изучили люди, преданные служению общему делу и, соответственно, осознающие, что их присутствие на вершинах власти опасно, они бы удалили подобных людей как можно дальше. В США, если взять пример разницы между придворным и республиканским духом, президент Обама отстранил трех своих высокопоставленных сотрудников за минимальные нарушения в декларациях о доходах; в Италии человек, осужденный за подкуп судей с отягчающими обстоятельствами, становится министром, а человек, которому вынесен не подлежащий обжалованию приговор за мошенничество и еще один приговор суда второй инстанции за пособничество мафиозной организации, заседает в Палате депутатов, в Европейском Парламенте и в Сенате, где он и сейчас занимает должность. Сама идея политической ответственности исчезла сегодня из публичного обсуждения, и, кажется, только судьи требуют отчета об их поступках у господина и его придворных.

Свидетельства, касающиеся честности и моральных качеств людей, добившихся высоких политических почестей, можно было бы приводить еще на многих страницах, но это было бы бесполезно. Сам факт того, что люди с такими биографиями и личными качествами, как я описал, добились самых высоких должностей и завоевали огромную популярность, показывает, что огромная власть снова породила, пусть и при демократии, придворную систему. Можно было бы возразить, что люди с подобными историями добивались самых высоких государственных должностей, когда в Италии еще не существовало огромной власти одного человека. Это серьезное возражение. В прошлом Республика также отстраняла лучших и награждала худших, но новый двор занимается этим более решительно, непреклонно и последовательно. Берлускони позволяет приближаться к себе и получать придворный блеск только таким людям, как те, что были описаны выше. Лишь немногие люди с незапятнанной репутацией и недюжинным интеллектом, добиваются общественных почестей, потому что властелин не может ничего с ними сделать, хотя надо признать, что его противники во многих случаях ведут себя даже хуже, продвигая на высокие должности людей, которые могут похвастаться только верной службой тому или иному влиятельному лицу.

Еще один признак укрепления придворной системы, наряду с триумфом худших, – это распространение коррупции. После четырех лет операции «Чистые руки» коррупция в политике стала еще более незаметной и потому с ней еще труднее бороться[91]. К тому же данные показывают, что система коррупции стала более утонченной. В классификации Transparency International – почтенной международной неправительственной организации, основанной в 1993 г., – Италия в 2004 г. занимала 42-е место; в 2006 г. опустилась на 45-е. Только в 2005 г. число тех, кому было предъявлено обвинение и кто был арестован за коррупцию и действия, несовместимые с выполнением должностных обязанностей, составило 580 человек, к которым можно прибавить 253 человека, обвиненных во взяточничестве, 703 – в незаконном присвоении государственных средств, 204 – в их растрате. Опрос 2006 г., проведенный все той же Transparancy International, показывает, что 48 % опрошенных считают, что итальянское правительство не предпринимает решительных действий по борьбе с коррупцией; 11 % – думают, что оно ей покровительствует. В 2006 г., стоит напомнить, завершился второй срок правления Берлускони.

После победы на выборах «Дома свободы» 13 мая 2001 г. в Сенат и в Палату депутатов попадают люди, получившие предварительный или окончательный судебный приговор. Помимо самого Берлускони избраны Чезаре Превити, Марчелло дель Утри, Умберто Босси, Джорджо Ла Малфа, Массимо Мария Беррути, Гаспаре Джудиче, Джузеппе Фиррарелло и Витторио Сгарби, еще больше новых героев скандала «Танджентеполи» и старых осужденных. Показателен случай кандидата, избранного в Апулии по спискам «Вперед, Италия!», который не смог даже войти в Палату депутатов, поскольку, пока он находился в больнице, пришел приказ о его взятии под стражу карабинерами[92]. Он должен был отсидеть три срока, не подлежащих обжалованию, что в сумме составляло шесть лет заключения, за взятки, подкуп, скупку и хранение краденного и незаконное финансирование.

Как и подобает, придворная система с особым тщанием награждает тех, кто оказал господину личные услуги. Так, место в парламенте получают адвокаты, защищающие Берлускони и Превити. Так, самые преданные господину люди в одно и то же время оказываются и законодателями, и его защитниками. Если их способностей защитить его от закона окажется недостаточно, они решат проблему, приняв новые законы. В парламенте, где заседает около 90 человек, которым либо вынесен приговор, либо против них выдвинуто обвинение, либо ведется расследование, нетрудно будет добиться консенсуса для принятия законов, облегчающих подкуп, мошенничество и воровство[93].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.