Глава 18 Земля обетованная

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 18

Земля обетованная

Госпожа Сон на рынке в Сеуле, 2004 год

Утром во вторник, в конце августа 2002 года, госпожа Сон уселась в кресло на борту самолета компании Asiana Airlines, летевшего из Даляня в Инчхон, южнокорейский международный аэропорт. Она путешествовала под чужим именем, с чужими документами. В самолете ей был знаком только один человек — молодой мужчина, который сидел через несколько рядов от нее. В шесть утра он явился к Хи Сок в отель, чтобы отдать паспорт, украденный у южнокорейской женщины примерно одного с ней возраста. Фотографию вырезали с помощью бритвы и заменили на фото госпожи Сон. Если бы возникли какие-то вопросы, Хи Сок должна была отвечать, что она туристка из Южной Кореи, провела несколько дней в Даляне (это популярный курорт на китайском побережье Желтого моря). Для убедительности госпожу Сон снабдили новой одеждой, совершенно непривычной для КНДР: на ней были укороченные джинсы и яркие белые кроссовки. За спиной висел небольшой спортивный рюкзачок. Ей прокололи уши (северокореянки серег не носили), а волосы подстригли и уложили так, как это часто делали южнокорейские женщины в возрасте за пятьдесят. Госпожа Сон провела две недели в Китае, где набрала вес и перестала быть похожей на беженку. Единственное, что могло ее выдать, — гортанный северокорейский выговор. Ей посоветовали ни с кем без особой надобности в беседы не вступать. Чтобы поменьше общаться с другими пассажирами, она должна была оставаться в своем кресле на протяжении всех 80 минут полета.

Госпожа Сон сидела, практически не двигаясь, сложив руки на коленях. Как ни странно, она почти не нервничала. Удивительное для таких обстоятельств спокойствие Хи Сок объяснялось тем, что она была уверена в правильности принятого решения. Женщина окончательно решила порвать со своей страной. В то утро, когда она проснулась в китайской деревне под писк рисоварки, ее сомнения совершенно улетучились. Госпожа Сон приняла приглашение дочери приехать в Южную Корею. Хи Сок хотела увидеть собственными глазами мир, который приоткрылся ей на экране телевизора. У ее дочерей и внуков еще будет свой шанс (ведь однажды ситуация в КНДР обязательно изменится), но у нее самой осталось в запасе меньше времени, чем у них, и ждать Хи Сок больше не хотела. Она должна была воспользоваться предоставившейся возможностью, но сначала решила вернуться в Чхонджин, чтобы по-человечески попрощаться с родными. Она хотела объяснить им свое решение и отдать деньги, которые оставила для нее в Китае Ок Хи, — почти тысячу долларов. «Я не могу допустить, чтобы твои сестры думали, будто я умерла», — сказала она старшей дочери. Та была против: боялась, что мать может передумать или ее отговорят, но, приняв решение, госпожа Сон уже не собиралась от него отказываться.

Она пробыла в Чхонджине целый месяц, потому что река Туманган в дождливый период разлилась слишком сильно. Хи Сок ждала, не колеблясь и не сомневаясь. Она всегда ясно видела свою цель, и это помогло ей пережить самые рискованные моменты предприятия. Контрабандисты, которых Ок Хи наняла, чтобы переправить мать в Южную Корею, были поражены тем, как уверенно держалась эта миниатюрная женщина, садясь на международный авиарейс с поддельным паспортом. Если бы китайская миграционная служба обнаружила, что документ — фальшивый, Хи Сок арестовали бы и отослали обратно в КНДР, прямиком в лагерь.

После того как самолет приземлился в Южной Корее, оставалась только одна трудность. Южнокорейские таможенники быстро идентифицировали бы паспорт, который уже наверняка числился как украденный. Его должен был забрать парень, который летел с госпожой Сон, а забрав — раствориться в толпе. «Сделайте вид, что вы меня не знаете», — сказал он ей. Ей было велено подождать в женском туалете, пока молодой человек не покинет аэропорт, а затем подойти к стойке контроля и сказать всю правду: ее зовут Сон Хи Сок, ей 57 лет, она из Чхонджина. За несколько лет голода она потеряла половину из близких ей людей и теперь хочет начать новую жизнь со своей дочерью в Хангуке. Больше скрывать было нечего.

В статье 3 Конституции Республики Корея записано, что это государство считает своей территорию всего Корейского полуострова, следовательно, все населяющие его люди, в том числе северные корейцы, автоматически являются гражданами Южной Кореи. Право северян на гражданство было подтверждено Верховным судом в 1996 году. Однако в реальности дело обстоит несколько сложнее. Чтобы воспользоваться правом на южнокорейское гражданство, житель КНДР должен по собственной воле прибыть в страну. Он не может заявить о своем желании стать гражданином Республики Корея, придя, например, в южнокорейское посольство в Пекине или в любое другое консульство. Демонстрируя солидарность с коммунистическим союзником, а кроме того, не желая, чтобы миллионы северных корейцев хлынули через границу, Китай не допускает ищущих политического убежища в дипломатические представительства, находящиеся на его территории. Китайцы прекрасно помнят о том, что поток восточногерманских беженцев через Венгрию и Чехословакию в 1989 году ускорил падение Берлинской стены и роспуск правительства ГДР.

Южнокорейские власти тоже заинтересованы не допускать стремительного роста числа иммигрантов. Если поток никак не контролировать, он может стать слишком тяжелым финансовым и социальным бременем для страны.

Те, кто все же попадает в Хангук, пользуются для этого разнообразными уловками. Люди, имеющие деньги или соответствующие связи, добывают фальшивые паспорта и прилетают в Южную Корею самолетом. Другой вариант — перебраться из Китая в соседнюю страну (например, в Монголию или Вьетнам), где в посольствах не существует такого строгого запрета на прием беженцев. Кое-кому удается попасть в китайские представительства европейских стран или офисы ООН и просить убежища с их помощью.

Лишь немногие из по меньшей мере 100 000 северных корейцев, оказавшихся в Китае, смогли в итоге перебраться на Юг. В 1998 году за южнокорейским гражданством обратился 71 человек, в 1999-м эта цифра возросла до 148. В 2000 году гражданство Республики Корея получили 312 северян, в 2001-м — 583, а в 2002-м — 1139. С тех пор каждый год из КНДР стабильно прибывает от тысячи до трех тысяч человек.

К моменту приезда госпожи Сон власти Южной Кореи уже привыкли принимать в аэропорту северокорейских беженцев без документов. Появление Хи Сок в Инчхоне вызвало некоторое оживление, но отнюдь не панику.

Сойдя с борта лайнера, госпожа Сон совершенно растерялась. До этого она была в аэропорту лишь один раз — утром того же дня, когда садилась на самолет в Китае, — но там все было совершенно не таким. Аэропорт в Инчхоне, на строительство которого затратили $5,5 млрд, открылся в 2001 году неподалеку от места, где в 1950-м высадились войска генерала Дугласа Макартура. Это один из крупнейших воздушных портов мира, гигантское сооружение из стекла и стали. Солнечный свет струился сквозь прозрачные панели длинных коридоров для прибывших пассажиров. От ворот вели движущиеся дорожки, по которым люди скользили без малейшего усилия. Госпожа Сон не знала, куда ей идти, поэтому просто последовала за остальными, не забывая при этом держаться на безопасном расстоянии от мужчины, который ее сопровождал. Пока другие прибывшие подтягивались к стойке паспортного контроля, она проскочила в женский туалет, оснащение которого было для нее так же непривычно, как и все в аэропорту. Она никак не могла разобраться, как смывать в унитазе. Краны над раковинами включались автоматически, без малейшего прикосновения к ним. Выглянув за дверь, чтобы проверить, ушел ли ее спутник, Хи Сок увидела, что он ожидает своей очереди на паспортный контроль, поэтому задержалась еще на несколько минут. Она поправила свою новую прическу и подкрасилась перед зеркалом: сегодня даже собственное лицо казалось ей незнакомым.

Когда госпожа Сон выглянула в следующий раз, молодого человека уже не было. Она отправилась на поиски представителя службы безопасности и вскоре буквально врезалась в высоченного мужчину: глаза госпожи Сон оказались на одном уровне с беджем на его груди. Хи Сок низко поклонилась, как положено при встрече с представителем власти, и произнесла заранее заготовленную фразу:

— Я прибыла из Северной Кореи и ищу политического убежища.

Мужчина оказался уборщиком. Он, конечно, удивился, но ему было известно, что нужно делать.

— Сколько вас здесь? — спросил он, так как чаще всего беженцы прилетали группами.

Госпожа Сон ответила, что приехала одна. Мужчина проводил ее в кабинет за стойкой регистрации. После нескольких телефонных звонков прибыли агенты южнокорейской разведслужбы.

Судьба госпожи Сон решалась почти месяц. Из аэропорта ее привезли в общежитие, специально устроенное для северокорейских беженцев. Ей не позволяли покидать территорию, но дочь могла навещать ее. Первой задачей разведслужбы было выяснить, не является ли госпожа Сон шпионкой или мошенницей: на тот момент в Южной Корее уже поймали несколько северокорейских шпионов, чья миссия заключалась в слежке за беженцами. Кроме того, за уроженцев КНДР могли выдавать себя корейскоговорящие китайцы, желающие получить гражданство и пособие на обустройство, которое составляло более $20 000. Каждое утро в течение двух часов с госпожой Сон беседовали, а потом она должна была делать записи по теме разговора. Ее расспрашивали о Чхонджине: где находятся офисы комитетов Трудовой партии и органов госбезопасности, на какие ку (округа) и доны (районы) поделен город. Эти беседы даже нравились Хи Сок: они давали ей возможность подумать над всей своей прошлой жизнью. После обеда женщина обычно дремала и смотрела телевизор. Она наслаждалась самыми простыми житейскими радостями и удобствами, которые окружали ее здесь: настоящим чудом показался ей холодильник, куда каждый день ставили порционные коробочки с соком, снабженные соломинками.

Впоследствии госпожа Сон вспоминала дни, проведенные в общежитии, как первый настоящий отпуск в своей жизни. Потом должны были начаться трудовые будни.

Людям, зарабатывающим меньше доллара в месяц, сложно интегрироваться в одну из крупнейших экономик мира. Средний доход на душу населения в Южной Корее (примерно $20 000 в год) превосходит средний доход гражданина КНДР в десятки раз.

По обе стороны от демилитаризированной зоны людям активно внушали, что северные и южные корейцы одинаковы — хан пара, единая нация, — но после шестидесяти лет жизни порознь различия все-таки появились. Южная Корея — одна из наиболее технологически развитых стран мира. В то время как большинство северных корейцев даже не знают о существовании Интернета, на Юге процент домов, подключенных к Глобальной сети, выше, чем в Соединенных Штатах, Японии и большинстве европейских государств. Культурная и экономическая жизнь КНДР в последние полвека оказалась совершенно замороженной. Корейский язык перестал быть единым: в южном варианте существует множество слов, заимствованных из английского. Северяне и южане теперь различаются даже физически. Среднестатистический семнадцатилетний южнокорейский юноша, выросший на молочных коктейлях и гамбургерах, на полголовы выше северного корейца того же возраста. Жители КНДР сейчас разговаривают и питаются так же, как южные корейцы в 1960-е годы.

В 1990-е, когда число беженцев стало расти, южнокорейское правительство всерьез задумалось о том, как успешно интегрировать их в общество. Разработкой плана действий занялись лучшие умы нации: психологи, социологи, историки и педагоги. Пока число беженцев было невелико (по данным на 2008 год, всего 15 057 человек в государстве с населением 44 млн), однако стоило заранее задуматься о том, что произойдет, когда воссоединение двух Корей наконец-то состоится. «Если нам не удастся сделать эту небольшую группу северокорейских беженцев полноценными гражданами, значит, и от объединения не стоит ждать ничего хорошего, — утверждает Юн Ин Чин, южнокорейский социолог, принимавший участие в программе. — Если же беженцы смогут успешно начать здесь новую жизнь, значит, нам есть, на что надеяться. Поэтому мы должны всячески помогать бывшим гражданам КНДР и делать правильные выводы из их проб и ошибок».

Южнокорейские исследователи проанализировали различные исторические примеры. Они рассмотрели опыт израильских школ для эмигрантов из бывшего СССР и Северной Африки — людей, которые воспользовались правом возвращения в еврейское государство, но были мало знакомы с его языком и культурой. Также изучались проблемы адаптации восточных немцев в объединенной Германии.

В 1999 году в 80 км к югу от Сеула был открыт Ханавон — нечто среднее между образовательным учреждением и реабилитационным центром. Там северных корейцев учат тому, что нужно им для самостоятельной жизни в Южной Корее: как пользоваться банкоматами, оплачивать электрические счета, читать надписи, в которых используется латинский алфавит. А еще северяне должны забыть многое из того, что говорили им в КНДР: в частности, о Корейской войне и роли американцев во Второй мировой. Беженцам рассказывают о правах человека и о том, как функционирует демократическое государство.

На лекциях все казалось простым и понятным, но за пределами Ханавона госпожа Сон приходила в совершенную растерянность. Вместе с группой других беженцев она отправлялась на «практические занятия» по покупке одежды и в парикмахерскую. Однажды их привели в ресторанчик, чтобы на выделенную сумму каждый заказал себе обед. Все взяли себе лапшу: никто не знал, что означают названия других блюд.

Иногда, когда госпожа Сон покидала образовательный центр, от избытка впечатлений у нее буквально кружилась голова. Здесь было так много шума, так много огней, что она ни на чем не могла сосредоточиться. В глазах рябило от рекламных щитов и висящих на зданиях огромных экранов (метров по шесть в высоту). HDTV, MTV, MP3, MP4, ХР, TGIF, BBQ — все это казалось шифром, который невозможно раскодировать. Но больше всего госпожу Сон удивляли сами люди. Она понимала, что это свои же братья-корейцы, но выглядели они, как инопланетяне. На девушках были очень короткие юбки и высокие сапоги из натуральной кожи. Молодежь обоих полов ходила с крашеными волосами — желтыми или рыжими, как у европейцев. В ушах молодые люди носили маленькие пластиковые затычки, от которых шли провода, скрывающиеся в карманах. Больше всего Хи Сок поражало то, что юноши и девушки ходят, взявшись за руки, и даже целуются прямо на улице. Госпожа Сон оглядывалась кругом: похоже, никто, кроме нее, не обращал на это внимания. Однажды Хи Сок спустилась в сеульское метро и увидела толпы людей, едущих по эскалаторам, шагающих по коридорам, пересаживающихся с линии на линию. Она не понимала, как они умудряются не заблудиться.

Госпожа Сон провела в Ханавоне три месяца. После церемонии выпуска ей дали пособие в размере $20 000 на то, чтобы обустроиться. Теперь ей предстояло собой заботиться о себе.

К моменту моего знакомства с госпожой Сон (это было в 2004 году) она уже прожила за пределами Северной Кореи два года. Я брала интервью у выходцев из Чхонджина для Los Angeles Times. Мы договорились встретиться в сеульской редакции газеты. Когда я открыла дверь, передо мной оказалась безукоризненно одетая миниатюрная женщина, лицо которой излучало уверенность. Она была в розовой блузке-поло, заправленной в аккуратно выглаженные бежевые брюки, на пальце красовалось крупное нефритовое кольцо. Все — от макияжа до идеальной прически — свидетельствовало о том, что эта женщина чувствует себя хозяйкой собственной жизни.

После Ханавона госпожа Сон нашла место домработницы. В КНДР она привыкла помногу трудиться и здесь, в Южной Корее, тоже не собиралась сидеть сложа руки. Решив жить отдельно, а не вместе с дочерью, Хи Сок сняла студию в высотном доме в Сувоне (в 30 км к югу от Сеула), где цены за аренду были ниже. Живя скромно и продолжая работать, госпожа Сон вскоре смогла позволить себе путешествовать — раньше она ни о чем таком даже не мечтала. Разъезжая по стране с туристическими группами, состоящими в основном из пожилых женщин, она исследовала все достопримечательности Южной Кореи. Госпожа Сон даже вновь побывала в Китае — на этот раз в качестве туристки. Она съездила в Польшу вместе с другими северокорейскими беженцами: там они выступали на конференции по правам человека. У Хи Сок появились друзья. Она встречалась с мужчинами. С удовольствием ходила на рынок и пробовала неизвестные ей фрукты: манго, киви, папайю. Полюбила есть в ресторанах. Гамбургеры и пицца не пришлись ей по вкусу, зато очень понравились южнокорейские рецепты приготовления говядины и свинины, когда мясо поджаривается на маленькой жаровне, которую можно установить прямо на столе.

Мы встречались с госпожой Сон примерно раз в полгода, чтобы вместе пообедать. Ее комментарии очень помогали мне в работе над статьями о КНДР. Хи Сок нисколько не оправдывала северокорейский режим: «гнилой ублюдок» — так она однажды назвала Ким Чен Ира (единственное ругательство, которое я от нее слышала). Не было в ней и той озлобленности, которую я замечала у большинства других беженцев. Кое-чего из прежней жизни госпоже Сон не хватало: товарищеского общения между соседями, бесплатного здравоохранения, которое существовало до того, как экономика страны потерпела полный крах.

Хи Сок с ностальгией вспоминала о своих молодых годах, о замужестве. Когда она говорила о своем покойном муже, ее глаза затуманивались, а круглое лицо смягчалось. «Когда я вижу вот такую замечательную еду, мне хочется плакать, — призналась она однажды, глядя на дымящийся горшочек шабу-шабу — тонко нарезанной говядины, приготовленной в бульоне и поданной с кунжутным соусом. — Я все время вспоминаю его последние слова: «Давай пойдем в хороший ресторан и закажем бутылочку винца»».

О своем сыне госпожа Сон вообще не могла говорить. Если я касалась этой темы, она отводила глаза. Как объяснила мне потом Ок Хи, мать так и не простила себя за то, что отвергла Нам Ока, когда он влюбился в женщину старше себя, и что не смогла спасти его от смерти.

Но все это было в прошлом и осталось там, куда госпожа Сон не хотела возвращаться. Она получила свободу и стремилась как можно полнее прожить оставшуюся часть жизни. Она вся горела любопытством. «Теперь я чувствую себя гораздо моложе и смелее», — говорила она мне. Я расспрашивала ее о Северной Корее, а она меня — о Штатах и других местах, где я бывала. Хи Сок приходила на наши встречи, полная энергии и энтузиазма, всегда накрашенная, всегда в новой, с иголочки, светлой одежде. Госпожа Сон столько лет приносила себя в жертву другим, и вот теперь она наконец-то могла жить для себя. Набрав вес (после многих лет недоедания это оказалось для нее неожиданностью), она села на диету. Однажды, когда я приехала в Сувон для встречи с ней, мы заметили друг друга на разных сторонах переполненного людьми зала ожидания. Как только мы оказались достаточно близко друг к другу, чтобы можно было что-то расслышать, она нетерпеливо прокричала мне: «Смотрите! Я переделала себе глаза!»

Она решилась на пластическую операцию и подкорректировала форму век, в результате чего лицо стало более европеоидным. Это было так смело и так по-южнокорейски! Госпожа Сон окончательно прижилась на новом месте.

Ок Хи, много лет стремившаяся убежать из Северной Кореи, не так радовалась переменам, как ее мать. У нее критический склад ума, и она всегда находит недостатки в себе и в других. Было удивительно видеть мать и дочь рядом: у них очень похожие круглые лица и компактные фигуры, но совершенно разные характеры. Ок Хи одевалась во все черное: черные джинсы, блестящая черная блузка, черные туфли на высоких каблуках. Очки в угловатой проволочной оправе и выщипанные брови придавали ее облику еще большую суровость. Встречи госпожи Сон с дочерью всегда были очень радостными: женщины гладили друг друга по волосам и обнимались, как будто только что воссоединились, но при этом между ними не прекращались споры о политике. За обедом мой знакомый, работавший в благотворительной организации, спросил, доходит ли, на их взгляд, гуманитарная помощь, посылаемая в КНДР, до тех, кто в ней нуждается. Ок Хи ответила, что все растаскивают военные и партийные чиновники, однако это лишь поддерживает власть Ким Чен Ира в стране.

— Но если хотя бы чьи-то жизни удается спасти… — попыталась возразить госпожа Сон, но Ок Хи тут же прервала ее: — Ты поддерживаешь тоталитарный режим.

Госпожа Сон поджала губы и за все время обеда больше почти ничего не сказала.

Ок Хи часто казалась окутанной облаком горечи. Переезд из Китая в Южную Корею был сопряжен для нее с большими финансовыми трудностями. Она попала в число тех китайцев и корейцев, которые зарабатывали себе на жизнь теневым бизнесом: подделками, контрабандой и нелегальным ростовщичеством. Но основной их работой была перевозка людей. Они переправляли женщин через реку и добывали краденые паспорта для желающих попасть в Хангук. Когда Ок Хи в последний раз покинула КНДР, у нее не хватало денег на то, чтобы перебраться из Китая в Южную Корею. Один из контрабандистов согласился добыть для нее паспорт и билет на самолет, запросив за это $14 000 из тех денег, что она должна была получить от правительства. Они скрепили сделку отпечатками пальцев, потому что не знали настоящих имен друг друга.

Через неделю после того как Ок Хи вышла из Ханавона, контрабандист позвонил ей по мобильному телефону. Она только что купила его — все беженцы в первую очередь непременно обзаводились мобильниками — и совершенно не могла понять, как этот человек узнал ее номер. Он настаивал на том, чтобы она расплатилась с ним немедленно. «Я в Сеуле. Встретимся у твоего дома», — сказал он ей.

Ок Хи пришла в ужас. Пособие оказалось совсем не таким большим, как она ожидала. Молодым беженцам выплачивали меньшую сумму, чем пожилым, поскольку предполагалось, что они способны обеспечить себя сами. К тому же $3000 Ок Хи уже отдала в качестве предоплаты за квартиру. Встреча была назначена у полицейского участка. После достаточно долгих переговоров контрабандист согласился на меньшую сумму — $8000, то есть забрал почти все, что осталось от пособия.

Ок Хи нашла работу в похоронном бюро, надеясь привести свои дела в порядок. И у нее бы это получилось, если бы не одна мысль, которая ее преследовала: она очень скучала по матери и уже давно думала о том, как вывезти госпожу Сон из КНДР. Когда Ок Хи оказалась в Южной Корее, эта идея полностью ее захватила. Она была поражена тем, как относятся здесь к пожилым людям. «В Северной Корее ты никому не нужен, если стал слишком стар для работы, — говорила Ок Хи. — От тебя просто избавятся. А в Южной Корее я увидела, как старики поют и танцуют. Я думала о матери, о том, как тяжело она трудилась всю жизнь, и решила, что ей пора пожить в свое удовольствие. Она это заслужила».

Понимая, что госпожу Сон будет нелегко убедить покинуть КНДР, Ок Хи снова обратилась к тем же контрабандистам. Вместе они разработали план, как заставить госпожу Сон перейти китайскую границу. Ок Хи очень переживала, что мать может оказаться в тюрьме, если что-то пойдет не так, и хотела, чтобы ее переправили самым надежным и комфортным способом. Если сравнивать бегство из страны с турпоездкой, то госпожа Сон должна была путешествовать первым классом. В стоимость тура входили машина, которая довезла ее от Чхонджина до границы, взятки пограничникам, которые перенесли ее через реку, и украденный южнокорейский паспорт. «Это могло бы обойтись дешевле, — объяснила Ок Хи, — но мне хотелось, чтобы мама путешествовала со всеми удобствами».

Женщина залезла в новые долги. Брала дополнительные смены на работе, и все равно зарплаты не хватало. Тогда Ок Хи стала искать другие способы заработать. Но ей было 38 лет, а весь ее профессиональный опыт сводился к тому, чтобы убеждать людей усерднее работать ради Ким Чен Ира. Эти навыки вряд ли могли пригодиться ей здесь.

Она занялась караоке-бизнесом. В Южной Корее существуют так называемые «комнаты песен», служащие для того, чтобы посетители, преимущественно мужчины, могли расслабиться с помощью музыки. В клубах имеются индивидуальные кабины, снабженные звуковыми системами, микрофонами, видеомониторами, безалкогольными напитками и закусками. Однако главная приманка — это работающие там девушки, которые поют вместе с клиентами, танцуют, разливают напитки и позволяют слегка (или не слегка) с собой заигрывать. Ок Хи должна была подыскивать девушек, развозить их по клубам, забирать оттуда и следить за тем, чтобы у них не возникало неприятностей с клиентами. Работала она в окрестностях Сувона. Караоке-бары в основном посещали строители, живущие в общежитиях и не знающие, чем занять себя вечерами. Под опекой Ок Хи находилось около двадцати девушек, все — северные кореянки. Большинству из них было по двадцать с небольшим. Их приглашали на эту работу сразу же после выпуска из Ханавона.

«Они приезжают в Южную Корею, не имея никакого опыта, — объясняла Ок Хи, — и быстро выясняют, что за работу в офисе или на фабрике им будут платить $900 в месяц. А здесь они могут получить сотню за вечер». Ок Хи рассказала мне о своей работе, когда однажды вечером я напросилась ее сопровождать. Она вела фургончик «хёндай», весь пол которого был усыпан смятыми сигаретными пачками и кассетами с псалмами. В 5 часов вечера рабочий день Ок Хи только начинался. В плотном потоке машин мы выехали из Сувона, а затем свернули с шоссе на проселочную дорогу, вдоль которой тянулись поля и теплицы. Мы останавливались в маленьких городках и подбирали девушек. Некоторые из них выглядели как школьницы, вырядившиеся во взрослые платья и напялившие босоножки на шпильках. Хотя с точки зрения закона деятельность Ок Хи считалась нелегальной, она настаивала на том, что ее подопечные не проститутки. «Я не заставляю их ничего делать против их воли. Я говорю им: «Вы должны только петь, танцевать и вытягивать деньги из клиентов»». Здесь заниматься таким бизнесом было легче, чем в крупном городе. «В Сеуле девушкам пришлось бы идти на большее. Там мужчины в деловых костюмах платят за напитки, а ждут совсем другого. А здешние строители грубы, но менее испорчены».

«Комнаты песен» принесли Ок Хи достаточно денег, чтобы вывезти из КНДР обеих своих сестер (это обошлось ей в несколько десятков тысяч долларов). Младшая приехала со своей пятилетней дочерью. Средняя привезла мужа и двух маленьких сыновей. Теперь все сестры трудятся в караоке-бизнесе.

Ок Хи не смогла воссоединиться только с теми, кого любила больше всех, — с собственными детьми. Это не переставало ее мучить. «Я пожертвовала своими малышами, чтобы спастись самой», — упрекала она себя. В последний раз мы с Ок Хи встречались летом 2007 года. Тогда ее сыну было уже 18 лет, а дочери — 16. Она не видела их с 1998 года, с того самого вечера, когда убежала из Чхонджина в ночной рубашке. Тем не менее она регулярно помогала им материально через китайских брокеров: те находили контрабандистов, которые за определенный процент от суммы перевозили деньги через границу.

Вскоре после того как Ок Хи покинула Северную Корею, в приграничных городках была установлена нелегальная связь с китайскими сотовыми сетями. Так что Ок Хи каждые несколько месяцев имела возможность поговорить с мужем. Ён Су специально приезжал в Мусан, чтобы созвониться с ней по контрабандному мобильному, но разговаривать с детьми не давал. И, конечно же, он отклонил предложение о перевозе детей в Южную Корею, поскольку подозревал (совершенно обоснованно), что, забрав их, бывшая жена перестанет присылать ему деньги.

«Мне недавно снились мои ребята, — рассказывала мне Ок Хи во время поездки по клубам. — Я держала сына за руку, а дочку несла на спине. Мы бежали, пытаясь спастись из Северной Кореи. Нам навстречу шел высокий мужчина в форме кондуктора железной дороги. Я не уверена, но мне кажется, это был мой муж, который хотел задержать нас». Ок Хи проснулась, осознав, что на самом деле между ней и ее детьми целый мир.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.