2. Предреволюционный и советский периоды

Массовые драки в городах нашли свое отражение в литературе. Лев Кассиль так описывает те времена в повести «Кондуит и Швамбрания»:

«И вот великовозрастные сыны этой степной вольницы, хуторские дикари, дюжие хлопцы, были засажены за парты Покровской гимназии, острижены „под три нуля“, вписаны в кондуит, затянуты в форменные блузы.

Трудно, почти невозможно описать все, что творилось в Покровской гимназии. Дрались постоянно. Дрались парами и поклассно. Отрывали совершенно на нет полы шинелей. Ломали пальцы о чужие скулы. Дрались коньками, ранцами, свинчатками, проламывали черепа. Старшеклассники (о, эти господствующие классы!) дрались с нами, первоклассниками. Возьмут, бывало, маленьких за ноги и лупят друг друга нашими головами. Впрочем, были такие первоклассники, что от них бегали самые здоровые восьмиклассники.

Меня били редко: боялись убить. Я был очень маленький. Все-таки раза три случайно валялся без сознания.

На пустырях играли в особый „футбол“ вывернутыми телеграфными столбами и тумбами. Столб надо было ногами перекатить через неприятельскую черту.

Часто столб катился по упавшим игрокам, давя их и калеча».

«В сентябре на главной аллее гимназисты затеяли с парнями драку.

Пятиклассник Ванька Махась гулял с гимназисткой. Сидящие на скамейке парни с Бережной улицы стали „зарываться“.

– Эй, сизяк! Ты с нашей улицы девчонок не замай.

Махась отвел гимназистку к фонтану. Сказал:

– Я извиняюсь. Одну секунду. Я в два счета.

Потом вернулся на аллею, подошел к парню и молча ударил. Парень слетел со скамейки на проволоку, огораживающую аллею. И сейчас же вся аллея покатилась в одной общей, сплошной драке. Дрались молча, потому что на соседней аллее сидели преподаватели. Парни тоже понимали это и считали нечестным кричать и тем подводить противников.

Проходившие сторожа разняли дерущихся. Появление Цап-Царапыча окончательно прекратило побоище».

Страсти в городской и сельской средах подогревал не только алкоголь, но и пропаганда народников и революционеров. Все более радикальная, она внушала горячим молодым людям мысль о том, что все проблемы можно решить путем насилия.

Несмотря на то, что с каждым годом количество хулиганских выходок на улицах городов росло, власть упорно не хотела видеть в этом тревожный социальный сигнал. Ее больше беспокоили интеллигенты-революционеры, чьи выходки были куда опасней для самодержавия, чем пьяный дебош в кабаке или избиение мороженщика за то, что тот отказался дать мороженое в долг. На такого рода «развлечения» смотрели сквозь пальцы: пусть народ тешится, лишь бы не убивал и не покушался на власть.

Немалое влияние на рост хулиганства оказала революция 1905 года. «Она вызвала озорников-хулиганов на улицу как своих пособников разрушения, и они, почуяв свободу в смысле свободы озорства и безнаказанности его, стали проявлять себя, как звери, вкусившие крови, открыто, во всей полноте своей порочной натуры, разными преступными выступлениями», – писал современник.

Во время революции стало очевидно, что власть не в состоянии справиться с разгулом хулиганства. Уличные «баловники, пакостники и мучители, зачинщики, запевалы и соблазненные подражатели» почувствовали безнаказанность и продолжали активно ею пользоваться и после первой революции. Официальный правительственный орган «Журнал Министерства юстиции» в 1913 году бил тревогу, рисуя мрачную картину: «Со всех концов России, от Архангельска до Ялты, от Владивостока до Петербурга, в центры летят сообщения об ужасах нового массового безмотивного преступления… Деревни охвачены ужасом, города в тревоге».

В годы перед Первой мировой войной получили повсеместное распространение хулиганские шайки. В одном Петербурге было пять крупных группировок: «владимирцы», «песковцы», «вознесенцы», «рощинцы» и «гайдовцы». Все они имели свои отличительные знаки. У «рощинцев» картуз был залихватски надвинут на левое ухо, у «гайдовцев» – на правое. У первых было красное кашне, у вторых – синее.

Эти шайки были мало похожи на те толпы голытьбы, которые бесцельно шатались по городам в конце XIX века. Их отличала строгая организация со своей иерархией, общей кассой, судом и кодексом.

Как писал «Журнал Министерства юстиции», уделом этих шаек было «праздношатайство днем и ночью с пением нецензурных песен и сквернословием, бросанием камней в окна, причинение домашним животным напрасных мучений, оказание неуважения родительской власти, администрации, духовенству; приставание к женщинам, мазание ворот дегтем, избиение прохожих на улице, требование у них денег на водку с угрозами избить, вторжение в дома с требованием денег на водку, драки; истребление имущества, даже с поджогом, вырывание с корнем деревьев, цветов и овощей без использования их, мелкое воровство, растаскивание по бревнам срубов, приготовленных для постройки». Кроме того, они «отправляли естественные надобности среди публики, появлялись голыми, бросали в глаза нюхательного табаку, тушили свет в общественных местах, устраивали ложный вызов пожарных, срывали плакаты, портили памятники, ломали почтовые ящики, подпиливали телеграфные столбы…»

Особым масштабом и жестокостью отличались разборки шпаны в столице того времени, старом Петербурге.

Бич Петербурга начала века – хулиганы. До этого уличных безобразников в Питере именовали башибузуками, по названию турецких иррегулярных частей, знаменитых своими зверствами на Балканах. Позже появляется французское словцо «апаш». Не один из номеров «Петербургского листка» не обходился без рубрики «Проделки апашей» – так называли иногда столичных буянов по аналогии с парижскими. Термин «апаш», однако, не прижился. В обиход вошел англо-саксонский аналог – хулиган. Хулиганство – преступление, не имеющее цели: оскорбление, избиение или убийство чаще всего совершенно незнакомого человека. Сам термин к тому времени еще нов и моден. Он импортирован из викторианской Англии, где печальную славу приобрели злодейства неких братьев Hooligan.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.