“Я — НАСТОЯЩИЙ СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ”
“Я — НАСТОЯЩИЙ СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ”
Сергей Михалков
20 мая 2003 0
21(496)
Date: 20-05-2003
Author: Сергей Михалков:
“Я — НАСТОЯЩИЙ СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ” (Беседа с Владимиром Бондаренко)
С Сергеем Владимировичем Михалковым, автором трех гимнов нашей страны, детским классиком, великолепным баснописцем, сатириком и драматургом я уже давно хотел побеседовать. И о его жизни, и о его победах на разных фронтах, и о его аристократизме. С ним всегда было легко и спорить и даже ругаться. От него исходила какая-то волна душевного покоя, не было чужести, страха и высокомерия. Мне доводилось с ним жестко спорить и на пленумах и на съездах Союзов писателей СССР и РСФСР, и никогда это не приводило к срыву наших отношений. Я по-разному относился к фильмам его сыновей — это тоже не приводило нас к разрыву, ибо и сам он, очевидно, неоднозначно подходил к разным творениям своих отпрысков. Но то, что род Михалковых удался на славу, — с этим никто спорить не будет. Сам глава рода Сергей Владимирович Михалков и в свои 90 лет не теряет ни духа, ни мужества, ни мудрости. Будь он хоть трижды аристократом, конечно, всем творчеством своим он остается советским писателем. Прекрасно понимая это, он не собирается себя перечеркивать и не стесняется называть себя советским писателем. Он и есть — самый настоящий советский писатель.
Вдруг уже после юбилея Сергея Владимировича он сам звонит мне, прочитав мою книгу "Пламенные реакционеры", и легко соглашается на беседу, которую я ждал уже года три.
Сергей Михалков. За некоторые ваши статьи и беседы я вас просто люблю, хотя и не во всем соглашаюсь. Глубоко копаешь. Человек дела. Ты делаешь богоугодное дело. И газета "День литературы" очень полезная. Хотя с кем только тебе не приходится общаться?
Владимир Бондаренко. Со всеми трудно, Сергей Владимирович. С вами ведь тоже не всем легко. Вы — личность века. А с любой крупной личностью общаться не просто. Вы, как я успел заметить за годы общения, человек добрый, открытый. С вами легко, но при этом вы всегда делаете то, что сами считаете нужным, и в этом непреклонны. В Союзе ли писателей, дома ли, или в детской литературе. Если бы вы жили просто в соответствии со своим легким характером, с добрым сердцем, то вам не удалось бы так много сделать в жизни. Приходится быть непреклонным и жестким.
С.М. Видишь ли, Володя, я всегда с юности чувствовал себя членом большого общества. Я с детства жил в обществе. И мне нравилось — может, это и смешно — мне нравилось помогать людям…
В.Б. О вашей помощи ходят легенды. Даже в самые жесткие времена к вам шли именно потому, что знали — Сергей Михалков не откажет.
С.М. Я ведь помогал не только людям, но и целым обществам, целым учреждениям, к которым даже никакого отношения не имел. Я вспоминаю отдельные эпизоды в своей жизни и оцениваю самого себя: правильно ли поступил? Все-таки часто я поступал правильно. И потом, я не боялся помогать людям. Я знал, что другие не ходатайствуют за нуждающихся чаще всего только из-за того, что оставляют эту возможность, эту лазейку для себя. А я никогда об этом не думал. Я ходатайствовал за других, не думая о себе. Даже когда я заступался за арестованных: за Кружкова — редактора "Красной Звезды", за Вершигору, у которого никак не хотели издавать книгу, за Колесникова…
В.Б. Я знаю, как активно вы помогали молодому художнику Илье Глазунову, молодым поэтам и никому не говорили об этом. Как говорят, многое вам простится за это…
С.М. Сегодня ведь первое апреля, нам могут и не поверить. Будут над нами смеяться…
В.Б. Кому надо — поверят. А тем, кто хочет посмеяться, это тоже на пользу пойдет. Пусть смеются. Смех, говорят, полезен для организма. Как вы думаете, Сергей Владимирович, зачем людям нужен смех?
С.М. Смех разряжает, делает людей мягче, не такими жестокими. Надо больше смеха на земле.
В.Б. Кого бы вы отметили из добрых, смешливых писателей?
С.М. Юрия Полякова, нынешнего главного редактора "Литературной газеты". На Полякова я надеялся давно, когда он еще у меня работал в секретариате. Я говорил ему: ты, Юра, далеко пойдешь. Он честный, к тому же. Из смешливых — Чижиков, хороший художник.
В.Б. Это и есть ваша жизнь — постоянно всем помогать, всех отмечать и замечать. Ведь многие известные писатели никому на свете не помогли, никого, кроме себя, не заметили. Да еще и обижаются. А к вам всегда, даже сейчас, — поток людей за помощью идет. Пожалуй, только я никогда и ни о чем у вас не просил: то воевал с вами, то старался понять. Может, пока воевал с вами, и успел вас оценить как следует? Сотни людей были хоть чем-то обязаны вам — и в сталинское, и в хрущевское, и в брежневское время. Может, таким и должен быть детский писатель? Доброты больше, чем у других? Скажу честно: только потому, что у власти стояли часто такие, как вы, мы и выжили, сделали всё, что смогли.
С.М. Слушай, Володя, я очень благодарен за твою статью в "Красном лике патриотизма" и благодарен даже не за слова в мой адрес, а за то, что ты как следует приложил там Сергея Чупринина, редактора журнала "Знамя", ныне оголтелого антисоветчика и либерала. Он — ничтожество как человек. Я не знаю, может, он хороший критик, он сидит в комиссии по государственным премиям России, я не хожу туда из-за него, я не хочу с ним сидеть за одним столом. Он же меня облил грязью. За что? За то, что я написал "Гимн Советского Союза"? А он где был в это время? Писал политические передовицы в "Литературной газете"?
В.Б. Сколько нынче перевертышей у нас, Сергей Владимирович? А ваш ближайший дружок Анатолий Алексин? Сколько добра вы ему сделали? Ну и что?
С.М. Алексин — это особая статья. Он меня предал и уехал в Израиль, не попрощавшись. Зачем? Уехал бы официально, нынче никто не мешает.
Алексин — это безвольный тип, который всего боялся. И уехал он из трусости. Боялся каких-то мнимых еврейских погромов. Сидит там в Израиле и мемуары пишет о том, как его преследовали. А ведь здесь его до сих пор издают, и книжки неплохие…
В.Б. Ваше отношение к советской литературе?
С.М. Самое хорошее.
В.Б. Я сравниваю литературу девятнадцатого века и двадцатого, и всё увереннее считаю, что это равновеликие литературы.
С.М. Если критики начнут изучать советскую литературу ХХ века по ее лучшим произведениям, то они придут к заключению, что это была великая литература, которая смогла выкристаллизовать из всей массы большое количество ярких талантов самых разных наций. Я всегда поддерживал национальную литературу и дружил с Кайсыном Кулиевым, Расулом Гамзатовым, Мустаем Каримом, Софроном Даниловым. Я считал и сейчас считаю, что если бы не русская литература, их бы, национальных писателей, не было вовсе. Государство их щедро наградило не за то, что они националы, а за то, что они в своих республиках проводили общероссийскую культурную политику. Я считаю, что советская литература — великая литература, которая родила и, увы, похоронила сейчас писателей, родившихся при ней и умерших, как писатели, при ней же. Например, Юрий Бондарев стал писателем в советское время и состарился в советское время. И таких очень много, весь Большой стиль советской литературы.
В.Б. Я думаю, мировой культуре в целом уже никогда не избавиться от понятия "Большой стиль советской литературы". Очень уж много шедевров было создано за ХХ век: от "Разгрома" Александра Фадеева и "Тихого Дона" Михаила Шолохова до "Василия Тёркина" Александра Твардовского и детских стихов Корнея Чуковского, Самуила Маршака, ваших…
С.М. Я очень ценю многих наших советских писателей: и Федора Абрамова, и Юрия Бондарева, Евгения Носова, Василия Белова, Владимира Личутина, которого я всегда обожал за его язык, того же Александра Проханова, Владимира Крупина… А какой великолепный Василий Шукшин? Какой чудесный Гавриил Троепольский? Существует великолепная советская поэзия от Маяковского до Юрия Кузнецова. Я считаю "Василия Тёркина" шедевром мировой культуры на все времена. Великая поэма. Я читаю и думаю: как это Твардовский написал? Как просто… Человек он был тяжелый. Языка у меня с ним общего не находилось. Может, потому, что он к детской литературе не имел отношения? Но это — великий писатель. Я считаю, что недооценен Егор Исаев со своими поэмами. Я его слушаю с вдохновением. Хотя человек тоже тяжелый. Впрочем, а кто легкий в литературе человек?
В.Б. Разве что Сергей Михалков, и тот не для всех… Всегда так: чем крупнее фигура в литературе, тем сложнее характер. Возьмите Леонида Леонова или Федора Абрамова...
С.М. Советская литература — несомненно, великая литература, и поэтому я написал книгу "Я был советским писателем". Некоторые делают ударение на "я был", а я сам делаю ударение на "советским".
В.Б. Вы и остаетесь советским писателем. Вы пишете сейчас что-нибудь?
С.М. Воспоминания я написал. Книга "От и до". Больше ничего вспоминать не хочу. У меня не было дневников. Я был в хороших отношениях почти со всеми маршалами Советского Союза. У меня есть книга с надписью Александра Василевского. Очень трогательная надпись. Есть книга с надписью Баграмяна. Они все уже ушли. А я успел только записать встречи со Сталиным. И когда меня спрашивают: с кем из великих людей вам было интереснее всего? Я говорю — со Сталиным.
В.Б. В чем величие Сталина?
С.М. Он был во всём мощный человек. У него был мощный ум. Пусть он был жестоким человеком, но он был жестоким не избирательно. Он был жестоким к самому себе. Он был жестоким к детям своим. Он был жестоким к своим друзьям. Время было такое жестокое.
В.Б. Кстати, не он и родил это время. Думаю, окажись на его месте Киров или Фрунзе, крови не меньше было бы. Стиль эпохи таков был. И так — почти во всем мире.
С.М. Сила Сталина была как бы внутренняя сила. Я видел, как он разговаривает с членами Политбюро. Я сидел с ними со всеми 5 часов, когда принимали "Гимн Советского Союза", а говорил он. А мы с Регистаном даже не соображали, где мы находимся. Я не осознавал и ту опасность, которая нас окружала. Хотя он был в хорошем настроении, хорошо нас принял, шутил, цитировал Антона Чехова…
В.Б. Он же был еще и человеком большой культуры. В отличие от нынешних политических лидеров, много читал из современной художественной литературы.
С.М. Он же участвовал в присвоении Сталинских премий. Со слов председателя комитета по премиям, Александра Фадеева, который присутствовал на заседании, я знаю то, что он обо мне говорил. Обсуждение Сталинских премий проходило как? Присутствовали члены Политбюро. Может, и не все, но Берия участвовал и сам Сталин. Комитет представлял список тех, кто прошел. Список читал Маленков. Вот они доходят до фамилии Михалков… Михалков Сергей Владимирович — Сталинская премия второй степени — за басни. А Сталин ходит по кабинету и слушает. Все ждут его реакции. Все знают, что первые басни я послал ему. После того, как я написал Гимн и был уже два раза лауреатом Сталинской премии. Я послал ему "Заяц во хмелю", "Лиса и бобер" и другие. Пять басен с вопросом, как он относится к этому жанру? Ответа я не получил. Но ответом было то, что их напечатали в "Правде".
В.Б. По сути, вы были единственный баснописец того советского времени?
С.М. И остался… И вот доходят до фамилии Михалков, ждут, что скажет Сталин. А Сталин неожиданно говорит: "Михалков — прекрасный детский писатель". Всё. И я не получаю премию за басни... Он это сделал правильно. Это я потом понял. Если бы он поддержал жанр басни, тогда бы все кинулись писать. Это был мудрый шаг. Другой случай. Там же, на этом комитете. Он говорит: "А вот книга есть такая — Агеева. Почему бы не дать премию этой хорошей книге?" И дали ему. Чабан спасает отару в горах ценой своей жизни во время снежного бурана. Он смотрел в корень. Поддерживал тенденцию... И этим он тоже был велик.
В.Б. Если сейчас издать лучшие книги лауреатов Сталинской премии, получилась бы хорошая библиотека, серия шедевров.
С.М. С учетом того времени…
В.Б. В этой серии были бы и Сергей Михалков, и Александр Твардовский, и Виктор Некрасов, и Вера Панова, и Эммануил Казакевич, и Николай Эрдман, и Юрий Трифонов, и Леонид Леонов. Естественно, Шолохов.
С.М. Выдвигали Василия Ажаева, "Далеко от Москвы". Фадеев говорит: мол, он сидел. А Сталин сказал, но он же отсидел... Он же на свободе, а книга хорошая.
Так было и со Степаном Злобиным, и с Анатолием Рыбаковым. Великая всё же личность — Сталин. Так думали и многие великие конструкторы, полководцы, ученые. Конечно, злой гений был рядом.
В.Б. Очевидно, у каждого великого политика злой гений где-то рядом за плечом сидит. Всё зависит от того, в каком времени политик живет. Жил бы Сталин сегодня у нас, он вёл бы себя по-другому. А кого еще из великих политиков ХХ века вы бы назвали?
С.М. Я бы назвал Де Голля и Черчилля. Хотя Черчилль нас не любил, но он уважал нас. Он уважал Сталина. Черчилль был великий человек.
В.Б. Какое место в истории России вы бы отвели двадцатому веку?
С.М. Это был тяжелый век. Со всеми победами и со всеми неудачами. И для русского народа это тоже был очень тяжелый век. Октябрьская революция, коллективизация, вторая мировая война и так далее, вплоть до перестройки. Но всё было неизбежно. История так складывалась.
В.Б. Вот вы, дворянин, аристократ, и сейчас считаете, что Октябрьская революция была неизбежна?
С.М. Я думаю, что самодержавие неизбежно ушло бы в то время. Интеллигенция была возмущена влиянием Григория Распутина. Февраль был предопределен. Офицерство было возмущено мягкотелостью Николая Второго. А дальше пошло, покатило. Но, конечно, дальнейший расстрел всей семьи — это акт великого позора. Расстрелять семью православного царя?
В.Б. Но был потом и подъем народа, был всеобщий энтузиазм? Или это сказки? Все делалось по принуждению?
С.М. У меня отец Владимир Александрович был внуком статского советника, одного из старейших русских библиофилов. Так у этого статского советника была библиотека личная 50 тысяч томов. Он эту библиотеку завещал после смерти Академии наук. Не успел передать, умер. Мой отец, его внук, уже в 1911 году передал библиотеку. Недавно был там пожар, но наши книги все сохранились. Мой отец не имел никакой собственности. Собственность принадлежала отцу его — моему деду, а сам отец был под опекой государства, так как был душевнобольной после смерти жены от родов, может, потом собственность и передали бы моему отцу. Но до этого не дошло. И после революции отец писал: никакой собственности не имею. И заявил своим домочадцам: я против новой власти бороться не собираюсь. А мне было тогда 4 года. Если Россия выбрала себе другой путь, я ей буду помогать, решил отец. И стал помогать. Посвятил себя птицеводству, написал первую книжку, которую я сам продавал по деревням, "Что надо знать крестьянину-птицеводу?". А вторая книжка была "Почему в Америке куры хорошо несутся?". И когда был призыв партии поднимать хозяйство в провинции, он поехал в Пятигорск. И я учился в пятигорской школе…
В.Б. Не пора ли новый призыв партии власти бросать: ехать спасать русскую провинцию? И кто сейчас поедет? Какие специалисты?
С.М. Не знаю. Вот отец был первым организатором инкубаторской станции на Кавказе. Преподавал на птицеводческих курсах, много работал и умер в 1932 году. Перед этим его пригласили на кафедру преподавать в Воронежский сельскохозяйственный институт. Он поехал, принял предложение, но в пути заболел крупозным воспалением легких и умер в Георгиевске. Не было еще антибиотиков, нельзя было спасти. Осталась мать и три сына. Я — старший. Уже работал в Москве.
Я приехал, мы продали всё имущество за 500 рублей. И я забрал всю семью в Москву. Рассовал братьев по родственникам и знакомым. И судьба мне благоволила. Я работал тогда в редакции "Известий". Я подробно написал в книге "От и до" всю историю своего стихотворения "Светлана", которое на самом деле не имело никакого отношения к дочери Сталина. Но Сталину оно понравилось, меня вызвали в ЦК, вскоре дали Сталинскую премию вместе с Маршаком, Шолоховым, Фадеевым. Потом вторую премию за фильм "Фронтовые подруги". Третью за спектакль "Я хочу домой". Потом война, фронтовой корреспондент и так далее. Много раз уже рассказывалось.
В.Б. Что вы больше всего цените в своем творчестве?
С.М. То, что я еще не написал.
В.Б. Всё равно, наверное, "Дядю Степу" любят больше всех.
С.М. Наверное. Из детских пьес ценю "Сомбреро".
В.Б. Я ведь когда-то играл в этом спектакле в петрозаводском драмкружке. Хорошо помню.
С.М. Она прошла 1600 раз в одном только театре. Еще пьеса "Раки" сначала была поставлена в театре Вахтангова, а потом прошла по всей России 5000 раз.
В.Б. У вас, Сергей Владимирович, все давно уже числится в миллионах — количество изданий ваших книг, спектакли, басни, сам Гимн. У вас крепкая основа была. Крепкий род Михалковых. Как вы относитесь к чувству рода?
С.М. К чувству рода я отношусь так: все мои предки служили Отечеству. Почти все были военными. Один был воеводой в Чебоксарах. Другой в Тотьме на Севере. И так далее. Один из моих предков получил награду от князя Пожарского за московское сидение. Я, когда выступал на своем 80-летии, обращаясь к президиуму сказал: мой предок за московское сидение награду от князя Пожарского получил, а я от Союза писателей — тоже за московское сидение… Так что я к роду своему отношусь с большим уважением. На опасное дело когда-то надо было послать Ивану Грозному своего доверенного. Он сказал: пошлите Михалкова, убьют, не жалко… Все всегда служили. Один из них был 47 лет в армии.
В.Б. А вы уже в Союзе писателей служите полвека. Тоже служивый, да еще какой.
Вот и сын Никита служит, он тоже по характеру своему — служивый. Ему одного кино мало. Ваше высшее качество: служение рода — Родине. Это качество очень ценное, необходимое и ныне.
С.М. Я служил всё время.