О «Стрелке»

Мобильные телефоны улавливают микроволны. Кредитные карточки универсальной толщины (0,76 мм) проскальзывают в слот банкомата в любой точке мира. Компьютеры синхронизируются. Мировая транспортная система и промышленное производство регулируются размерами грузовых контейнеров. Эти повсеместные и на первый взгляд незначительные явления – приметы глобальной инфраструктуры.

Слово «инфраструктура», как правило, вызывает ассоциации с физическими сетями – транспортными, информационными или инженерными. Это либо скрытый пласт, либо связующая среда. Однако сети – это не только подземные трубопроводы и переплетения оптоволоконного кабеля, проложенного по дну океана. Это пучки микроволн, отражающиеся от спутников, и рассеянные по миру электронные устройства, и общие технические платформы. Инфраструктура, зачастую вовсе не скрытая, предоставляет точки связи и доступа, позволяющие обнаружить в пространстве повседневности базовые правила мироустройства.

Другое, возможно более важное, наблюдение: здания и даже целые города стали сегодня инфраструктурными технологиями. Повторяющиеся формулы – от типовой пригородной застройки и скоростных трасс середины ХХ века до торговых центров, курортов, гольф-клубов и гипермаркетов современной культуры – определяют значительную часть обитаемого мирового пространства. Из уникальных оболочек, созданных вручную, здания превратились в легко воспроизводимый пространственный продукт. На долю архитектуры в мировом освоении пространства сегодня приходится тонкая струйка, в то время как все остальное выливается из брандспойта стандартизации. Знакомое конфетти ярких коробок на черном асфальте и зеленой траве рассказывает тщательно разработанные истории о кофе Starbucks, булочках с кремом Beared Papa и сетевых гольф-клубах Арнольда Палмера. Эти откровенные шаржи на абстрактное мышление формируют большую часть пространств, в которых мы с вами обитаем. Сегодня не только небольшие поселения и курорты, но и все города мира строятся по формуле, в соответствии с которой в любой части света, как правило, воспроизводится Шэньчжэнь или Дубай.

Какой бы знакомой ни была эта конфигурация, массовая культура все еще не нашла убедительного способа показать разрыв между объектом и средой. Произошло размывание границ между реальным объектом и матрицей: инфраструктура уже не просто основа градоустройства – она и есть само градоустройство, и именно она определяет параметры глобального урбанизма. Город как собрание уникальных архитектурных шедевров остался в прошлом. Непрерывное производство пространственных продуктов и градостроительных формул становится все более инфраструктурным. Архитектура сегодня – это камень, брошенный в воду, где вода – весь мир.

Виктор Гюго на конференции TED

В «Соборе Парижской Богоматери», знаменитом романе ХIХ века, события которого разворачиваются в XV веке, Виктор Гюго писал: «…Вместе с развитием человеческой мысли, стало развиваться и зодчество [речь в данном случае идет о соборе]; оно превратилось в тысячеглавого, тысячерукого великана и заключило зыбкую символику в видимую, осязаемую бессмертную форму». Словами архидьякона, одного из героев романа, он предсказал, что изобретенная Гутенбергом новая технология может побороть этого великана. Печатное слово подчинит себе творческое воображение и похитит у архитектуры ее сверхъестественную силу. «Книга убьет здание».

На первый взгляд, современное представление о городском пространстве как продукте инфраструктурных технологий подтверждает мысль Гюго о смерти архитектуры. Информационный взрыв – также бесспорный факт. И здесь у Гюго, безусловно, есть шанс вступить в XXI век, совершив головокружительный разворот. Он может восстановить пространство в его праве на выражение невербализуемой культурной фантазии. Он способен доказать, что таинственный тысячеглавый, тысячерукий великан воспрял к жизни благодаря бурному росту мощной материальной невербальной среды – матрицы всемирной инфраструктуры. Этот новый великан к тому же является секретным оружием самых могущественных в мире людей. Его нельзя погладить или приручить, зато им можно манипулировать, его можно использовать. Для этого необходимо искусство политики – искусство, основанное, казалось бы, на совсем безыскусном материале. Пространственные технологии могут обладать силой и действенностью если не текста, то программного обеспечения: это постоянно обновляющаяся платформа градоустройства. Руководствуясь принципом «нечто убивает нечто», Гюго мог бы сочинить новый культурный мем: поверженная книгой архитектура возвращается, воплощенная в еще более могучей сущности – в самой информации.

Это, конечно, потребовало бы от людей из TEDа некоторых дополнительных усилий. Гюго должен был бы стать немного бодрее, жизнерадостнее. Решающее значение здесь имеет диспозиция выступления: кто говорит и как, кто повторяет и для кого. Новый, предприимчивый Гюго не станет выступать перед архитекторами. Гюго ХIХ века наделил архитектуру экзистенциальной тревогой по поводу утраты ее мистической силы, отчего «архитектурная» часть романа утомляет заламыванием рук и критическим самоанализом. Нет, Гюго ХIХ века, если его должным образом направить, будет выступать перед совершенно другой аудиторией, нацеливаясь на главных игроков в зале, которые если что-то и понимают про силу пространства, то именно потому, что не обременены архитектурной культурой. Искусство архитектуры – это то, что нужно, но здесь-то и таится главная сложность для Гюго. Ему необходимо отойти от архитектуры, чтобы вернутся к ней в куда более осмысленной аудитории.

Магию придется искать в самых заурядных пространствах, но Гюго отлично справится. Для этого у него есть борода. «Архитектура и есть информация». Требуются, конечно, пояснения, но звучит хорошо. На неопределенности тоже можно сыграть. С микрофоном-петлицей и хорошим пиарщиком Гюго может претендовать на статус этакого таинственного – пусть даже немного сектантского – гуру. В промоматериалах и на суперобложках его произведений будет часто появляться слово «одержимый». Все это отлично продается, и самая разная публика, затаив дыхание, будет внимать непредсказуемому Гюго. «Архитектура и есть информация». Гюго становится прибыльной отраслью. TED процветает. 

Великан как глобальное пространство инфраструктуры

В загадочном тысячеглавом тысячеруком великане, созданном Гюго, аудитория TED увидит правильную модель для описания роли пространства в глобальной политике. Некоторые из наиболее радикальных перемен, связанных с глобализацией, описываются не языком юриспруденции или дипломатии, а с помощью «вирусных» пространственных формул. Исключенные из законодательного процесса, глобальные инфраструктуры de facto создают свои формы правления быстрее, чем официальные государственные органы могут их узаконить.

Попытаемся взглянуть на великана через инфраструктурную модель Дубая и Шэньчжэня – зон свободной торговли. В начале ХХ века зона свободной торговли представляла собой обнесенную забором территорию для хранения беспошлинных товаров. Когда на этих же территориях стало развиваться производство, Организация Объединенных Наций по промышленному развитию (ЮНИДО) начала продвигать их как средство для стимулирования экономики развивающихся стран. Свободная зона, управляемая особым образом, освобождается от соблюдения налогового, трудового и природоохранного законодательства, действующего на остальной территории страны. Изначально эти послабления задумывались как способ обойти местную бюрократию, но вскоре туда устремились корпорации и представители городской администрации. Чтобы опробовать принципы свободного рынка, Китай решил распространить эту модель на целый город. Первым и самым заметным из таких городов-зон стал Шэньчжэнь. Так в мире возникла почти маниакальная страсть к поощряемому урбанизму. Хайтек Сити в Хайдарабаде или Экономический город Короля Абдаллы в Саудовской Аравии вскоре пополнят список урбанизированных свободных зон, рассредоточенных по всему миру. Вступление в подобную сеть принято праздновать, украшая свои корпоративные бизнес-парки сверкающими небоскребами и пафосными cимволами национальной гордости. Растущие по экспоненте города-зоны, занимающие от нескольких гектаров до нескольких квадратных километров, появились уже почти во всех странах мира. Зоны поглощают города.

Свободная зона стала синонимом глобального рынка. Это идеальная структура для «экстернализации» – уловки, с помощью которой корпорации обходят препятствия на пути к прибыли. Например, разместив штаб-квартиру в Дубае, компания Halliburton уклоняется от соблюдения законов своей страны. Разрекламированная как стратегия свободного рынка, свободная экономическая зона превратилась в инструмент манипулирования рынком на основе «вашингтонского консенсуса», предложенного Всемирным банком и МВФ. Будучи субоптимальным экономическим инструментом, зона стала так популярна, что многие крупные города создают двойников – собственные, не подконтрольные государству территории. Так, двойником Мумбая стал Нави Мумбай, а Нью-Сонгдо Сити уже отбрасывает тень на Сеул. Но всем им далеко до казахской Астаны, застроенной знаменитыми архитекторами, которые использовали древние мотивы в духе Чингисхана (пирамидальный Дворец Мира и Согласия, гигантский шатер со своим микроклиматом, под которым расположился развлекательный центр Хан Шатыр). Астана – это особая экономическая зона, ставшая столицей государства, от которого она, по сути, отделена. Для государства зона – это лазейка в собственном законодательстве и посредник в тайных и потенциально высокоприбыльных сделках. (В TED это принято называть «полный улет».)

Еще одна выгодная позиция с хорошим видом на великана – это глобальная сеть широкополосных коммуникаций. Здесь легче всего заметить неявные или скрытые силы, на которые у нас еще не наметан глаз. В 2000 году в мире было менее 800 миллионов мобильных телефонов. К 2010 году их стало 5 миллиардов, и большая их часть используется в развивающихся странах [1] . Развитие сетей широкополосного доступа является основой правительственных программ многих стран, а такие международные организации, как Всемирный банк и ООН, считают его приоритетным направлением. Право на доступ к мобильной телефонии, которую Всемирный банк назвал «крупнейшей в мире распределительной платформой», рассматривается в одном ряду с правом на воду и пищу [2] . Для проникновения на рынки густонаселенных стран, переживающих невероятный рост мобильной телефонии, предприниматели высчитывают сложные коэффициенты и применяют методы краудсорсинга. В странах, где доступ к Интернету обеспечивается через мобильный телефон, Веб 2.0 меняет сельское хозяйство, банковскую сферу, медицину и образование, за которыми следуют соответствующие перемены в градоустройстве. Скажем, в Кении, получившей международный подводный оптоволоконный кабель одной из последних, местоположение этого кабеля – предмет ожесточенной конкурентной борьбы. До сих пор не ясно, поспособствует ли он ускоренному развитию уже существующих городов в коридоре между Момбаса и Найорби, созданию новых анклавов, наподобие упомянутых свободных зон, или обеспечит развитие сельских районов страны. Государство, а также любой из сонма негосударственных игроков (НПО, провайдеры, многонациональные корпорации, управляющие компании) – в любой комбинации – могут приобрести контроль над этим инфраструктурным пространством и создать монополию или искусственный дефицит.

Публично заявлено, что и свободные зоны, и «широкополосная» урбанизация зиждутся на свободном рынке, свободной торговле или открытом доступе. Однако в реальности мы имеем дело с диким чудовищем, причем продуманной политической реакции на его действия пока просто не существует. Зона остается вне поля зрения, уклоняется от соблюдения законов и обходит политические декларации, грозящие усилить трение в ее хорошо смазанных механизмах. «Широкополосная» урбанизация – это сложный эквилибр с участием независимых игроков, способных концентрировать власть или просто оставаться незаметными среди запутанных управленческих схем. Связь между заявленными намерениями и наблюдаемыми результатами их деятельности практически отсутствует. Здесь, как в шайке контрабандистов, где множество участников выполняют рутинные задачи, не имея представления об организации в целом, процесс идет сам по себе, независимо от политических деклараций, иногда с опережением законодательства. В результате мы имеем завышенные цены на мобильные телефоны в Найроби или мир, состоящий главным образом из автономных загородных поселений, и причины этого не вполне ясны. Это и есть волшебная сила великана, а точнее – ловкость его рук. И вопрос скорее не в том, кто устанавливает правила, а в том, кто или что создает условия, в которых возможно одно и невозможно другое. Даже если удастся обнаружить великана в облаке его эфемерной активности и запутанных отношений, непонятно, как им управлять и каковы будут политические последствия. Важные подсказки можно найти в самих пространственных схемах, однако чрезвычайно трудно определить, где расположены тумблеры и рычаги, их включившие.

После выступления на конференции TED нашему Гюго организуют поездку в Давос. Если к бороде, микрофону-петлице и пиарщику прибавить мокасины, можно устраивать дорогостоящие семинары, где за хороший гонорар Гюго объяснит, что он на самом деле имел в виду, утверждая, что «архитектура и есть информация» или «инфраструктура – это форма правления».

Действие есть форма

Доказательства существования великана можно найти в практической деятельности, но его также можно обнаружить, освоив новый способ мышления. Своим постулатом «the medium is the message» Маршал Маклюэн открыл новую территорию, просто изменив привычный ход наших мыслей. Эту формулу так часто повторяли, что все, по крайней мере, делали вид, что понимают, о чем речь. Может быть, постулат Гюго «архитектура и есть информация» – тоже своего рода культурный мем, достаточно емкий, чтобы вместить идею нового великана и дать ей ход. Маклюэн хотел вывести на передний план не контент, а сами принципы работы и арсенал средств коммуникации – от печатных изданий до радио и телевидения. Контент же был «сочным куском мяса, который приносит с собою вор, чтобы усыпить бдительность сторожевого пса нашего разума» [3] . Наше сознание приучено анализировать мир, называя и обозначая явления. Поэтому осязаемым является только контент – история, рассказанная на радио. Как работает само радио и как оно организует слушателей, определить сложнее. Это все равно что знать о камне, брошенном в воду, но не иметь представления о воде.

Чтобы понять смысл высказывания «архитектура и есть информация», то есть сделать воду осязаемой, необходима работа мысли, схожая с исследованием принципов работы радио, но подразумевающая преодоление ассоциаций, связанных со словом «информация». Информация, особенно в цифровой культуре, это текст или код – то, что появляется на экране и распознается с помощью одного из множества языков. Чем шире распространяются подобные устройства, тем сложнее найти пространственные технологии или сети, не зависящие от цифрового мира. Мир становится «Интернетом вещей», где умные здания, умные машины взаимодействуют с бесчисленными мобильными телефонами и цифровыми устройствами. Почти каждая отрасль знания в ХХ веке оказалась подчиненной информатике, поскольку стремилась опереться на информационные системы управления, позволяющие на основе вычислений и измерений давать более или менее достоверные прогнозы.

В число таких отраслей попала и архитектура, что можно увидеть в работах Седрика Прайса и Кристофера Александера. Такие гуру конца ХХ века, как Кевин Келли, на волне экономических успехов цифровой индустрии предлагали нам представить себе машины как «микросхемы с колесами», самолеты – как «летающие микросхемы с крыльями, [здания —] как микросхемы для жилья и большие микросхемы для содержания овец и коров. Естественно, все они будут материальны, но каждый грамм их вещественной сущности будет просто напичкан знаниями и информацией» [4] .

Однако некоторым кибернетикам середины ХХ века, тем, что предсказали цифровую революцию, но еще не были окружены ее продуктами, возможно, проще было осознать, что все – бессловесное, инертное, человеческое и нечеловеческое, нецифровое – может переносить информацию и что физическое устройство инфраструктурного пространства само по себе является информацией. Этнограф, философ и кибернетик Грегори Бейтсон рассматривал информацию как элементарную частицу обмена у племен Новой Гвинеи, на занятиях «анонимных алкоголиков» или в общении дельфинов. (Он предположил, что щелчки в языке дельфинов примерно соответствуют нулям и единицам в двоичной системе.) Бейтсон без труда разглядел бы в неодушевленных объектах способность действовать и обмениваться информацией, а еще порассуждал бы о характере или политическом смысле этих отношений. Ему принадлежит знаменитая формула «информация – это небезразличное различие» [5] . В качестве примера информационной системы он приводил такую: «человек – топор – дерево». И здесь нет ничего «сверхъестественного» [6] . Расширять возможности объектов с помощью цифровых технологий или покрывать их датчиками вовсе необязательно. В той степени, в какой они способны создавать «небезразличные различия», они способны оказывать влияние, иметь намерения и вступать в отношения, что в целом и представляет собой информацию. Информация проявляется не в тексте и не в коде, но в деятельности. Для Бейтсона любое из инфраструктурных пространств мира могло бы, подобно системе «человек – топор – дерево», производить и организовывать информацию. В определенном смысле его точка зрения исчерпывающее объясняет постулат Гюго «архитектура и есть информация».

Однако идея о том, что информацию несет скорее действие, нежели системы кодирования, должна пробиться через культурные стереотипы. Как оценить деятельность или информационный обмен в статичной системе таких привычных пространственных инфраструктур, как автодороги, электросети или пригородные поселения? Ведь обычно они рассматриваются не как акторы, а как совокупность объемов или объектов. Действовать могут исключительно движущиеся машины, электрической ток или жители. Мы не привыкли к тому, что деятельность может проявляться в отношениях между различными частями структуры и в их взаимном расположении.

Однако если приглядеться к типовой пригодной застройке, становится очевидным, что в ее структуре заключено вполне конкретное действие. Девелопер строит не 1000 индивидуальных домов, а высаживает эдакую «грядку» – 1000 панелей, 1000 рам, 1000 крыш и так далее. Собственно дом – на фотографии или вышитый гладью – подобен маклюэновскому контенту, он отвлекает нас от того, что происходит на самом деле. Совокупность домов обнаруживает стремление организовать жизнедеятельность людей, населяющих эти дома. Структура предпочитает повторяющиеся действия и превращает устройство индивидуального жилища в маргинальный жест. На практике получается нечто вроде протокола или нецифровой пространственной программы, которая одновременно генерирует и оформляет процесс создания домов. Относительные изменения в такой структуре и являются, по выражению Бейтсона, «небезразличными различиями». Структура действует, а изменения внутри нее и есть информация. Если мы сконцентрируем внимание на отдельном доме, этот масштабный процесс останется для нас почти неразличимым – призрачным великаном на заднем плане. Архитектор, обученный создавать оболочки, будет стремиться спроектировать индивидуальный дом, который можно показать, и в итоге падет жертвой маклюэновского «medium’a» или ожившего великана Гюго.

Даже если некоторые виды деятельности организации не заявлены публично, мы тем не менее можем посмотреть на то, что заявлено: на сценарии и промоистории, которые она производит. В сценарии может быть попросту предписано применение определенных технологий, например, выбор для освещения электричества. В нем могут также содержаться идеологические обоснования для использования этой технологии или промоистория, которая и станет контентом, – например, «колониальные» виллы на Кейп-Коде или коттеджный поселок рядом с поместьем короля гольфа Арнольда Палмера. Автомагистрали по традиции ассоциируются с такими ценностями, как свобода, демократия или патриотизм. Свободная экономическая зона – с открытостью и упрощением бюрократических процедур (этакий мегамаркет для глобального бизнеса). Мобильная телефония – с процветанием и открытым доступом к мировым информационным сетям. Сценарий может стать самой толстой жилой в любой инфраструктурной сети, поскольку он фактически определяет технологию и подчиняет ее себе. Изучение сценариев позволяет выявить деятельность, в них не упомянутую или даже прямо им противоречащую, как в случае с поглощающей индивидуальные дома типовой девелоперской застройкой.

Инфраструктурного великана можно рассмотреть через призму его деятельности, пусть и не обозначенной, но имеющей важные последствия. Пространство, на котором он действует, не отменяет создания форм – скорее указывает на дополнительные возможности их создания посредством особых сил. В соответствии с определенными сценариями формы, реализованные как деятельность («грядки» домов), образуют целый ряд форм, реализованных как объекты (дома). Если деятельность архитектора – это камень, брошенный в воду, где вода – весь мир, тогда камень – это объектная форма, а воду можно было бы назвать активной формой. Перефразируя Маклюэна: действие есть форма.

Инфраструктурные пространства как акторы или активные формы

Когда план по превращению Гюго в звезду сработает, тезис «действие есть форма» может лечь в основу эссе об идеях, построенного по принципу детектива (назовем это подходом ? la New Yorker). При таком подходе обычно используется следующая схема. Автор с разными уровнями самомнения/скромности, ведущий повествование от первого лица, встречается с разными мыслителями. Каждая встреча дает нам ключ к пониманию идеи. Здесь важен прямой контакт. Особо заковыристого мыслителя рассказчик встречает морозным осенним днем. Или в просторной нью-йоркской квартире, габариты которой в итоге помогают ему постичь проблемы мировой финансовой системы. Или же перед ним специалист по физике элементарных частиц с взлохмаченными рыжеватыми волосами, зачесанными на косой пробор. Подобные описания помогают читателю понять, к примеру, теорию струн. И это работает.

У социолога Бруно Латура темные волосы, зачесанные на косой пробор. Он говорит с французским акцентом и работает над развитием тезиса «действие есть форма». В своей акторно-сетевой теории он выдвигает предположение, что инфраструктурные пространства типа социотехнологических сетей создаются не только людьми, но и технологиями, причем сами технологии участвуют в этом процессе как акторы, или «актанты». «Актанты» «производят некие действия» [7] . Технологии влияют на запросы социальных сетей, а те, в свою очередь, формируют технологии: люди придумали компьютер, который изменил ход человеческой мысли. Люди разработали технологию типовой пригородной застройки, и возникшая среда оформляет их отношения. Изучая действие технологий, Латур рассматривает не только то, что манифестируется или излагается в сценарии, но и внутреннюю деятельность – что делает инфраструктура и что она говорит. Латур утверждает, что взаимодействие между сценарием и технологией подобно потоку информации или потоку воды – оно не поддается определению. Латуровское описание действия варьируется от «сюрприза» до «опосредования» [8] . Действие может быть «позаимствовано, распределено, предложено, навеяно, навязано, извращено, преобразовано» [9] . Социальные формы – это не то, что можно зафиксировать и классифицировать. Они «не поддаются определению» из-за непрерывности процесса [10] . Дать им определение, идентифицировать или обозначить границы равносильно отрицанию самого процесса или попытке остановить поток.

Обращаясь к театру, где конструирование такого рода деятельности в порядке вещей, Латур пишет об использовании слова «актор» в социальных науках: «Не случайно, что это понятие, как и „действующее лицо“, широко употребляется в театре… Театральная постановка – это настолько запутанная история, что понять, кто именно совершает действие, становится совершенно невозможно» [11] .

Актер следует тексту пьесы, однако прописанные в ней слова он воспринимает исключительно как косвенные указания или отголоски, позволяющие интерпретировать глубинное действие. На сцене актеры редко имеют дело с состояниями, легко поддающимися вербализации. Основным средством, или носителем, информации является именно действие. Актриса не станет играть «мать», она скорее сыграет, как она «баюкает ребенка». Актерам хорошо известно, что действие зачастую не соответствует словам и не поддается определению. Произнося «Приятно познакомиться», герой может изгонять собеседника из общества. Герой говорит «Я не люблю тебя», а на самом деле изо всех сил пытается сохранить отношения. Действие – это не то, что говорится, оно может быть никак не связано со словами. В конечном счете информация о герое складывается из череды действий. Похожим образом ведет себя и инфраструктурное пространство, а изменчивая форма этого потока действий – это и есть информация.

Во взаимодействии сценариев и технологий деятельность становится третьей силой. Рассмотрев сценарий, заявленный в том или ином инфраструктурном пространстве, можно более отчетливо увидеть необъявленные или не связанные с ним действия. Человек, покупающий загородную недвижимость – дом в колониальном стиле на Кейп-Коде или коттедж в поселке Арнольда Палмера, – приобретает сценарий, но в реальности ему преподносят некий девелоперский проект. Развитие сетей энергоснабжения или мобильной связи может сопровождаться историей про децентрализацию, в то время как реальная ситуация подразумевает монополизацию подобных услуг. Сеть DAPRAnet, изначально создававшаяся Министерством обороны США на случай войны, стала общедоступным Интернетом. Свободные зоны, разрекламированные по всему миру как инструмент, призванный обеспечить торговым сетям открытость и отсутствие бюрократических препон, порождают новые формы бюрократии. Фейсбук, разрабатывавшийся как безобидная социальная сеть для университетского кампуса, во время Арабской весны превратился в инструмент объединения диссидентов.

В подобных случаях информация содержится не только в сценарии или технологии, но и в некоей имманентной неартикулированной деятельности или способности, которую мы могли бы обозначить как диспозицию матрицы. Такого рода информация передается не через известные нам механизмы, вроде текста или кода. Возможно, именно благодаря этой скрытой диспозиции, этому призраку заявленного сценария великан кажется нам загадочным, почти волшебным.

Диспозиция и активные формы инфраструктуры

При жизни философ Гилберт Райл говорил с британским акцентом, курил трубку и писал философские труды в очаровательной разговорно-шутливой манере. Райл – идеальный персонаж для обсуждения тезиса «действие есть форма» ? la New Yorker. Особенно хорошо ему удавалось демонстрировать «призраков в машине», или логические противоречия, таящиеся в обыденном языке. Для Райла диспозиция была одним из таких призраков, и практические методы, с помощью которых он в своих трудах демистифицировал призраков и великанов, могут помочь в исследовании инфраструктурного пространства.

Райл писал о диспозиции как о чем-то, что мы уже осознаем и употребляем в обыденной речи: это динамика отношений, потенциальная готовность принять определенное состояние или претерпеть определенные изменения тогда, когда реализуется определенное условие. Доказать фактическое «наличие» диспозиции невозможно. В качестве примера Райл приводит стекло, которое является хрупким, даже если его никогда не разобьют. Подобно Латуру и Бейтсону, Райл полагал, что диспозициональные свойства присущи как людям, так и материальным объектам. Разбитое стекло не является «таинственным, призрачным событием… оно вообще не является событием» [12] . Шар на наклонной плоскости обладает диспозицией, заключенной во взаимном расположении поверхностей [13] . Чтобы обладать такой диспозицией, шару вовсе не обязательно катиться по наклонной плоскости. Функция в математике – это выражение, описывающее поведение некоторого множества значений, однако знание конкретных значений менее важно, чем общее поведение этой функции, которое описывается кривой определенной формы. Подкрепляя рассуждения Латура, Райл утверждает, что из-за этой латентности диспозицию невозможно определить. Однако эта неопределенность вовсе не обязательно должна быть таинственной. Райл пишет: «Из того, что я имею привычку курить, не следует, что я курю в данный момент. Это моя устойчивая склонность курить, когда я не ем, не сплю, свободен от лекций и не присутствую на похоронах, и если я только недавно не выкурил трубку» [14] .

Райл полагал, что существенной для понимания диспозиции является разница между «знать что» и «знать как» (в первом случае речь идет об ориентации на поиски ответа, во втором – на повторение действий). Человек не может знать диспозицию так, как он знает правильный ответ. Это знание формируется по крупицам из множества разнообразных наблюдений за деятельностью. Диспозиция – это показатель того, как структура во времени реагирует на взаимодействие разнообразных факторов. Как и Латур, Райл обращается к сценическому искусству, которое имеет дело прежде всего с действием. Приводя в качестве примера выступление клоуна, Райл замечает, что однозначного ответа на вопрос, что же такое быть смешным, не знает никто. А вот клоун знает, как быть смешным, из опыта общения с публикой. «Знание как» – диспозиционально [15] . Райл обратил внимание на то, что диспозициональные свойства в рамках привычной логики и языковых структур порой остаются туманными и непостижимыми и воспринимаются как «особые скрытые начала или причины, то есть вещи, либо процессы, существующие или происходящие в каком-то особом мире, являющемся тенью нашего настоящего» [16] . Однако пренебрежение «знанием как» в пользу «знания что» означало бы девальвацию наших наиболее прагматичных представлений о способностях, потенциальных возможностях, качествах и наклонностях. Слово «диспозиция» лучше всего понимается через узус и само является диспозициональным.

Райл никогда не говорил о диспозиции применительно к городским пространствам, но, будь у него такая возможность, сейчас он бы мог порассуждать о диспозициональных свойствах пригородной застройки, тяготеющей к мультиплицированию, или фейсбука, превратившегося в политический инструмент. В качестве примера он мог бы привести диспозицию простых конфигураций или общеизвестного набора сетевых возможностей, определяющую особый способ обращения информации: «шайка контрабандистов» – вот модель обеспечения секретности в узком кругу игроков. Диспозиция линейной железной дороги или оптоволоконного кабеля отличается от диспозиции рассеянных в пространстве мобильных телефонов. Радиальная, или веерная, структура сети – как в электронных СМИ – подразумевает, что любое действие или соединение осуществляется через центральный узел связи, который распространяет информацию. Древовидная структура имеет иерархический характер, подобно расходящимся от городских магистралей улицам, вплоть до переулков и тупиков. В распределенной сети каждая точка может связаться с любой другой точкой. Высокопроизводительные компьютеры-мейнфреймы связаны линейной сетью, передающей сведения последовательно, тогда как в параллельной сети обмен информацией происходит синхронно. Небоскреб можно считать последовательной структурой, потому что попасть на нужный этаж можно, только проехав на лифте все предыдущие. Рынок, вокзал или любая другая структура с множеством точек доступа и обмена организованы в режиме параллельного доступа. Диспозицию здесь можно конструировать примерно так же, как геометрию и расположение шара на наклонной плоскости.

Если б к разговору мог присоединиться Бейтсон, то в этих простых топологиях и взаимоотношениях он увидел бы диспозицию как маркер политических устремлений. Архитектуру сетей он оценивал по степени легкости прохождения информации. Бейтсон предположил, что бинарные отношения, если они симметричны, порой тяготеют к конкуренции, насилию и нестабильности (например, близнецы, соперничающие за родительское внимание, государства, воюющие за территорию, альфа и бета самцы). А комплементарные отношения (то есть те, где акторы могут занимать то доминирующую, то подчиненную позицию) демонстрируют большую стабильность. Развивая теорию Бейтсона, можно сказать, что с точки зрения обмена информацией последовательная структура не так надежна, как параллельная. Последняя одновременно и более открыта, и более устойчива. То же можно сказать о веерной или древовидной сети. Способы передачи информации, присущие конкретной сети, могут быть индикаторами агрессии, подчиненности, двойственности или устойчивости к внешним воздействиям – индикаторами широких политических ориентаций данного инфраструктурного пространства. Свободная зона, которая, подобно шайке контрабандистов, построена как закрытое сообщество, диспозиционально игнорирует любые взгляды или любую информацию, не согласующуюся с ее бизнес-платформой. Изучая структуру широкополосного урбанизма, мы имеем возможность сравнить линейную конфигурацию оптоволоконной сети с распределенной популяцией мобильных телефонов и увидеть, сколь различна их диспозиция в отношении территориальной экспансии и сосредоточения власти.

Бейтсон, Латур и Райл предлагают технологии для дизайнирования «воды». Они расширяют наши представления о диспозиции активных форм, которые представляют собой не отдельные события или объекты, а похожи скорее на переменные в информационных потоках. Они анализируют инфраструктурное пространство, но уже не как таинственный фон или недоступный пониманию инструмент политических манипуляций. Каким бы сложным ни был великан урбанистической инфраструктуры, эти ученые могут показать простые тумблеры и рычаги, с помощью которых можно научиться им управлять.

Создание активной формы и диспозиции как отдельное искусство

Аудиторию нашего нового Гюго будут составлять люди, далекие от архитектуры, отчасти потому, что коль скоро пространство – это секретное оружие самых влиятельных людей на земле, то лучше всего эту тайну хранят именно от архитекторов. Для дизайнеров создание формы часто сводится к форме объекта, эстетические качества которого суть результат тонкого понимания очертаний и геометрии. Пока в этой сфере деятельность рассматривается как программа, идея активной формы представляется оксюмороном или мистификацией, а призванные создать нечто подобное архитекторы полагаются на то, чему их лучше всего учили, – на создание формального объекта, олицетворяющего действие. Можно придумать помещение, которое будет олицетворять, к примеру, изменчивость или динамизм. Его можно напичкать цифровыми датчиками, реагирующими на движение, прикосновение или какую-нибудь другую программу. Еще более наивное недоразумение (чья сила кроется именно в его наивности) возникает, когда действие или деятельность путают с движением или кинетизмом. Архитектор, имеющий дело с изменяющимся пространством, проектирует его, следуя определенному архитектурному паттерну. И чем больше динамики или ажитации будет в его чертежах, тем более «активной» будет считаться форма.

Различие между пониманием формы как объекта и формы как действия подобно райловскому различению между «знанием что» и «знанием как». Значение активных форм зависит от того, к чему они склоняют, что провоцируют и что подавляют. Они задают набор параметров или возможностей, в соответствии с которыми структура будет функционировать в течение времени. Активные формы могут рассказать о том, как некое изменение влияет на функционирование группы, распространяется в пределах поля, меняет популяцию или генерирует сеть. Проектировщик активных форм проектирует не поле в целом, но скорее некую дельту или способы его изменения – не только форму и контуры игровой фигуры, но и арсенал предписанных ей ходов.

Искусство создания активных форм возникло не вчера. Сегодня Гюго был бы вынужден признать, что его формулировка «одно убивает другое» как представление о последовательной смене устаревшего передовым не работает. («Заколдованный круг», – объясняет он, прохаживаясь в мокасинах.) Чтобы выжить, активной форме вовсе не обязательно убивать форму объектную. Им нет необходимости конкурировать, речь идет о более широкой категории, где активная и объектная формы сосуществуют, дополняя друг друга. Активная форма способна удвоить потенциал дизайна, предлагая дополнительные технологии и творческие возможности. В любом проекте, в любой конструкции всегда были и остаются тумблеры активности. Включать их или нет, помещать ли объектную форму в зависимость от целого ряда потенциальных возможностей, как мяч на наклонной плоскости, решает художник. Активная форма может кооперироваться с объектной и усиливать ее действие, определяя культурную траекторию последней и силу отложенного действия.

Ученые и предприниматели во всем мире, как правило, предпочитают использовать комбинацию обеих форм. Генетик не может представить все нуклеотидные последовательности ДНК в двойной спирали, но может включиться в изучение развития организма и тех процессов, которые приводят к изменению этих генных последовательностей. Теоретик-компьютерщик вряд ли станет описывать весь Интернет – он скорее придумает активную форму, прочесывающую Сеть в соответствии с конкретным заданием. Предприниматель проектирует не только сам продукт, но и его путь к потребителю. Эколог, работая в лесу, не станет рассаживать птиц по деревьям или отдельные саженцы в подлеске – он просто выпустит птицу в лес или бросит в землю семена, чтобы пейзаж постепенно преобразился сам собой.

Наряду с чертежами, конструктивными деталями, вертикальными и горизонтальными разрезами, проектировщик способен оценить и диспозицию проекта. Он может спроектировать отдельный пригородный дом, а может использовать в качестве несущего элемента или мультипликатора повторяющуюся модель. Подобно лифту, который дал толчок высотной городской застройке, детали или технологии (будь то структурная инновация, элемент оболочки или связующий материал) способны «вирусно» поражать целые популяции домов. Объектная форма может стать активной, если она выполняет функцию тумблера или «камня, брошенного в воду». Выстраивая отношения, проектировщик может заложить в них непрямые, неочевидные взаимозависимости, когда под влиянием изменения А меняется B, которое, в свою очередь, изменяет С. При разработке активных форм он конструирует не просто оболочку или границы города, но пространственную диспозицию для роста или даже сжатия. Компьютерщик программирует не содержание информационного потока, а платформу, с помощью которой можно организовывать информацию и управлять ею. Компьютерная программа, как и математическая функция – скажем, простая функция косинуса, – имеет дело с переменными, которые упорядочивают связи, но не управляют результатами. Программное обеспечение, как и формулы для создания пространственных продуктов или свободных экономических зон, – это форма управления формой. А компьютерный дизайнер может создать обновленную версию программы или приложение-«приманку» (которое на самом деле никогда никого не приманивает).

При таком разнообразии формотворчества очень важно понять, когда правильнее бросить камень в воду, а когда – стать самой водой. И то и другое имеет физические последствия. Человек-невидимка обладал властью и наводил страх, потому что он был – и в то же время его не было. Пока сам он оставался невидимым, пространство вокруг него было видимым. Бокал выливался в пустоту, двери открывались и закрывались. Архитектура обладает такой же способностью генерировать невероятный по размаху пространственный отклик, становясь средой существования для самой себя, то есть превращаясь в инфраструктуру. Инфраструктурное пространство способно порождать изменения объектных форм, создавая поток действий и переменных. Действие есть форма. В этом и состоит отдельное искусство создания активных форм и диспозиций – зная как, вы становитесь волшебником.

Новая аудитория Гюго и теория пространства

Новая аудитория Гюго на конференции TED, уже знакомая с политической магией, на которую способно инфраструктурное пространство, будет состоять из политиков, работников социальной сферы и бизнесменов. У них больше связей и влияния, чем у архитекторов, но они мало что понимают про пространство.

Пространственная конфигурация зачастую является нечаянным результатом реализации правил, записанных на языке бизнеса, недвижимости, логистики, торговли, финансов, информатики и управления. К примеру, свободная экономическая зона – устаревшая доктрина создания субэкономических условий в загородном анклаве – это порождение торгового законодательства, стратегий развития и экономической политики. Специалисты по широкополосному урбанизму обращают все большее внимание на информационно-коммуникационные технологии (ИКТ) и их прямое влияние на развитие, но международные консалтинговые фирмы, типа McKinsey, продолжают анализировать эту сферу с помощью «эконометрики». Удивительно, как мало новых понятий в области развития порождает пространственный анализ.

Инфраструктурой интересуются многие отрасли знания: социология, экономика, информатика, наука и технологии, история науки, теория организации, медиа и коммуникации, архитектура и урбанизм. При этом самые передовые мыслители – те, что, собственно, и составляют новую аудиторию Гюго, – все чаще настаивают на расширении границ своих почтенных наук и выходе за пределы теоретических представлений, чтобы иметь возможность учесть весь комплекс влияний, факторов, процессов и событий. Возможно, они стараются соотнести данные, полученные в результате исследований, с обстоятельствами, являющимися следствием неизученных, но важных пространственных практик.

К примеру, экономист Эстер Дюфло, изучающая проблемы бедности, разработала метод поверки экономической теории с помощью целого ряда второстепенных факторов, действующих в реальной жизни. Опыты показали, что небольшие поощрения или культурные сигналы, поданные в ходе вакцинации или раздачи москитных сеток, влияют на успех или провал кампании против голода или эпидемий. По мнению Ричарда Хикса, директора Центра информатики развития Манчестерского университета, при принятии важных политических решений помимо эконометрических показателей необходимо учитывать экономические, социокультурные и юридические последствия [17] . Зафиксировав практическую несостоятельность некоторых положений экономической теории, Хикс обратился к акторно-сетевой модели Латура, предполагающей отказ от ряда научных постулатов в пользу пристального наблюдения за изменчивым процессом, где действуют разнообразные актанты [18] . Помимо математических выкладок и оценок, Хикс предлагает учитывать и анализировать качественные показатели. Он следит за деятельностью предпринимателей, которые имеют дело с новыми платформами для банковских услуг, сельского хозяйства, медицины или маркетинга, созданными на основе краудсорсинга. И ставит вопрос: «Где они, Amazon и eBay международного развития? Каким будет „развитие 2.0“?»

Поскольку архитектура и урбанизм станут основным фактором, влияющим на концентрацию населения, а также доступность, устойчивость и диспозицию любой глобальной сети, вопрос этот можно переформулировать: «Каким будет пространство 2.0?» В связи с тем, что программное обеспечение для цифровых сред и формулы развития пространственных сред (таких, например, как свободная экономическая зона) все больше распространяются по миру, обеспечивая единообразие платформ, предприниматель должен был бы увидеть перспективу в катастрофической нехватке устойчивых пространственных формул.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.