Вячеслав Тюрин “В СУМРАКЕ БУДУЩЕГО...”
Вячеслав Тюрин “В СУМРАКЕ БУДУЩЕГО...”
* * * Кровоточат ветвистые жилы,
небывалая осень горит.
Все, что в сердце безвыходно жило,
поднялось, о любви говорит.
О любви к этой серой дорожке,
что петляет меж пестрых стволов,
о бессоннице в чёрной сторожке,
о буграх уходящих голов,
там, на стогнах, среди суматохи
городской и среди толчеи.
О любви к уходящей эпохе,
где все лучшие годы мои.
* * * Господи, научи меня
существовать на отшибе
громкой цивилизации,
дай мне знак.
И тогда я, пожалуй,
смогу постепенно привыкнуть
к духоте захолустного лета
вдали от большого города,
чтобы вдруг узнавать колоннаду
в сосновом бору
и лепнину дворцов в облаках и тучах.
Познакомь меня с кем-нибудь из твоих
друзей, умеющих это делать.
Только не бери с меня
подписку о невыезде
до вынесения смертного приговора.
МЕТЕОРОЛОГ В ОТПУСКЕ Ключи, питавшие моё
воображенье, пересохли.
Весна, скликая воронье,
блаженно распустила сопли
и перепачкала бельё.
И грянули кошачьи вопли.
Зима, которую взашей
толкали с помощью тальянки,
вновь улыбнулась до ушей.
Опять её – огонь в яранге.
Какое дело ей ни шей,
она порвёт его по пьянке.
Начавшись где-то в октябре,
когда потоки слёз иссякли,
сидит, как бестия в ребре,
торчит в окне клочками пакли
и нависает во дворе,
как пауза в дурном спектакле
безлюдных парков и прудов,
подёрнутых ледовой ряской,
огней в тумане городов
и железнодорожной тряской
бессонницы, болезни вдов.
Итак, чугунка, дальше лязгай.
Верстай дорожные столбы.
Пейзаж в окне, билет в кармане.
Какой желать ещё судьбы?
Так тело дышит после бани,
ступая с Богом по грибы,
чем погибать на поле брани.
Чем, как затверженный урок,
бубнить азы чужого слога,
читая книгу между строк:
авось уляжется тревога
сама собою, потолок
избрав мишенью монолога, –
не лучше ли сказать "увы"
недвижимости, взять в охапку
шорох истраченной листвы,
по свету пошататься, шапку
ломая вместо головы.
Сугубо из любви к ландшафту.
Молчат холмы, пылает даль.
И зарево лежит на кровлях –
как на душе лежит печаль.
Я не люблю речей надгробных,
когда не видно сквозь вуаль
лица судьбы, сиречь, огромных –
как на церковных образах –
очей с невыплаканной жаждой.
Как прежде, небеса в слезах
и мокнет рай многоэтажный.
Жизнь отражается в глазах
и страх ослепнуть ярче с каждой
звездой, сверкнувшею в пути.
Да что звезда! Фонарь подъезда,
где целовался без пяти
минут в раю, как гений места,
с тобой, шептавшею "пусти",
мечта, волшебница, невеста.
ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ Эти стёртые подлокотники
жёлтых кресел,
телевизор с его печальными новостями. Я последнее время редко бываю весел: всё хожу по квартире,
поскрипываю костями.
Не бродить же с фонариком идиота,
в тополином пуху, разыскивая собрата
по ремеслу. Да что это за работа,
ежели вам зарплата
не выдаётся. Можно давить на массу.
Стать неподвижным
и притвориться мёртвым.
Поздно голосовать, выходя на трассу,
если, к тому же,
правый ботинок жмёт вам.
ЗИМНЯЯ ПОЕЗДКА В ТОМСК С тем, кто ведёт автобус,
разговоры запрещены.
Зайцем усядешься ближе к окну,
соскребая наледь,
и снова следишь урывками
за ходом гражданской войны,
где белые в большинстве,
которое всем сигналит
хлопьями, напоминая кончину звёзд
в миниатюре. Скоро пора на выход,
то есть на бетонированный помост,
и раствориться в толпе
без особых выгод.
Я в Томске гостил у родни.
Записывал номера
бегущей строки, звонил по ним.
С таким же успехом можно
было звонить на Олимп.
Поиск работы с утра
до вечера, как всегда,
заканчивался ничтожно.
Требовались сотрудники.
Там, на другом конце
пыльного коридора,
где передвигали мебель.
И посетитель, откашлявшись,
так изменялся в лице,
как будто не смел беспокоить
или не в своём уме был.
* * * В сумраке будущего, когда
по трущобам гаснущего рассудка
загромыхает телега с кусками льда
(даже подумать жутко),
чтобы череп остыл от мысли, что голова перестала соображать, а все члены тела – повиноваться мозгу; когда слова
на какое-то время станут важнее дела, –
я к виновнику наваждения воззову:
может быть,
Он тогда получше меня расслышит.
Ибо сон, если вспоминают, то – наяву, когда смысл из него,
словно сок из лимона, выжат.