Антон Аникин ОПЯТЬ ДВОЙКА...

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Антон Аникин ОПЯТЬ ДВОЙКА...

Держу в руках толстую книгу с грифом "Московский университет – школе" – "История русской литературы" (Под редакцией А.И. Журавлевой. М., 2006). Прекрасное издание и прекрасный замысел… С обложки сам Ломоносов с гордостью и достоинством презентует книгу.

Здесь бы и замереть, не двигаться далее титульного листа и оставить в памяти этот прекрасный образ книги, не покушаясь на её самоё. Ведь уже со второй страницы текста начинается какое-то безобразие, впрочем столь привычное для нынешних школьных учебников. В перечне авторов и разделов встречаем "Анализ стихотворения Ф.И. Тютчева "Святая ночь на небесах взошла…" И всё, и сердце моё заныло: у Тютчева не так, надо бы "на небосклон взошла", ведь в поэзии значимо каждое слово… И уже ждёшь продолжения безобразия дальше, помня, как уродуют литературные факты в учебниках Архангельского и иных дивных авторов… И продолжение следует…

Но отвлекусь. Вот назвал Архангельского, памятуя, как разбирал его учебник, но именно с этого имени для меня начался весь этот кошмар лжи в литературоведческих публикациях. В его книге 1992 года "У парадного подъезда" я впервые столкнулся с немыслимыми смещениями в самых простых фактах. До революции 1991 года в современной печати я с таким не сталкивался. Архангельский выдумывал, что покончила самоубийством М.П. Иванова, которой посвящены стихи А.Блока, что Петя Ростов запасся громадным количеством кремней – для курева, и прочую белиберду. Его учебник для школы я долго не мог взять в руки, опасаясь того же: так и есть, там лермонтовская Бэла гибнет от какой-то пули, Вера приобретает княжеский титул, у неё несколько детей, к Мери пристает пьяный капитан, Вулич был разрублен шашкой пополам (но такова была участь всего лишь свиньи…), глаза Печорина блестят фосфорическим блеском и прочее, что невозможно вынести нормальному читателю.

И вот совсем другие авторы, другое издательство, учебник рекомендован не министерством, а учёным советом МГУ, что в совокупности внушало надежду…

Но нет, и, думаю, лучше Бэлу убить пулей, чем прочесть, например, такое: первая жена Тютчева "умерла после потрясения, пережитого во время пожара на корабле", это так, но далее мы читаем, что "на этом корабле погибла дочь Герцена"! Что за жуткий для русской литературы корабль? Эту историю мы можем знать по очерку очевидца – И.С. Тургенева "Пожар на море", но дочери Герцена там не было, у Герцена гораздо позднее действительно погиб сын Николай – в другое время и на другом корабле…

Авторы словно толкуют не о подлинной истории, а сочиняют какой-то комикс, не от этого ли и такое смелое сравнение жанра русской басни с некогда знаменитым мультфильмом "Ну, погоди!" на с. 108.

И почему мотив смерти вызывает в учебниках такие нелепые небылицы? Какое-то кощунство… Но и неумение ярко, глубоко сказать о судьбах писателей. Вот говорится о Льве Толстом на с. 546, что в свой уход из Ясной Поляны он "посетил знаменитый православный монастырь – Оптину пустынь. Усталый и больной, Толстой умирает на станции Астапово"…

Для контраста вспоминаю описание тех считаных последних дней жизни Толстого с 28 октября до кончины 7 ноября 1910 года: "В те дни, когда было известно только, что Толстой "ушел", но не было еще "Астапова" и никто не знал, куда, собственно, Т. ушел, "уход" казался величайшим, двигающим всю русскую культуру и жизнь событием. Это именно гора, высшая точка России, её ледяная вершина, двинулась с места и пошла к неведомому пророку". Вот как надо писать об уходе Толстого, так писал С.Н. Дурылин, или уж не писать вовсе. Выпущенную в том же 2006 году книгу С.Н. Дурылина "В своём углу" можно бы рекомендовать как лучший учебник по русской литературе: вдохновенная книга…

Об умении писать, о владении словом скажем ещё чуть позже. Продолжу о ложности учебника. Не щадя биографий писателей, авторы не щадят и их шедевры.

Вот на с. 235 нас уверяют, что "знаменитая фраза о русском бунте – бессмысленном и беспощадном… в окончательный текст романа не вошла по воле автора". Но вот она, в главе 13, а не только в "Пропущенной главе"! Здесь опять, так сказать, воля автора – отвратительная воля автора учебника…

Вот на с. 246 говорят о повестях Гоголя: "Не все в "Вечерах…" рассказывается простодушным пасечником. Например, "Майская ночь…" и т.д. Не всё!.. Но пасечник Панько вообще ничего не "рассказывает", а только издаёт повести, записанные им рассказы других лиц и ничего не издал сочинённого им самим: "Думал было особо напечатать, но передумал… Станете смеяться над стариком". Авторы и смеются, перетолковывая замысел Гоголя.

Ложь коснётся едва ли не каждого русского классика. Грибоедов получает должность "полномочного министра" (а не министра-резидента). У Гончарова первые опыты в литературе – очерки, после "Обрыва" ничего художественного не написал, "Обыкновенная история" появилась одновременно с "Кто виноват?" и "Бедными людьми" (это значит 1845 = 1847?), Обломова зовут поехать в Петергоф (у Гончарова Екатерингоф, но пусть едет, куда учебник скажет), а "Необыкновенная история" – это памфлет… Хорош памфлет, который автор допускал опубликовать только после смерти своей, да и то в чрезвычайных обстоятельствах (впервые опубликовано в 1924-м году)…

Пишут, что масонство возникло во второй половине 18 века, в том же 18 веке было только два перевода оды Горация "К Мельпомене" (только у Ломоносова и Державина). Путают годы, инициалы – и всё в учебнике, который призван якобы дать углублённое восприятие русской литературы!

При заявленных претензиях особенно бросается в глаза не только ошибочность, но и небрежность, бестолковщина в описаниях. "Повести Белкина" лишь поименованы, о Тютчеве сказано на 10 страничках бегло и крайне невыразительно, вообще пропусков ключевых явлений истории русской литературы в учебнике не счесть (в главе о Жуковском даже не упомянули стихотворение, которое знали все россияне 19 столетия, ставшее гимном России!). Никак не удовлетворяют и беглые замечания вроде того, что образ Рудина отразился и в Ставрогине, и в Платоне Каратаеве. Гончаров разобран с опорой на такие вульгарные приёмы классовой характеристики, что вызывает в памяти даже не древнюю "переверзевщину", а рапповцев раннего советского времени (при схожем потоке фактических ошибок – наподобие начинающего В.В. Ермилова!).

Но разберу несколько более "тонких" случаев поверхностных толкований. Речь о хрестоматийных произведениях. Вот на с. 335 говорится о "Герое нашего времени": "Издание 1841 г. отражало последнюю авторскую волю Лермонтова, и с тех пор именно таким стал текст романа". Да, но если любой школьник возьмёт издание 1841 года или другое аж до 1948 года, он увидит резкие отличия: это поработал над текстом редактор Б.М. Эйхенбаум! Такую версию текста можно оправдывать или нет, но всё же не надо внушать, что "с тех пор" и прочее...

Или вот толкуют о Базарове как "плебее и разночинце"… Но зря что ли Тургенев говорит так детально о происхождении своего героя, чтобы не понять, что "плебейство" – только роль, маска, а по своему происхождению Евгений самый настоящий потомственный дворянин, наследник имения в 22 крепостные души (и, кстати, вовсе не оправдывающий грядущую отмену крепостного права): у него и мать из столбовых дворян, а главное отец, имея чин штаб-лекаря и орден Св. Владимира, приобрёл права именно не личного, а потомственного дворянства для своего рода. Словом, у Тургенева все сложнее и интереснее, чем в учебнике. Зато на с. 375 говорят о "собственных(!) крепостных" Евгения Базарова, что, конечно, тоже неверно. Каков разночинец с собственными крепостными!

Если авторы претендуют на образец углублённого и научного изложения, недопустимы и небрежности иного рода. Очень многие факты приводятся без должных указаний (просто "со слов", "по мнению критиков" и проч.) Вот, например, "Позднее Л.Толстой скажет своему собеседнику: "Лермонтов и я не литераторы" (с. 305), но что же это за собеседник, почему такое презрение, почему не назвать известное кому надо имя, источник (Г.А. Русанова в данном случае)? Почему, процитировав на целую страницу Л.В. Пумпянского, не дать соответствующую сноску? Не красит книгу и приём цитирования по вторичному источнику, а также использование многостраничных цитат (три страницы подряд из Корнея Чуковского!)…

Очень странно выглядят списки рекомендуемой литературы после разделов: обычно здесь публикации 30-40-летней давности, а часто весь список составляют две-три книги, в некоторых случаях даже одна!

Совершенно не оправдывает себя Предметный указатель, в который вынесли почему-то литературоведческие термины, который специально не разбираются в учебнике по истории литературы и не имеют сколько-нибудь самостоятельного значения или полной харак- теристики. Смешно, но, судя по указателю, понятие автор встретилось в книге лишь трижды, а некоторые раритеты встретились и всего один раз: децима, клаузула, список… Некоторые термины в указатель не вошли, а у слова "роль" и вообще не указана страница… Это плохой редакторский замысел.

Теперь – о самом страшном. Всё, что было сказано выше, пустяки по сравнению с двумя бедами современных учебников: это их язык и их мысли, точнее – подобия мысли… Эти две беды способны просто уничтожить всякое уважение к русской литературе, если можно таким слогом говорить о писателях и видеть в их творчестве такие глупости.

Когда пишут так: "Роман стоит на пути скрещения важнейших идей, центральных путей русской литературы" (392); "Идея познания самого себя лежит в основе идеи пути становления личности в романе" (557); "Живя добродетельно.., Соня не проживает своей жизни" (561) и подобное, – все эти пути путей и идеи идей – живя, не живут… Это какая-то мертвечина речи. При этом авторы еще с нелепым высокомерием бросят фразу о "примитивном синтаксисе древних" (201), касаясь строя пушкинского "Пророка"! Что ж, глухота к литературному языку и приводит к провалам в собственной речи…

А вот примеры, где дикая речь вполне отвечает дикости мысли. Возьмём главу о Льве Толстом: "Люди не любят убивать. Почему же они это делают? Ответ на этот вопрос мы находим у Толстого, и это один из самых оптимистических ответов в русской литературе" (556) – догадается ли читатель, какой же ответ может быть здесь самым оптимистическим?

"Сама мысль о возможности соприкосновения с человеческим телом (пусть даже физически чистым), плотью невыносима для Болконского. Поэтому, как это ни странно для читателя, симпатизирующего Наташе Ростовой, любовь к ней Андрея Болконского – это уклонение героя от его собственного предназначения" (560). "Физически чистое тело Наташи Ростовой"! "Мысль невыносима"! Нет, без комментария…

"Спросим себя: хорошо ли убивать ("рубить") Пьера Безухова в какой бы то ни было жизненной ситуации?" (562). Проблемный вопрос! Кто ответит? Лес рук в классе…

"Её прежняя привлекательность – что-то вроде оперения птицы, нужное не для услаждения глаз, но для того, чтобы привлечь самца и осуществить свое биологическое предназначение" (566) – это о Наташе, и можно продолжить: эта истина проверена на примере князя Андрея… К этому есть и важное уточнение:

"Важно при этом понять, что тем самым Толстой не хочет принизить женщину, он не хочет показать её как существо низшее по сравнению с мужчиной (такого рода взгляды легче обнаружить у Чехова)" (565)… Как хорошо убил двух зайцев – и Толстого, и Чехова! Особенно нравится здесь слово легче: автор пишет легко…

Далее пишут: "Что же в конечном счете обусловливает их движение? – на этот вопрос ответ даётся, скорее, уклончивый: Божественный замысел, Провидение" (548). Да, вот и Пушкин воскликнул, конечно, уклончиво: "Как дай вам Бог любимой быть другим"… "Уклончиво" – так мог бы сказать о Боге (и все-таки с большой буквы!) разве что булгаковский Иван Бездомный, тут же получивший самый неуклончивый ответ.

Ждал ли Толстой такого читателя, да ещё заявившего, что "Толстой – писатель, мысли которого каким-то удивительным образом соразмерны нашему мышлению" (557)? – Это верно только в части удивительного…

Впрочем, такие дикие толкования литературы вполне отвечают одному представлению авторов – об интеллигенции, т.е. как бы и о своей роли: "Интеллигент в точном смысле слова – человек, который зарабатывает на жизнь умственным трудом" (180). То есть это не собственно думающий человек, обладающий интеллектом, а только лишь зарабатывающий! Ведь думать плохо нельзя, а зарабатывать на халтуре – только и нужно. Зарабатывать и "трудиться" можно по-всякому, тяп-ляп да кое-как, и, скажем, шукшинский интеллигент духа – это совсем не в точном смысле слова…

Думаю, что после подобных толкований нашей классики можно на всю жизнь вселить отвращение к книге: если действительно пишут ради этого, то есть вещи поважнее и уж точно поумнее…

…Вернусь к обложке учебника. Его рекомендуют и абитуриентам! Если только экзамен примут не сами авторы, будет двойка, а ведь не все же идут в МГУ.

Если б он мог, Ломоносов на обложке этой книги по крайней мере покраснел бы и скрючился… Хорошо, чтобы литературоведы иногда воображали, как их труды могли воспринимать те, о ком они пишут. "Кормятся…" – так говорил Лев Толстой о горе-толкователях литературы (источник не называю).