У издателя и литературы пути разные
У издателя и литературы пути разные
Есть мнение, что молодых писателей надо топить, как слепых котят. Кто выживет – тот и есть будущий Достоевский. В год моего литературного дебюта уже вздувалась волна, которая и потопила потом многих моих талантливых сверстников. Сильная творческая воля – не то же самое, что воля к выживанию. Вдруг всем стало ясно как день, что предаваться стоит только тем занятиям, которые отбивают деньги. Якобы настал момент истины: раз народ за серьезные книги не платит – значит, народу эти книги не нужны. Совершенно не принималось в расчет, что в интеллигентных читающих семьях едва хватало на хлеб и маргарин. На самом деле наш книжный рынок начинался в ситуации экономического уничтожения почти всего прежнего слоя читателей. Получилось то, что получилось. Но мне кажется важным зафиксировать (чтобы потом не забыть!) образ мыслей, характерный для девяностых. Что, у врачей и учителей нет денег на книжку или на журнал? Так пусть заработают – а заодно и на особняк с «Мерседесом». Не могут? А пусть смогут, не надо быть слабыми.
Сейчас странно вспоминать, но в те годы я по-настоящему комплексовала из-за того, что не сделала настоящих денег. Правила игры были более или менее понятны – но все казалось, что должны быть неэвклидовы способы обыграть систему. Казалось, что если ты такой умный, ты не можешь быть таким бедным. В результате получилась маленькая книжная торговля, которую раздавило, когда крупные издательства ввели систему региональных дистрибуторов. Но опыт тех лет сегодня бесценен. Сегодня ясно видно, что за облаками экономических миражей скрывались простейшие схемы, лишь иногда облагороженные игрой шального случая. Принципиальная не-интеллектуальность этих схем исключала воздействие на них любыми интеллектуальными способами. И второе, что стало понятно тогда и совершенно ясно теперь: интересы издателя и интересы русской литературы не совпадают.
Начав заниматься книжной торговлей, я уже сама, по собственному решению, бросила писать. Казалось бессмысленным производить на свет книги, которые категорически не будут продаваться. Все изменилось вокруг. Прежде местные корифеи из Свердловской писательской организации отечески опекали молодых: помогали напечататься, издаться, съездить на совещание, да и просто подзаработать выступлениями на заводах и фабриках. Вдруг, в одночасье, эти корифеи превратились в стариков. Они уже ничего не могли и сами нуждались в помощи. Умер Лев Григорьевич Румянцев – человек, обладавший особенным талантом разглядеть литературные способности и выбрать для молодого коллеги направление развития. Лев Григорьевич много лет заведовал отделом прозы в «Уральском следопыте». У него была лучшая литературная консультация, велась очень живая работа. Как я теперь понимаю, Лев Григорьевич умел предсказывать писателю его профессиональное будущее. То, что он говорил мне про меня, сегодня сбывается – и, возможно, сбудется еще не сбывшееся. Именно Румянцев научил меня работать с сырой рукописью, видеть сквозь неумелость первой попытки авторский потенциал. Каким-то сверхсознательным способом он инициировал во мне литературного педагога. Иногда мне кажется, что этот дар – и прилагающийся к дару острый интерес к начинающим авторам – я получила от него в наследство.
Только что делать с таким наследством – было совершенно непонятно. Потихоньку, следуя принципу «Если нельзя, но очень хочется, то можно» я стала писать прозу в стол. Мой стол, в конце концов, что хочу, то в него и кладу. Это была «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки», неожиданно ставшая моим вторым и настоящим дебютом.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.