Григорий Бондаренко МЫ МОГЛИ БЫ ВОЙТИ В ИСТОРИЮ

Григорий Бондаренко МЫ МОГЛИ БЫ ВОЙТИ В ИСТОРИЮ

Стоит ли задумываться об истории, когда живёшь в её водовороте и не понимаешь, что где-то ситуация может быть совсем иная? В глубине амазонской сельвы, или в сонном средневековом японском городке вы, конечно, окажетесь вне истории, предоставленные самим себе. Изначальное безвременье примитивного общества плавно переливается в безвременье общества постисторического, о законах которого мы мало что знаем. Скандальность истории заставляет среднего европейца от этой истории отказаться, по-страусиному закопать голову в песок безвременья. И это уже не политкорректность — это формирование чётких законов жизни современного человека, в которых от раннего подъёма до расслабленного досуга, включая напряжённую работу, нет места рефлексии, исторической в том числе. Тогда становится закономерным, что американский или русский молодой современный человек не сможет вам сказать, как звали его прадеда, чем он занимался и где жил.

Конечно, строительство универсальных модернистских империй в Штатах или в Советском Союзе во многом и привело к этому положению вещей. Но всё-таки что-то случилось и в последнее время. Наступили ли для многих из нас девяностые годы вообще, не говоря уже о заоблачном двухтысячном? Девяностые в глазах среднего советского человека восьмидесятых должны были стать своеобразным трамплином в светлое и неописуемое будущее XXI века. До сих пор забыта и требует нового прочтения вся советская фантастика и футурология семидесятых-восьмидесятых. В целом это был, бесспорно, левый проект: полёты в космос, сверхскоростные средства передвижения, манипуляции со здоровьем и продолжительностью жизни человека. О душе и ответственности задумывались немногие.

Такие девяностые и не наступили никогда, жизнь для многих остановилась в восемьдесят девятом году, а дальше началось выживание. При этом я не говорю, хорошо это или плохо. Как справедливо писал недавно Дмитрий Поляков, России, видимо, перед смертью дали возможность причаститься: отсюда некоторое подобие духовного возрождения. По большей мере признаки его очень внешние, с одной стороны, и лицемерные, с другой. Но даже происходящее заставляет людей вспомнить свои корни и восстановиться, осознать собственное место в череде своих предков, мест и событий, связанных с ними. Я не говорю здесь даже о христианской метаистории, речь идёт просто об истории конкретных русских семей, родов, местностей или институтов. Части народа была дана возможность обернуться назад и встретиться взглядом со своими праотцами. Есть ли у этого возвращения какое-то будущее, хоть малейшая перспектива? Над этим вопросом очень интересно думать, но вряд ли можно его редуцировать, т.е. попросту дать ответ.

Интересно подметить только, что одновременно с западным откатом в постисторию, часть русских открывается в собственное прошлое, т.е. в историю классическую (а не модернистскую). Мы можем увидеть здесь две грани одного и того же процесса, которые просто по-разному отражают общий ужас от апостасийного настоящего. Маячок апокалипсиса светит в разные окна по-разному: в одном окне, украшенном разноцветными средневековыми витражами, он причудливо разбивается на все цвета радуги и призывно манит разнообразием выбора, в замутнённом окне высокого офисного здания он кажется восходящим солнцем демократии, а в разбитом окне русского дома он горит нестерпимо ярким мертвящим светом. Мы отворачиваемся, потому что не в силах смотреть вперёд, а наши ближние, завороженные и не успевшие отвернуться, стоят вокруг соляными столбами.