Владислав Шурыгин РАЗГРОМ
Владислав Шурыгин РАЗГРОМ
ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТОЕ ДЕКАБРЯ
Такой же январь, тот же снег, те же руины. Вой снарядов, разрывы. Запах смерти — кислый толовый, смрадный, соляровый. Сырая муть тумана, ползущие к небу жирные клубы горящей нефти. Все это уже было! Пять лет назад я вот так же лежал в километре от дворца Дудаева, вжимаясь в угол между разбитым холодильником и растрескавшимися стенами. Так же била по позициям боевиков артиллерия. Но то была другая война.
…Армия, умывшаяся кровью в новогоднюю ночь, потерявшая за несколько часов на улицах города сотни солдат и офицеров, большую часть техники, почти разгромленная, деморализованная, цеплялась ротами и взводами за дома и скверы, ценой огромных потерь закреплялась, замуровывалась в бетон, выравнивала положение. Шел январь 95-го. На улицах валялись трупы наших солдат, павших еще 31 декабря, и городские псы, обожравшиеся мертвечины, лениво обнюхивали обгрызанные руки и лица.
…Теперь Грачев, развалясь в кресле посреди теннисного корта, раздает интервью, вспоминает службу. Холеное личико, накачанные ножки, дорогая ракетка… Тела погибших солдат находили в руинах Грозного до мая 95-го. Но они бывшему министру не снятся…
И теперь, в январе 2000, мы вновь берем Грозный. Но сегодня его берет уже совсем другая армия. Обученная, собранная, осторожная. Берет не на "ура", любой ценой, "к юбилею" — методично, дом за домом, метр за метром...
Боевики дерутся с яростью обреченных. Консервный завод (в прошлую войну я жил там, у разведчиков 45-го полка спецназа) трижды переходил из рук в руки. Командиры поспешили отрапортовать о взятии моста через Сунжу, а к утру боевики вновь отбили его. Бои на "Минутке" не утихают две недели.
…Уже никто не помнит, как называется эта площадь по-настоящему. "Минуткой" ее прозвали из-за кафе, стоявшего здесь до штурма. В прошлую войну "Минутку" брала Морская пехота. Был день, когда от черных морпеховских бушлатов, распятых пулями на снегу, рябило в глазах... Нам до площади еще почти километр.
…506-й полк готовится к третьей атаке. Роты накапливаются за непростреливаемыми стенами, бойцы торопливо добивают патронами магазины и пулеметные ленты, готовят "мухи" и "шмели", рассовывают по карманам гранаты из только что вскрытого ящика.. Снайпера, не дожидаясь окончания артналета, расползаются по "лежкам". Сейчас закончит работать артиллерия и полк рванет через улицу, к остовам двух девятиэтажек, где засел духовский отряд. Предыдущие атаки захлебывались на подступах. Плотный огонь прижимал пехоту к земле и приходилось, обкидавшись дымовыми шашками, отступать, вытаскивая на себе убитых и раненых. Двух "двухсотых" и четверых "трехсотых" увезла санитарная "метла" — МТЛБ. Один "двухсотый" остался на нейтралке...
За шиворот сыплется сбитая шальным осколком штукатурка. Беззлобно матерится прапорщик — бывший старшина, а теперь ротный. Он четвертый по счету. Первый ротный погиб неделю назад. Второго ранили позавчера. Третьего — час назад. К вечеру роту примет кто-нибудь из офицеров, пока же рядом никого старше прапорщика нет. Вообще полком 506-й остался только на штабных бумагах. За неделю городских боев из строя выбыла почти треть его личного состава. В ротах осталось по 20-30 человек. В батальонах — 80-100. Число погибших перевалило за тридцать. Люди измотаны, но ни жалоб, ни просьб о замене — угрюмая решимость идти вперед и валить боевиков.
Когда пыль, поднятая разрывами снарядов, осела, выяснилось, что штурмовать уже нечего. Вместо стоявших еще час назад, апокалиптических "скелетов" девятиэтажек перед глазами горбатились обломками стен два огромных бетонно-каменных холма, курившихся тут и там серо-черными дымами. За ними в глубине улицы открылась скрытая до этого пятиподъездная пятиэтажка. И из нее тотчас защелкали выстрелы снайперов.
— Твою мать! — устало выдохнул прапорщик. — Начинай все сначала!
— Эти, что ли, отошли? — спросил об открывших огонь снайперах кто-то из бойцов.
— Хрен его знает. Там тоннелей нарыто — не меряно. А может, уже другие. Этим-то не очень дали очухаться. Накрыли, когда те еще били по нам по полной!
Корректировщики тотчас начинают связываться с "цэбэу" — центром боевого управления, запрашивать огонь по новой цели. Комбат докладывает на "Динамо" — в штаб Трошева — обстановку. Штаб останавливает атаку. Приказ один: беречь людей!
В ожидании очередного артналета свободный народ разбредается по подвалу, устраиваясь кому как удобно. Закуривает, притыкается к углам, дремлет. Все это под аккомпанемент разгорающейся перестрелки. Сухо трещат выстрелы снайперов, заполошно захлебываются пулеметы, ухают разрывы "граников".
— Сейчас будут работать "Тюльпаны", — кричит сквозь стрельбу корректировщик. И все приникают кто к бойницам, кто к проломам. Выглядывают осторожно, хоронясь от снайперов. Но любопытство сильнее.
"Тюльпан" — сверхмощный миномет. В начале девяностых грачевская команда решила, что орудия большой мощности Российской армии не нужны. И все "Тюльпаны"... были отправлены на базы хранения. По логике "граченышей" они мешали мобильности "новой" Российской армии. Сегодня в Грозном глупость этого решения видна особенно явно. У армии не оказалось артиллерии, способной разрушать особо защищенные объекты противника. Бункеры, штабы, склады. И пришлось буквально заново создавать артиллерию особой мощности. Восстанавливать и вводить в строй.
Где-то далеко тяжело ухнули залпы. Через мгновение пол под ногами заходил ходуном от близких разрывов. Судя по мощи разрывов, это работает "Мста". Неожиданно откуда-то из зенита на крышу пятиэтажки стремительно упала жирная черная "капля". Она словно впиталась крышей. Прошло мгновение, полтора — и вдруг бетон под ногами буквально вздыбился от близкого взрыва. С потолка дождем посыпались штукатурка и куски лопнувшего бетона. А два средних подъезда пятиэтажки, как в замедленном кино, беззвучно лопнули и сложились до основания. Так работает "Тюльпан"…
К ночи 1-й батальон 506-го полка взял пятиэтажку и закрепился на другой стороне улицы. Очередные триста метров пройдены. За них отдали жизнь четверо бойцов и один офицер. Десять человек выбыли из строя по ранению…
Вечером я вдруг вспомнил, как на прошлой войне в брошенных на штурм в новогоднюю ночь частях офицеры вели свой календарь. “Это для кого-то сегодня 13 января, — объяснял мне тогда комбат вэдэвэшного "спецназа". — А мы Новый год не встречали. Мы дрались. И потому для нас он еще не начался. Вот когда вернемся — хоть в мае — елочку поставим, шампанского выпьем, родных обнимем — тогда и Новый год начнется. А сейчас, извини, у нас 44 декабря…”
2000 год многие части тоже встретили на передовой. И значит, для очень многих русских мужиков сегодня еще 56 декабря прошлого тысячелетия…
РАЙ ПОД ТЕНЬЮ САБЕЛЬ?
…Когда видишь, какая мощь стянута под Грозный, эти бесконечные поля, заполненные техникой, военными лагерями, рядами пушек и колоннами машин, когда видишь, как дивизион сверхмощной артиллерии выбрасывает в день по 800 снарядов и буквально засыпает позиции боевиков, но те стоят под огненным шквалом насмерть, поневоле начинаешь уважать этот народ. Стойкость его мужчин, мужество и терпение его женщин. Сначала я стыдился этого, казалось бы, запретного к врагу чувства, но когда я услышал эти же слова от солдат и офицеров, то понял, что в уважении к врагу нет ничего стыдного. Врага можно и нужно уважать. Иначе его невозможно победить.
Грачев, Ерин и Степашин не уважали чеченцев, не видели в бородатых дудаевских ополченцах достойных противников. Так — сброд, банда, которую разогнать можно "одним десантным полком", как это пообещал Грачев. Им казалось, что все будет, как в Москве в октябре 93-го: если танки выехали на улицы — значит, победа в кармане. За эту самоуверенность Грачева, за высокомерие Ерина и Степашина мы заплатили сотнями солдатских жизней в новогоднюю ночь кровавого 95-го.
Я уважаю этих врагов. Уважаю народ, бросивший вызов великой России. Не побоявшийся огромной военной мощи Империи, гордый, стойкий, злой. Когда я вижу видеокадры зверских казней, когда на экране режут глотки живым людям, рубят головы, отрезают пальцы, когда я вижу обезображенные нечеловеческими пытками тела солдат и офицеров, я понимаю, что ненавижу этого врага. Я пытаюсь понять и не могу понять логику их операторов, смакующих смерть и пытки безоружных пленников. Я пытаюсь понять, и не могу понять зверские убийства русских стариков, женщин и детей только за то, что они русские. Я пытаюсь понять, что заставляет чеченцев делать ни в чем не повинных людей рабами, гордиться и хвастаться жестокостью к беззащитным, смаковать зверства, культивировать ненависть и месть.
И когда я вижу глаза русского раба, семь лет гнувшего спину на семью Басаевых, когда вижу глаза русской девочки, у которой на глазах вырезали всю семью, а ее саму десятилетней кинули в бардак для арабских наемников, я понимаю, что все муки, которые приняла за эти годы Чечня, заслуженны, и все ее руины, все ее свежие кладбища и все ее горе — лишь слабая расплата за те богомерзкие преступления, которыми испоганена эта земля. И во мне умирает жалость... Да, я уважаю этого врага, но во мне нет жалости к нему, нет милосердия.
…Мне попался в руки интересный документ — отчет о сессии Верховного Совета с постановлением о возвращении репрессированных чеченцев из мест ссылки. Все чин по чину. "Слушали… Постановили…", и вдруг фраза "…Присутствовавшие в зале старейшины чечено-ингушского народа обратились к Верховному Совету Союза Советских Социалистических Республик со словами глубокой и искренней благодарности за мудрость этого решения и клятвенно уверили присутствовавших в вечной верности чеченцев и ингушей братской семье советских народов". Вот так. "Вечная верность…" Всего через сорок лет после тех "горячих клятв" дети и внуки тех "старейшин" устроят "братским народам" концлагерь в отдельно взятой республике.
Я пытаюсь понять, чего не хватало чеченцам в Советском Союзе? Чем были они притеснены или чего лишены? Видит Бог — уровень жизни на моей родной Смоленщине был куда ниже по сравнению с тем, как жили тогда в Чечне. Так что это, месть за события стопятидесятилетней давности? Но почему дагестанцы, так же храбро воевавшие против войск "Белого царя", сегодня мирно и спокойно живут в России? Кто завещал чеченцам месть? Шамиль? Но во всех своих письмах из плена он призывал соотечественников жить в мире и дружбе с Россией. Раскаивался в бессмысленной борьбе.
Тогда почему здесь сегодня идет война? Ведь, казалось бы, "де-факто" чеченцы получили свободу пять лет назад. Россия ушла из Чечни. И даже был подписан торжественный мир и с помпой объявлено об "окончании стопятидесятилетней войны". Почему тогда в августе этого года тысячные группировки Басаева и Хаттаба вторглись в Россию? Чего им не хватало?.. Вопросы без ответов.
…Рынок Урус-Мартана. Чеченки торгуются, спорят, таскают товар. На прилавках сахар, сигареты, конфеты, чай, консервы, макароны. В мешках мука и крупа. Все "завозное", импортное или российское. Чеченцы особняком стоят в стороне. Торговля на рынке — не мужское дело. Взгляды недобрые. Почти в каждом инстинктивно представляешь боевика. Конечно, это излишняя мнительность, но среди разглядывающих нас чеченцев наверняка есть те, кто по ночам достает спрятанное оружие и обстреливает нашу комендатуру. Последний такой обстрел был сегодня ночью.
— Знаешь, как переводится "Урус мартан"? — дергает меня за рукав молодой нахальный чеченец. — Русская смерть, русская могила.
И он вызывающе заглядывает мне в глаза. Взгляда я не отвожу. И с минуту мы буквально едим друг друга глазами. Потом он отворачивается, презрительно сплевывает и отходит. Сюрреализм! Захваченное село буквально упивается своей безнаказанностью. Попробовал бы кто-нибудь из русских сказать что-то подобное чеченскому боевику. Убили бы на месте. Голову отрезали. Но мы — "цивилизованные", и потому мы терпим и молча сносим оскорбления и нахальство. Только в глазах чеченцев это не доблесть. Это трусость и слабодушие. Здесь в почете только сила…
Во дворе у входа в комендатуру топчется пожилой чеченец. Он пришел узнать насчет пенсии. Денег он не получал уже года четыре. Только дочери помогали. Одна живет в Астрахани, другая в Полтаве. Но с началом войны все связи с ними прервались.
— Чеченцы никому не уэрят, — говорит он, составляя русское "в" из привычных чеченскому языку "у" и "э". — Ни боевикам, ни России, ни арабам. Нас все обманывали и бросали. Теперь каждый за себя. Вы думаете, здесь все за боевиков? Нет. Ваххабистов (так он почему-то называет ваххабитов) у нас не любили. Эти вообще выродки. У любого могли, что хотели, отобрать и убить. Для них свои — только такие же ваххабисты.
Слушаю его жалобу, а перед глазами почему-то встают видеокадры трофейной пленки. Казнь русского солдата в центре Урус-Мартана. Оскаленные, ненавидящие лица толпы. Грязная брань, плевки. Упивающийся безнаказанностью палач. Интересно, этот дед тоже был среди "зрителей"?..
"Рай под тенью сабель!" Такую надпись я увидел в Урус-Мартане на стене бывшего "Исламского университета". Что это — фанатичный девиз молодых ваххабитов, или вековая мечта горных тейпов, известных своей непримиримостью и жестокостью? И как вообще сочетается понятие рая и тень сабель? Нет в Коране такого понятия. Не мечтал Пророк о таком рае. Это уже из другой религии. Рай под тенью штыков строил Гитлер. В таком "раю" хорошо тем, у кого есть оружие и настоящий ад для тех, у кого его нет.
Листаю телефонный справочник города Грозного за 91-й год — одни русские фамилии. Только все руководство — исполком, горком, профсоюзы, роно, директора, заведующие — чеченцы. В 91-м Грозный был русским городом. К декабрю 94-го две трети русских бежали из Чечни, почти пятьдесят тысяч — были уничтожены и пропали без вести. Оставшиеся жили фактически на положении рабов. Такой "рай под тенью сабель" устроил здесь Дудаев. Я спрашиваю себя, чем были виноваты перед чеченским народом все эти Ивановы, Самсоновы, Петренко, Акопяны, которые просто честно работали на "коренную" нацию автономии. За что мстили им, за что их убивали, грабили, насиловали, содержали, как скот? Только за то, что они "не чеченцы"? Тогда этот "рай" должен быть стерт с лица земли!
БОГ ВОЙНЫ СМЕЛЯНСКИЙ
Командир сводного дивизиона гаубиц "Мста" Владимир Смелянский невысок, подвижен и улыбчив. Его штабной "кунг" стоит в нескольких метрах от позиций батарей дивизиона. С ним вместе его делит начальник штаба майор Нодар Абуладзе — круглолицый, плотный — “настоящий грузин”, как его охарактеризовал Смелянский. Третьим обязательным номером боевого расчета является невысокий худенький солдатик, которого все почему-то зовут "Малышом". У него талант — в считанные секунды в уме он проделывает сложнейшие вычисления, сам может рассчитать параметры для стрельбы.
Перед Смелянским карта Грозного и большая тетрадь. Тренькает телефон. "Столица", — откликается в трубку Смелянский. — Принимаю! Цель двадцать шесть ноль один. Пятьдесят четыре. Шестнадцать. Семь…” Для непосвященного — полная тарабарщина. Для знающего — яснее ясного. Пятьдесят четыре — номер квадрата в сетке по горизонтали, шестнадцать — по вертикали. Семь — место цели по "улитке".
Абуладзе готовит данные для стрельбы. Его пальцы стремительно бегают по клавишам вычислительной машинки. Ряды цифр ложатся на бумагу.
— Малыш, быстро на метео! Сними температуру и ветер.
Малыш стремительно выскакивает на улицу. Через несколько секунд возвращается: “Минус три. Ветер — полтора”. Абуладзе быстро вычисляет поправки. Готово!.. Смелянский поднимает вторую трубку: "Енисей", "Волга"! Цель двадцать шесть ноль один. Заряд уменьшенный. Фугасным. Взрыватель замедленный. Прицел триста восемьдесят один, уровень тридцать шесть, ноль. Основное направление правее один, двадцать. Четыре снаряда зарядить!” За стенками "кунга" над батареями эхом разносятся команды командиров взводов: “...Основное направление правее один, двадцать! Четыре снаряда зарядить!”
— "Столица"! Ну что там по двадцать шесть ноль один? — торопится штаб.
— Готовы к стрельбе, — коротко докладывает Смелянский.
И тотчас Абуладзе командует в соседнюю трубку: “Залпом — огонь!” Слышно, как звонко лязгают затворы, запирая золотистые тубусы зарядов в казенниках. “…Триста тридцать... три!” — доносится до слуха. И все тонет в грохоте выстрелов.
— "Динамо", по цели двадцать шесть, ноль, четыре снаряда в двенадцать тридцать одну, — докладывает Смелянский. И записывает: “Цель двадцать шесть, одиннадцать. Координаты… Шестнадцать снарядов”. Вновь склоняется над тетрадью Абуладзе, рассчитывая данные для стрельбы, остро отточенным карандашом аккуратно заносит цифры в таблицу. Составляет формулы, выстраивает ряды цифр.
— Батарея! — разносится над позицией крик командира. — Цель двадцать шесть одиннадцать! Заряд уменьшенный!… Прицел двести сорок семь. Уровень… Снаряд зарядить! Первый залпом, остальные по готовности! Батарея! Триста тридцать три! — и все тонет в залпе. Через мгновение из пыли, поднятой залпом, вырывается новый язык пламени, за ним еще один и еще — батарея ведет беглый огонь. Звенят отбрасываемые гильзы, лязгают затворы. Дрожит земля. Рвется воздух.
Время обеда, но отойти от пушек расчеты не могут. Почти непрерывно ведется огонь. Поэтому обед тащат в термосах на позицию. И там, в редкие минуты затишья, по одному, по два человека с расчета бегут к термосам и, торопливо навалив в котелки супа и каши, так же торопливо трусят к орудиям и там, на станинах, глотают обед.
“Батарея!… — разносится над позицией. Недоеденный обед ставится на ящик с зарядами. — …Беглым! О... гонь!..” Когда стрельба стихает, суп уже покрывается льдом.
Уже неделю дивизион сносит Грозный. Снаряды приходится класть буквально в ста метрах от "передков" нашей пехоты. И это на дальности почти в девять километров. Мастерство артиллеристов удивляет и поражает. Впрочем, не нас одних. "Чечи" по-своему защищаются от артогня. Например, несколько раз, как только дивизион открывал огонь, "чечи" под шумок делали несколько выстрелов из миномета по нашим передовым позициям. Тотчас в эфире поднимался шум, что артиллерия бьет по своим. Огонь прекращали, начинались разборки. И только когда несколько раз в воронках нашли концевики мин, стала ясна хитрость боевиков... Другой хитростью стала борьба с объемными боеприпасами. Боевики стараются держать на своих позициях разведенные костры, которые, по их замыслу, воспламенят детонирующую смесь до возникновения опасной концентрации. При одиночном применении "объемников" эта защита достаточно эффективна.
На карте одной из целей обозначено православное кладбище. Я спрашиваю Смелянского, что там прячется у боевиков.
— Там отрыты позиции зенитной установки, — поясняет Владимир. — Той, которая три дня назад обстреляла и повредила вертолет Трошева… На прошлой войне в ходе штурма на этом же кладбище боевики под плитой на одной из могил прятали миномет. И теперь то же самое. На своих кладбищах они позиций не устраивают, просят не трогать могилы боевиков. А наши кладбища поганить можно?
За сутки дивизион Смелянского выпустил больше шестисот снарядов. Соседний дивизион "Градов" — больше тысячи…
КОМУ ВОЙНА...
Странное ощущение осталось от встречи с Кошманом. Маленький, юркий, с бегающими глазками. Вечно окруженный стаей придворных, журналистов, каких-то ходоков,он больше похож на продвинутого бизнесмена, чем на главу военной администрации. Невнятные слухи окружают его персону. Невнятные дела делаются за его спиной.
Каждый день из разных районов Чечни в сторону железнодорожного узла в станице Шелковская идут наливники с нефтью. Старшими в кабинах едут офицеры еще не сформированных поселковых комендатур. Охраняют их солдаты тех же комендатур. Никто из комендантов не знает, куда вывозится нефть из Чечни. На все вопросы задержанные "командиры" "наливников" отмалчиваются или отправляют за разъяснениями к Кошману… В Шелковской нефть перекачивают в цистерны и составы уходят в неизвестном направлении. Ни в местном МВД, ни в местной комендатуре не знают, кто формирует эти составы и куда они уходят.
По приказу Кошмана снята охрана с поезда, следующего от Моздока до Гудермеса. По словам машинистов, теперь на нем в открытую ездят боевики. Где им удобно, срывают стоп-краны, загружаются, выгружаются, перевозят оружие. Грабят пассажиров... За взорванный подпольный перегонный завод в станице московские собровцы, обнаружившие и уничтожившие его, получили нагоняй от Кошмана за самоуправство. Хозяин, арестованный ими, был тотчас отпущен по приказу все того же Кошмана... Один из глав администрации в приватной беседе сказал, что уровень добычи нефти в двух районах вырос до 1000 тонн в месяц, и тот же Кошман поставил задачу через месяц удвоить эту цифру... Военные все чаще называют администрацию Кошмана "ТОО Чеченнефть"…
МЫ ВЕРНУЛИСЬ!
Чем дольше я здесь, тем отчетливее понимаю, как на самом деле далеко до мира. Военный разгром основных отрядов и баз боевиков ненамного его приблизит. Самое трудное начнется после окончания "горячей" фазы войны, когда боевики растворятся в родных аулах, прикроются паспортами и справками "мирных" жителей — и продолжат каждый на своем месте войну. Минами, выстрелами снайперов, саботажем, убийствами "нелояльных" чеченцев. Пройдет не один месяц, прежде чем будет (если будет!) налажена эффективная работа местного МВД, ФСБ, органов власти, и у затаившихся бандитов загорится земля под ногами. Необходимы годы, чтобы окончательно остудить этот "ядерный котел". Успокоить страсти, уничтожить непримиримых, дать уверенность в будущем робким. Хватит ли воли и терпения России не остановиться на достигнутом, не сделать вид, что война закончена и проблем больше нет? Хватит ли силы довести начатое до конца?
Москва — Грозный — Урус-Мартан — Моздок — Москва
ж д расписание 3