Апостроф

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Апостроф

Евгений Сидоров

10 апреля 2014 0

Культура Общество

Евгений ГОЛОВИН. Где сталкиваются миражи. Европейская литература: очерки и эссе 1960-1980-х годов. М.: Наше Завтра, 2014. - 384 с.

Прежде, чем начинать чтение "Миражей", не будет лишним вспомнить две важнейшие вещи, определяющие значимость автора, его миф и его творческое наследие.

Наследие не такое уж и скромное (речь идет, разумеется, о количественном измерении): 6 книг с эссе, статьями, заметками, 3 книги со стихами и песнями, 2 диска с (условно говоря) лекциями о поэзии, 2 диска с записями песен в неподражаемом авторском исполнении, перевод фундаментального труда немецкого филолога Гуго Фридриха, пара переведенных под псевдонимом книг, и совсем уж мифическая работа о московской рок-группе "Центр", которую днем с огнем не сыщешь. Не говоря уже о выступлениях на радио, десятках статей для газеты "Завтра", публичных лекциях конца 90-х. Для особо пытливых умов доступны даже записи с ОРТ начала 90-х, где Головин непринужденно рассуждает о вампирах. И ухмылки тут неуместны - это очень серьезный разговор.

С личным мифом все гораздо сложнее. Если внимательно ознакомиться с программными текстами Головина, можно выделить список интересов (хотя сам Головин не любил это слово, справедливо полагая, что интерес всегда спровоцирован) - алхимия, герметика, мистицизм, античная философия в том виде, в каком она никогда не попадет в ВУЗовские учебники (то есть - в подлинном). Темы, прямо скажем, тонкие и нефиксированные. Таковы и тексты - тонкие, подвижные, играют смыслами, блистают эрудицией. При этом главная их особенность - они обманчивы. Их простота всегда мнимая, их сложность очень условна. Символизм Стефана Малларме оказывается не сложнее системы жестов маньериста. Автор никого не обманывает, просто, если хочешь что-то понять, - изволь соответствовать уровню.

Если к сфере интересов (воистину безграничной) добавить несметное количество баек от друзей, "друзей" и знакомых, которые особо пышно расцвели и заиграли всеми красками после смерти Головина, вырисовывается портрет, если не пророка и последнего Диониса, то блестящего социопата и эрудита-мистика уж точно. Этот миф красив, его приятно культивировать. Все бы ничего, да только все это соответствует лишь одной грани додекаэдра.

"Где сталкиваются миражи" - третья книга, вышедшая после смерти Головина, она же и самая интересная из них. Интересна не только содержанием, но и как гвоздь в гроб однобокого мифа.

Два предисловия о двух эпохах, между которыми много общего: первое посвящено обстоятельствам и времени, при которых были созданы данные тексты, второе - тем сложностям, которые сопутствовали сбору материала для книг.

По меткому выражению редактора книги - это "официальный Головин". Тексты о зарубежной поэзии и прозе, опубликованные в 60-80-е годы в журналах "Иностранная литература", "Вопросы литературы", "Современная художественная литература за рубежом".

О самих текстах говорить неуместно, кто вообще рискнет трактовать Головина?

Интересно тут другое - несмотря на то, что Головин тут "официальный" и серьезный, достаточно раскрыть книгу на любой странице для того, чтобы убедиться - нет никакой разницы между "официальным" и "неформальным" Головиным. Евгений Всеволодович верен себе:

"Где же зародыши этого мировоззрения, которое совершенно перевернуло привычные тысячелетние представления о человеке и космосе? Кому впервые пришла в голову мысль о приоритете механической структуры? Чья своеобразная жизнь, полностью отличная от жизни организма, в чем-то ее имитирует, даже превосходит в рационализме, но, и в то же время, совершенно автономна и управляема какими-то неведомыми законами?"

Этот фрагмент из эссе "Новая шведская поэзия" вполне мог быть фрагментом из текстов "Приближения к снежной королеве". И так - повсюду.

Кстати, о "Снежной королеве". Являясь "программной" книгой, она и задала ту область, в которой Головин пребывает до сих пор, будучи запечатан мифом. "Миражи" вполне себе новая "программная" книга, которая освобождает его от оков убогих представлений. Головин как филолог (филология, какой ее понимал Ницше). Все тот же Головин, но в совершенно ином измерении.

Вообще, после прочтения складывается впечатление, что все было написано для самого себя, без особой надежды на то, что хоть что-нибудь выйдет в массы. Так в целом, и случилось. Если тогда было мало надежды на публикацию этих писателей и поэтов в СССР, то теперь, когда большинство авторов забыты, такой надежды вообще нет.

Но главный вопрос, который можно поставить, звучит приблизительно так: пускай большинство авторов и книг забыты, но есть ли тот, кто сегодня способен так читать и так понимать современную литературу, для того, чтобы находить золото в руде?