-- Сила судьбы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

-- Сила судьбы

Несколько лет назад мне рассказали сказку. "Жила-была девушка. Пела в оперном театре Минска. Как-то на первые роли ее не пропускали, как-то затирали. Театры Москвы и Ленинграда тоже интереса не высказывали. Однажды она плюнула на всё и уехала в Европу. И стала мировой знаменитостью". И после долгой паузы добавили: "И почему у нас в России так?"

Девушка из сказки — это Мария Гулегина. В Европе ее так и называют — "русская Золушка". И добавляют: "вокальное чудо", "русское сопрано с вердиевской музыкой в крови". Можно подумать, единственное событие ее жизни — успех и еще успех. Какое очаровательное однообразие! Она выступает с лучшими дирижерами современности: с маэстро Мути, маэстро Гавадзени, с маэстро Ливайн, с Зубином Мета. Она поет с прославленными певцами, среди которых Лучано Паваротти, Пласидо Доминго, Маттиа Манугуерра, Хуан Понс, Ренато Брузон, Джузеппе Таддеи. Она желанный гость лучших оперных театров Европы, Америки и Азии. Трон мировой сцены принадлежит сегодня ей, Марии Гулегиной.

Марию Гулегину называют лучшей Тоской нашего времени. Репертуар певицы окрашен драматическим сопрано и роковыми, героико-поэтическими страстями. Гулегина — это главные партии в операх "Аида", "Манон Леско", "Норма", "Федора", "Турандот", "Адриенна Лекуврер". Звучание её бархатного, мягкого, как горячий шоколад, и мощного, как закаленная сталь, голоса дает возможность публике подняться на высоты страдания и радости и ощутить по-оперному условные персонажи как фигуры глубоко сокровенные. С первыми тактами молитвы к луне Casta diva, Гулегина разворачивает драму женской души, её вечно живую ткань сердечных терзаний, ревности, томления и угрызений совести. Драматизмом окутаны не только обертона сопрано Гулегиной. Драматично самое появление Гулегиной на сцене. Её триумф пришелся на время, когда и опера попала под каток глобализма, когда она — бриллиантовая россыпь наслаждений — стала превращаться в бродячий цирк развлечений, а на смену высокому героизму Тоски пошло косяком самодовольство и тупость буржуа-обывателя. Мария Гулегина держится царственно. Она не позволяет себе дешевых приемов заигрывания с публикой, в её скупых, сдержанных жестах нет ничего от травести. Гулегина знает: в спину ей дышит вечность.

В декабре 2009 года Большой театр дал гала-концерт в честь 70-летия Елены Образцовой. Участвовали звезды мировой оперы. Возникло ощущение, что Большой театр превратился на вечер в Ла Скала. Итальянская речь звучала в коридорах, лифтах, и, конечно же, на сцене. Завершила вечер Мария Гулегина. Она исполнила арию Леоноры из оперы Верди "Сила судьбы". Полгода я потом искала в музыкальных магазинах Москвы и Петербурга запись "Силы судьбы" с Гулегиной. Напрасно.

И вот, май 2011 года. В гримуборной Концертного зала имени Чайковского я говорю с Марией Гулегиной. Она — простой, легкий человек в общении, иронична к изъявлению в свой адрес пафоса, хвалебных од. Гулегина смотрит на Россию глазами иностранца, то есть видит только красивое. И когда она говорит "у нас в Одессе" или "у нас в Минске" — это значит, у нас в России. Мы говорим о силе судьбы. Я узнаю, что "Силу судьбы" Гулегина исполняла во время гастролей Ла Скала в Японии, что "Сила судьбы" с Гулегиной звучала под управлением Валерия Гергиева на фестивале "Звезды белых ночей". Был какой-то удивительный день, полный солнечных бликов с картин Серова и тайн недоговоренности с полотен Врубеля: в скверах и на бульварах Москвы пряно и пьяно цвела сирень. В моем распоряжении было всего лишь тридцать минут на интервью. И пять часов ожидания концерта, во время которого Мария Гулегина исполнит с Государственным академическим камерным хором Владимира Минина русские романсы, кантату для меццо-сопрано "Свадебные песни" современного композитора Юрия Буцко, молитву "Жертва вечерняя" Павла Чеснокова. В зале повиснет тишина. "Божественно!" — как будто приходя в себя, произнесёт зритель.

"ЗАВТРА". Мария, вы совершили путь от советской школьницы до оперной дивы мирового масштаба

Мария ГУЛЕГИНА. Ну, прямо дивы!

"ЗАВТРА". Дивы дивной, конечно. Так вот, оглядываясь назад, как вы можете сказать: что помогало вам и что мешало?

М.Г. Вы знаете, мне всегда помогало то обстоятельство, что приходилось преодолевать слишком много препятствий, встречать противостояния… Вы знаете, я скажу вам такую сентиментальную вещь. В детстве я пела в детском хоре и страшно мечтала петь соло. И вот, с хором мы приехали в Ленинград, выступать в Капелле имени Глинки. Тогда была такая песня Пахмутовой и Добронравова "Дикая собака Динго". Мне она очень нравилась, и я мечтала солировать в ней. Но мне не давали. А в Ленинграде девочка-солистка как раз заболела. Мне сказали: "Ну ладно уж, так и быть, споешь". И вдруг, солистка — раз, и выздоравливает! Вот горе-то у меня было! (смеется) Впервые об этих страданиях слёзных я рассказала, уже работая в оперном театре Минска. Александра Пахмутова и Владимир Добронравов приехали тогда в Минск; они очень удивились, что из-за " Дикой собаки Динго" ребенок так страдал (улыбается). Очень хорошая была песня. Вот с тех детских пор я и преодолеваю какие-либо препятствия. Они всегда есть.

"ЗАВТРА". А что помогало?

М.Г. Характер. Такой — "врёшь, не возьмёшь!"

"ЗАВТРА". Что произошло, когда вы почувствовали себя оперной певицей? Когда вы впервые сказали себе: " вот да, я — оперная певица".

М.Г. Мне еще не было 17 лет, и меня, как малолетку, не взяли в одесскую консерваторию. Я поступила в училище. И так получилось, что в училище танец преподавала педагог, с которым я занималась в детстве еще балетом. В консерватории ставили "Травиату", и она пригласила меня танцевать цыганку в сцене на балу у Флоры. И вот, я стояла в кулисах, разминала тело, ноги, слушала как распеваются перед спектаклем студенты, и пела сама. Ко мне подошла педагог по вокалу и спросила: "Вы что тут делаете, девочка? У вас контральто! Вы должны немедленно к нам поступать!" "Ну, так меня же не взяли!" — отвечаю. "Почему?" — "Молодая". "Ну, этот недостаток проходит очень быстро!"

"ЗАВТРА". Чем для вас тогда была опера?

М.Г. Ничем, честно говоря. Я совершенно оперой не увлекалась тогда. Позднее я увидела фильм "Приходите завтра" и, по примеру героини фильма Бурлаковой Фроси, тут же купила себе ноты Шуберта, купила себе "Севильского цирюльника" Россини и шпарила вовсю.

"ЗАВТРА". Подражали кому-то?

М.Г. Мне просто нравилось петь. Подражала?.. Вы знаете, лет в восемь-девять я впервые прочитала "Консуэло" Жорж Санд. У меня какая-то уверенность появилась тогда, что роман про меня, что Консуэло — это я, чернушка такая, худющая. Позднее я прочитала эту книгу раз двенадцать.

"ЗАВТРА". Узнавали себя или уже нет?

М.Г. Всё как будто бы я. Так и в жизни получалось: много трудностей, преодолений.

"ЗАВТРА". Мария, сегодня опера — откровенный бизнес. Она — давно не спектакль, и, тем более, — не произведение искусства, а так, продукция, ходовой товар. Уютно ли вам в опере сегодня?

М.Г. Вы знаете, когда хорошая постановка, то мне в ней уютно. Новая постановка "Турандот", которую я спела в Ла Скала, оказалась замечательной постановкой. Хотя были использованы и современные спецэффекты: проекции фильмов, но они мне не мешали. Что мне не нравится? Да, опера превращена, конечно, в обыкновенный бизнес. Но, знаете, есть потрясающее вино, мое любимое — Шато д`Икем! И вы нигде не увидите рекламу этого вина, оно для гурманов. Так и с оперой. На высшем уровне опера всегда существовала и будет существовать. Но, увы, опера не настолько востребована сегодня, как это было, скажем, лет пятьдесят назад.

"ЗАВТРА". На ваш взгляд, опера должна быть режиссерской или дирижерской?

М.Г. Композиторской. Но сегодня опера во власти режиссера. А режиссеру сегодня скучно. И он, исходя из своих представлений о жизни, безжалостно режет оперу, выдирая с кровью самое важное для знатоков оперы — повторы с вариациями. Предлагаемое режиссером исполнение оперы усредняет исполнение, да и о каком самовыражении певцов может идти речь, если право на самовыражение имеет только один человек — режиссер, который иногда и не знает того, о чем ставит спектакль. Ему самому скучно, и он пытается "развеселить публику".

"ЗАВТРА". Зачем нужно осовременивать оперу? Кому нужно пускать на сцену артистов в одежде как будто они только с улицы в лучшем случае пришли?

М.Г. Я этого тоже не могу понять. Наверное, считают, что публика настолько глупа, что не может переживать страсти давно минувших дней, как свои собственные. И не сможет сообразить, что случай из классической оперы может произойти и в наши дни. Эти постановки, не побоюсь слова, дурацкие, они все-таки сделали свое дело.

"ЗАВТРА". Есть ли предел, после которого вы на сцену не выйдете?

М.Г. Ну, если дурь, вульгарность постановки полная, то я в ней не участвую. В Мюнхене в оперном театре ставили "Манон Леско", так там вообще черт знает что должно было быть, даже пересказывать неприлично. Самое трагичное, что кроме вульгарности и дури, в постановке ничего не было общего с идеей либретто, и опера совсем шла в разрез с музыкой. Опера в четыре акта должна была идти без антрактов! Сценография такая: черная лестница заполняла все пространства сцены от оркестровой ямы до самых дальних кулис и над ней огромная люстра. И всё! И никаких смен декораций. Я сказала: "Или я уеду, или будет так, как должно быть!" "Ну, как же мы будем менять?!" — говорили мне. Ничего! За два дня действие оперы поменяли, дурь убрали. Конечно, идиотизм сценографии сменить было невозможно. Но шло уже нормальное действие, без сцен группового секса. Там такая музыка! игривая, кокетливая! Журналисты потом написали — хорошо, что приехала Гулегина, всё поставила с головы на ноги.

"ЗАВТРА". В эпоху Беллини голос примадонны ценился выше дара композитора. В середине прошлого века голос стал паспортом аристократа. "Я — королева! — сказала Монсеррат Кабалье, — была до меня некоронованная королева Каллас, а теперь я". Как ценится голос сегодня?

М.Г. Голос — это единственный инструмент сегодня, который нельзя ни купить, ни продать. Но его просто шельмуют. А как ценится сегодня? По-разному. Многое зависит от человека, от директора театра. Но очень странная вещь. Звукозаписывающие фирмы, о которых, кстати, говорится в книге Нормана Лебрехта "Кто убил классическую музыку", убили и голос. Они внушили людям, что большой голос у того, кто кричит. Но это неправильно. Большой голос, как большой бриллиант, требует огромной кропотливой работы, огранки в течение многих-многих лет — для того, чтобы в голосе был не просто вопль, а было и страдание, и ненависть, и ревность, чтобы голос выражал именно те чувства, которые в данный момент испытывают герой или героиня. Например, в "Аттиле" первый выход Одабеллы — это ненависть, истерика и, соответственно, петь его школьно нельзя. А вот вторая её ария — классическая, и там нужно тончайшее звуковедение, прозрачность.

"ЗАВТРА". Кто занимался вашим голосом?

М.Г. Жизнь свела меня в консерватории с гениальным человеком, с Евгением Николаевичем Ивановым, которого я считаю своим учителем, и которому я благодарна по гроб жизни. Низкий поклон и светлая память ему, 7 апреля 1991 года Евгения Николаевича не стало… Когда я начинала оперную карьеру, мне предлагали посетить мастер-классы оперных звезд. Но я считала это предательством Евгения Николаевича. Я не посещала ни одного мастер-класса. И только в 2006 году я позволила себе заниматься с другим человеком, я встретила в Метрополитен Крейга Рутенберга.

"ЗАВТРА". Вы человек верный?

М.Г. Да. Иногда по-глупому. Но… (долгая пауза) Настолько во мне сильно это — не предавать своих — что я и педагога, которая для меня была всем, с которой я учила в консерватории романсы Чайковского, не променяла потом на знаменитого Питера Донахью, лауреата конкурса имени Чайковского. Агент не смог меня переубедить, и я отказалась от записи с Донахью, но не предала. Сегодня я понимаю, что это глупость, потому что все поют и записывают с тем музыкантом, кто выбран звукозаписывающей фирмой.

"ЗАВТРА". Это ваша позиция — не петь современный репертуар? Мне рассказывали, что лишь две певицы, Каллас и Шварцкопф, не исполняли в ХХ веке современную оперу.

М.Г. Вы знаете, я тоже никогда не пела современную музыку. Но вот сейчас (речь шла о предстоящем выступлении в Концертном зале имени Чайковского) чуть-чуть впервые приблизилась к совершенно новой для меня музыке: я пою Варвару из оперы "Не только любовь" Щедрина и "Свадебные песни" Юрия Буцко.

"ЗАВТРА". Но это вы говорите о концертном выступлении. А опера?

М.Г. Никогда.

"ЗАВТРА". Ваши предпочтения — это Беллини, Верди?

М.Г. Беллини, Верди, Пуччини, Джордано, Леонкавалло, Россини, Доницетти, конечно же, обожаю Чайковского и Рахманинова, но почти ничего не пою кроме "Пиковой дамы", и есть запись "Алеко" и "Франчески да Римини".

"ЗАВТРА". Кто из перечисленных композиторов вам ближе?

М.Г. Вы знаете, если бы мне сказали петь только одну оперу всю жизнь, то я выбрала бы "Норму". Если не оперную музыку — "Реквием" Верди.

"ЗАВТРА". Мария, вы выступали с Паваротти, с Доминго, вы знали легендарную Ренату Тебальди. Поделитесь воспоминаньями.

М.Г. Рената Тебальди — это потрясающе… Во-первых, Рената Тебальди — это леди. В ней настолько переплетены были и благородство, и сдержанность, и царственность, но не надменность. А вот какая-то величественная простота. Когда я пела постановки в Ла Скала с маэстро Мути, то она всегда приходила в кулисы поздравить, иногда сидела и на репетициях. Очень ответственно было петь перед ней. Я даже спрашивала её мнение, что можно лучше спеть, но она никогда ничего не находила, говорила только комплименты, и мне хочется верить что, в какой то мере я их заслуживала. А тут так получилось, что буквально за три недели до премьеры я родила сына. Она пришла, говорит мне: поздравляю, это такое счастье. И спрашивает, где я живу. На следующий день в резиденцию, в которой я жила, мне приходит коробка изумительных детских вещей ручной работы. Я хотела тоже отблагодарить за такое внимание. Мы искали по всему Милану цветы и нашли такие черно-красные розы высотой с мою ногу. На следующий день Рената Тебальди звонит мне и говорит: "Большое спасибо тебе, Мария. Мне передали, что цветы пришли, но я сейчас не в Милане, а в Сан-Марино. И жалко, если цветы погибнут. Можно, я пошлю их в церковь к ногам Мадонны? Как в "Тоске". А я, кстати, в этот момент, должны была петь "Тоску". И я просто заплакала… и сегодня, вспоминая Ренату Тебальди, у меня ком в горле. Она познала в жизни такие триумфы, у нее было море, океаны цветов, ну что ей, казалось бы, мой букет?

"ЗАВТРА". Чувствовалось знаменитое соперничество между Тебальди и Каллас?

М.Г. Мы с ней никогда не говорили об этом. Вы знаете, для меня она всегда была эталоном правильного, красивого, такого настоящего здорового, такого, как чистый ручей, голоса. Это соперничество было не что иное, как пиар-ход Менегини — гениального менеджера и мужа великой Каллас. А Тебальди была, есть и будет недосягаемой и ни с кем не сравнимой. Певицы, как и Каллас, на века!

"ЗАВТРА". Паваротти?

М.Г. Паваротти был мой самый первый партнер-тенор в Ла Скала и вообще первый партнер за рубежом. Когда я впервые увидела его в Скала, во время репетиции: он вышел на сцену, и я вот так развернулась к нему лицом, и начала петь в кулису. Он развернул меня к залу и говорит: "Петь надо туда, в зал". С большим теплом я вспоминаю и Лео Нуччи. Он мне жизнь спас в Венской опере на "Набукко" (улыбается), вытянул за ноги из-под железного занавеса.

"ЗАВТРА". Из дирижеров кто вам наиболее памятен?

М.Г. Ну, конечно, мой самый первый дирижер, которого я обожаю, которому я благодарна абсолютно всем — это Ярослав Антонович Вощак. Я работала с ним здесь, в Минске. Конечно, маэстро Мути, с которым я спела семь постановок. Маэстро Гавадзени, с которым я дебютировала в Ла Скала. Караян, который после прослушивания дал мне свою высочайшую рекомендацию в Цюрихскую оперу, куда я улетела спасать премьеру "Бал-маскарада". Конечно, маэстро Ливайн, Зубин Мета. Счастлива петь с Валерием Гергиевым. Петь с ним — праздник и огромная ответственность, потому что он полностью доверяет мне, и у нас не бывает рутины.

"ЗАВТРА". Ваша самая дорогая награда?

М.Г. Дочь и сын — самые большие награды от Бога.

"ЗАВТРА". Мария, вы поддерживаете Параолимпийский комитет, это не случайно?

М.Г. Да, да, потому что сама еле-еле на ноги встала.

"ЗАВТРА". Вы верите в чудо?

М.Г. Конечно. Мое появление на свет — уже было чудом, моей маме было тогда за сорок. В то время это было редким случаем. И после родов маме советовали оставить меня в роддоме, я была "некондиционным товаром". Меня даже хотели подменить на здоровенькую девочку, из жалости и уважения к моей маме. Мама заведовала лабораторией особо опасных инфекций в Одессе, её все знали. Но мама не признала эту девочку и вернула меня. Потом приложила все усилия, чтобы я встала на ножки, мне было уже два года, а в четыре я сменила ортопедические ботиночки на нормальные и стала заниматься хореографией. Разве это не чудо?

"ЗАВТРА". У вас еще и бабушка была удивительной! Героем войны!

М.Г. Не Героем — она была награждена орденами Ленина и Трудового Красного Знамени. Бабушка, она была идеалом коммуниста. Вот если можно говорить об идеале коммуниста, так это она. Себе — ничего, другим — всё. Во время войны она была начальником станции и отправляла эшелоны горючего на фронт. А после войны она цепляла свои ордена на платье и ловила на улице неустроенных мам с детьми или покалеченных воинов. Она всех приводила домой, всем стелила соломенные матрацы, всех кормила-поила и потом ходила, выбивала им комнаты. А сама жила в полуподвале. Вот такая у меня была бабушка, Галина Станиславовна Потапенко.

"ЗАВТРА". Вы какой идее верны?

М.Г. Только этой (тут Мария Гулегина сжала под блузой православный крест).

Материал подготовила Марина Алексинская

P.S. Редакция выражает признательность Наталии Нойманн, дочери Марии Гулегиной, за организацию интервью.