Недальнее плавание

Недальнее плавание

Портфель "ЛГ"

Недальнее плавание

ПРОЗА

Анастасия ЕРМАКОВА

«Точка радости» – так называется книга прозы Анастасии Ермаковой, которая в скором времени выйдет в издательстве «Молодая гвардия». В книгу вошли повести и рассказы, два из них предлагаем вниманию читателей.

Приятно заснуть ненадолго, а проснувшись, увидеть всё тот же томный пейзаж: зыбкий контур гор, спокойная бирюзовая прохлада моря, стремительный белый катер, горячий даже на вид песок и под зонтами на шезлонгах разомлевшие от жары курортники. Рядом со мной лежит отец. Он в синих плавках и белой капитанской с якорем кепке, в наушниках, в которые, смешиваясь с шумом прибоя, течёт «Война и мир». Он давно разведён с моей мамой и женат на женщине, сидящей подле него на песке и помогающей строить хорошенькому пятилетнему мальчику что-то похожее на большой муравейник. Из моря мокрый и радостный выходит ещё один мальчик, постарше, и присоединяется к ним.

Отец поворачивает ко мне голову.

– Жарко… Пива хочешь?

– Нет.

– А поесть?

– Нет.

– А я, пожалуй, выпью. – Он запрокидывает голову и долго, жадно пьёт. Потом вытирает тыльной стороной руки влажные губы. Бросает пустую бутылку в пакет и снова закрывает глаза. Пытаюсь представить, какой он сейчас ощущает вкус: морской соли с пивом…

И мы опять молчим. Он слушает роман, его жена и сыновья заняты недолговечной постройкой, я бездумно смотрю на море.

Мне нравится загорать, нравится плавать, нравится объедаться вечером в ресторане креветками и печёными осьминогами, а ночью, лёжа в душном номере, думать об этом курортном рае, о том, что я должна быть здесь счастлива, но ничего подобного не испытываю.

Иногда я подхожу к отцу и пытаюсь заговорить, но пятнадцать лет отчуждения не дают пробиться искренности, и разговор получается холодным и неживым, как воздух из кондиционера.

Я честно играю с братьями, но не чувствую никакого родства, я учу маленького алфавиту, но никогда не смогу объяснить ему, из каких букв состоит слово счастье – эти семь букв, стоя друг за другом, редко оправдывают своё соседство и почти никогда не совпадают с собственным смыслом.

Малыш берёт меня за руку и тянет к морю. Я подчиняюсь. У него смешной круг с глупой добродушной коровой, он отчаянно бьёт по воде руками и верещит; он никуда не плывёт, но взволнован предвкушением своего недальнего плавания. Терпеливо объясняю ему, что надо делать руками и ногами, но у него ничего не получается; потом, передав его встревоженной мамаше, уплываю туда, где кончаются буйки, где море свободно от голов, где вода холоднее и синее.

Мало что осталось в моей памяти от классической Греции. Ни величия, ни дыхания веков. Только мерцающие пустяки: очень вкусное шоколадное мороженое в тенистом афинском кафе, усталое потное лицо негра, продающего на пляже никому не нужные музыкальные диски, белая фуражка загорелого отца, розовые, скрюченные осьминоги в таверне на берегу, тёплые неторопливые вечера, остро пахнущие морем.

Почему-то все эти греческие две недели было жаль отца, – я видела, как он изо всех сил старается быть довольным беззаботным туристом: он много пил и громко смеялся, оставлял чересчур щедрые чаевые и без конца целовал своего маленького сына. Разыгрывал какой-то безудержный припадок счастья. И хотел, чтобы он случился со всеми нами.

Лучшим было время, когда стихала дневная жара, и мы все вместе шли прогуляться по оживлённому маленькому посёлку; зажигались огни, многочисленные шумные таверны наполнялись голосами и рыбными запахами, улицы – праздными нарядными людьми, пахло медленно остывающим солоноватым солнцем.

Я брала отца под руку и говорила:

– Хорошо, да?

И он кивал.

В ресторанах я пила много вина, – не знала тогда о том, что беременна.

Я ревную. Тридцатилетняя, ревную отца к его двум маленьким сыновьям, особенно к младшему. Ревную, когда он покупает им мороженое, когда целует их, когда смеётся над их глупыми выходками… Смотрю на его цветущую жену и вспоминаю свою мать, поседевшую, выцветшую, как старая фотография, с растворённой в глазах болью. Именно растворённой. Как таблетка в стакане. В воде прожитых в одиночестве лет. Вспоминаю, как она сидит иногда в кресле и смотрит в окно. Там ничего не видно – кусок неба да крыша соседней пятиэтажки, а она сидит и смотрит. И молчит. А я смотрю на неё. И мне страшно. Включаю телевизор, она поворачивает голову. Взгляд тихий и отрешённый. А у жены отца взгляд громкий, оглушительный, в нём озорство и превосходство любимой женщины. Она рассказывает мне анекдот, мы вместе смеёмся, и отец говорит: «Рад, что вы подружились». Странно – я не чувствую к ней неприязни. То, что она уже много лет живёт с моим отцом, кажется мне всего лишь недоразумением, чем-то ненастоящим, будто это такая игра и однажды, когда все участники устанут от неё, всё будет по-прежнему.

– Вы же взрослая женщина, – терпеливо объяснял психотерапевт, к которому я обратилась незадолго до поездки, – и ваша ревность абсолютно неоправданна, впрочем, случай довольно банальный. Прежде чем приступить к лечению, мы должны выявить первопричину вашей ревности. Скажите честно, возникало ли у вас когда-либо сексуальное желание по отношению к отцу? Подумайте хорошенько.

Я честно задумалась.

– Нет, не возникало. Хотя…

– Так-так, что – хотя? – оживился он.

– Сны несколько раз снились.

– Сны? Какого содержания?

– Эротического.

– Поподробнее, пожалуйста.

– Ну мне снилось, что я… что мы… занимались любовью. Правда, всё было размыто, нечётко. Будто это и я и не я одновременно.

– А отец был точно отцом?

– Да, отец был точно отцом.

– И часто вам такое снилось?

– Раза три, наверное.

– А как давно вы видели последний сон?

– Года два назад приблизительно.

– Так, – удовлетворённо кивнул он, – всё понятно.

– Доктор, – попыталась возразить я, – проблема не в этом. Дело в том, что я не ощущаю его детей моими братьями и, как ни стараюсь, никак не могу полюбить их.

– И вас это беспокоит?

– Очень.

– Так чего же вы хотите?

– Полюбить их.

– Полюбить?..

Да, да, мой милый доктор, вот именно. Я хочу полюбить их. Но не могу. Не получается. И не надо осыпать меня, как конфетти, сложными терминами, не надо спрашивать всякую чушь, не надо давать бесполезные советы, типа совместной поездки на отдых…

Утро нашего последнего дня перед отъездом. Мы снова на пляже. Отец дремлет, обсыхая после купания. Его жена играет со старшим в карты и сердится на младшего, который хватает их и мнёт, пытаясь завернуть в мокрое полотенце. Я смотрю на море. Мне надоело купаться, надоело смотреть на него.

Ни о чём не думать, ничего не делать – просто лежать под чужим жёстким солнцем. Долго-долго. До обморока. Чувствовать, как непривычная нежная боль прижилась в животе. Все двенадцать дней, что мы провели тут, меня не оставляет ощущение какой-то тяжести, нависшей беды. Мне вдруг хочется сказать отцу что-нибудь доброе.

– Пап, – говорю тихо, но он не слышит.

– Пап, – снова зову я.

Он открывает глаза и приподнимается на лежаке.

– Что, купаться, что ли, пора?

– Нет, пока ещё нет. Я просто хотела сказать… Хотела сказать тебе… Хотела поблагодарить за путешествие. Всё очень здорово. – Слова разбежались, и я осталась одна посреди изнурённого жарой пляжа.

Мне хотелось признаться ему в любви. Рассказать о том, как не хватало его все пятнадцать лет. Как я жила без него. О чём думала. Обнять и прижаться щекой к его колючей, солёной щетине.

– Ну и хорошо, что тебе понравилось, – он рывком встаёт. – Пойдём поплаваем.

– Возьмите с собой Илюшу с Сашей, – говорит его жена.

Мы заходим по щиколотку в воду, и отец говорит: «Мы с Сашкой поплывём подальше, а ты с Ильёй тут, недалеко от берега, ладно? Потом поменяемся».

Илья оставил свой круг на берегу, и я снова учу его плавать. Он сильно колотит воду руками и ногами и хохочет. Отец, отплывший уже довольно далеко, машет жене, стоящей на берегу, рукой. Она пристально наблюдает за маленьким сыном. В сущности, никому нет до меня дела. Я смотрю на смеющегося ребёнка, он очень лёгкий, и мои руки почти не ощущают его веса. Если я сейчас отпущу его, он не достанет дна. Никто не успеет его спасти: рядом никого нет, ни отец, ни его жена не успеют доплыть. Как легко – взять и просто убрать руки. Наверно, я как-то странно смотрю на него, потому что он вдруг перестаёт смеяться. В глазах – испуг.

«Я хочу к маме», – просит Илья. Цепко, как обезьяна, карабкается по мне, крепко обхватывает за шею. Я обнимаю его. Он целует меня куда-то в подбородок.

Мы оба дрожим, когда выходим на берег.

Подходит довольный отец, за ним идёт Саша, старший сын.

Я сижу и плачу, глядя на море.

– Ты что? – спрашивает отец. – Болит что-нибудь?

Вновь ощущаю, как тревожно тянет низ живота – там настойчиво зреет непрошеная жизнь.

Вечером я не иду ужинать. Мне хочется лежать одной в темноте пустого номера.

Отец подходит и, как маленькую, гладит меня по голове. Я беру его руку и на одно долгое пятнадцатилетнее мгновение прижимаюсь к ней щекой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.