Свобода и насилие. (Мораль террора)

Свобода и насилие. (Мораль террора)

Политика террора должна применяться против угнетателей человечества лишь тогда, когда они окончательно подавят все мирные приемы агитации.

Нападающий, будь это индивид или правительство, не имеет никакого права требовать, чтобы тот, на кого нападают, считался с ним в какой бы то ни было мере. Справедливость этой истины не обуславливается характером нападения. Все равно, в каком направлении индивид считает свою свободу ограниченной произволом; он во всяком случае имеет право ее требовать, и будет прав, требуя ее всеми доступными средствами. Право брать незанятую землю и обрабатывать ее в такой же мере неоспоримо, как право высказывать свои мысли, и сопротивление, оказываемое нарушению первого права, не в меньшей мере является самозащитой, чем сопротивление, оказываемое нарушению второго права. С моральной точки зрения одно ничем не хуже другого. Но со свободой слова можно добиться свободы земли и всех других свобод, без нее же остается одна надежда: на террор. Отсюда и вытекает целесообразность и даже необходимость террора для получения первой; и нелепость, и бесполезность его, в качестве средства добыть все остальное.

Право сопротивляться угнетению силой не подлежит никакому сомнению. Но только одно может оправдать осуществление его в широком масштабе, – а именно, угнетение свободной мысли, свободы слова, свободы печати. Даже и в том случае осуществление его будет неразумным, если гнет не достиг такой силы, что никакими другими средствами его нельзя побороть. Кровопролитие само по себе чистый убыток. Когда нам нужна свобода агитации, и ничто, кроме кровопролития, не может обеспечить ее, тогда оно имеет смысл. Но нужно помнить, что кровопролитие никогда не сделает социального переворота в собственном смысле этого слова; что он может быть осуществлен только посредством агитации, исследования, эксперимента и пассивного сопротивления; и что после всех кровопролитий мы останемся на том же месте, где сейчас находимся, если не считать того, что мы получим право пользоваться подобными средствами.

Одно только чикагский бомбометатель доказал блестяще – превосходство динамита над винтовкой. Ни при одном мятеже здесь не было убито и ранено сразу столько полицейских, как в этом случае одной бомбой. Как истинный террорист, бомбометатель сделал только одну ошибку – выбрав время, когда собралась толпа рабочих, на которых полиция могла сорвать зло. Если необходимо требовать свободы слова силою, то борьба должна заключаться в ряде актов отдельных динамитчиков. Время вооруженных восстаний прошло. Их слишком легко подавляют.

Есть два способа вызвать угнетенные классы на насилие; один принадлежит так называемым революционерам, которые прямо советуют им применять силу; другой, гораздо более опасный, принадлежит так называемым друзьям порядка, которые не оставляют им иного выхода, кроме силы. Эти две партии, с виду враждебные, в сущности играют друг другу на руку, к ущербу истинных революционеров и истинных друзей порядка, знающих, что сила ничего не решает, и что ни один вопрос не бывает решен, пока его не решат правильно. Точно так же, как свобода есть мать порядка, государство – мать насилия.

Сила правого дела перед тиранией состоит в том, что, покуда оно неповинно в нападении, оно пользуется народной симпатией и поддержкой в случае преследований. Истинные анархисты преследуют свободу-цель свободой-средством. Если бы мы имели возможность идти своим путем, мы становились бы все сильнее и сильнее, пока государство не стало бы перед дилеммой: или нелицемерно уступить, или, начав преследовать мирных сторонников автономии, утратить народную поддержку и погибнуть. При существующих же обстоятельствах наш путь к победе будет, вероятно, гораздо более тернистым.

Не будем жаловаться на несправедливости, чинимые государством, если не желаем этим обнажить перед народом всю их чудовищность и побудить его сбросить с себя гнет тирании. Анархия вызвала государство на бой. Государство приняло вызов. Поединок этот будет не на жизнь, а на смерть.

Мы победим; мы должны победить!

Ибо, как говорит Прудон, «подобно древней Немезиде, которую не могли склонить ни мольбы, ни угрозы, революция шагает вперед неуклонной и тяжелой поступью по цветам, которые рассыпают перед ней ее поклонники, по крови своих борцов, через тела своих врагов».