Просто «Поселок»
Просто «Поселок»
Утро в колымской трактовке – это часов эдак четыре-пять. Если бы время побудки не было заранее согласовано, боюсь, не обошлось бы без членовредительства со стороны «туристов-журналистов». Когда тебя бесцеремонно пинают в самые чувствительные места ногой (что означает: «Доброе утро, страна!»), то единственное, о чем ты мечтаешь, – иметь под рукой? ногой? тяжелый предмет с надписью: «от будильников», который можно бросить. Опять же, на ночь пили совсем не валерьянку. Но долг зовет, и мы, медленно преодолевая последствия неумеренных вечерних возлияний, восстаем от беспробудного сна.
Когда тебя влекут в пять утра, как тень Жизели, к целям манящим, но не имеющим сиюминутной пользы, то эмоций как-то маловато. Или они есть, но «вялые» и «жидкие». Поэтому километров сто – сто двадцать мы (я – задекларированный пессимист, балагур Марик и скептик Вадим) молча пытаемся найти в «Ниве» Семена невибрирующую часть кузова, к которой можно было бы прислонить замутненную вчерашним градусом голову. Все безуспешно, чего и следовало ожидать. И мы начинаем старательно таращиться в узкие оконца «Нивы». Видим мы там вполне усредненные колымские пейзажи. И как только мое сознание вычленяет из однообразного пейзажа специфические компоненты, я начинаю более ответственно записывать дорожные впечатления. Потому как мысль, что если я неточно запишу дорожные впечатления или вульгарно совру (к примеру, для создания антуража), то в тот же момент мне придется за литературное преувеличение отвечать. Боюсь, едва ли не самой важной частью тела, потому как дух правды, подсознательно, но уверенно, определяет именно ту часть, которая пострадает от вранья. Не хочу. И не буду… И не стал. Зачем врать или преувеличивать, если реальность, пусть и увиденная «в полглаза», гораздо интереснее. И эдакая подстраховочная реакция оправдана – пиши себе, и пусть головушка отдыхает, все равно будет захватывать.
Вот самый простой пример. По-моему, уже достаточно изжеванный. Если не средствами массовой информации, то Интернетом-то уж точно. И все равно – смешно и жутко. Едешь, едешь, едешь и вдруг на стене чудом сохранившегося то ли барака, то ли культмассового клуба читаешь леденящий душу лозунг: «Наш труп – Родине». Скорость у «Нивы» приличная, и поэтому успеваешь лишь слегка вздрогнуть. А потом вчитываешься в потрепанную суровым климатом надпись. И всего-то навсего: «Наш ТРУД – Родине». Но сразу просыпаешься и думаешь: вот «квинтэссенция трассы», ее СУТЬ. Пусть ошибка, вызванная капризами колымской природы, и случайна, но в каждой случайности есть доля закономерности….
Золотое кольцо Колымы. Проезжаешь ничем не примечательные и по большей части уже нежилые (по полной программе) поселки, иногда даже и ГОРОДА (ну допустим, хотя различия с поселками весьма условные), и все это время думаешь – затаенно, но весьма алчно – почти все это бывшие ЗОЛОТЫЕ ПРИИСКИ. То есть вот запасись терпением, запусти загребущую клешню в вырытую или промытую в простой лохани породу, и… Ах! «Золотой портсигар, отечественный, две штуки». А также: «Куртка замшевая, импортная, три штуки….»
И мнится дымчато, неконкретно: вот плюнуть на редакционное задание. Сговориться с уже ставшим «своим» попутчиком, водителем, проводником – Семеном и выйти на эти не контролируемые никем просторы. И запустить жадную лапу в ближайший же покинутый прииск. Да вот только здравый смысл (едва-едва продирающийся сквозь сухопутную качку машины) подсказывает: было бы так все просто… Не ты первый – умник, не ты последний.
Кончается «золотая мечта» вполне прозаично – я со всей дури вхожу лбом в более чем жесткий стояк «Нивы». Искры золотые, бесспорно, но имеющие прозаическое продолжение: «а это нас арестовывать пришли». Вот, думаю я, просыпаясь окончательно, это чтоб неповадно было.
Пока я переживаю жесткий колымский отходняк и молю бога мамоны избавить меня от искушения, в окошках неприхотливой «Нивы» вырисовывается последний населенный пункт перед окончанием нашего смутного пути. Поселок, местожительство Семена, его постоянное пристанище и последний оплот цивилизации перед посещением Кадыкчана. Поселок еще официально существует на картах, в нем даже живут люди (хотя как в том анекдоте: «и вы называете ЭТО жизнью?»). При этом много разрушенных и полуразрушенных домов, особенно зданий, явно некогда административных. Когда Семен указывает на одно строение, мимо которого мы проезжаем, и утверждает, что это поликлиника, мы с ребятами чуть не падаем с сидений.
Вываливаясь из машины и мельком осматривая окрестности, я начинаю сомневаться: а оплот ли??? И цивилизации ли??? Как здесь можно питаться и тем более ночевать? Окрестности наводят на мысль о спешной эвакуации из зоны военных действий. Но отступать поздно. В багажнике «Нивы» продукты, а Семену мы уже не только обязаны прошлым, но и реально зависим от него в настоящем и, как подсказывает здравый смысл, – в будущем. Так что: «хочешь – не хочешь – как хочешь». Ну вот. Мы и почти у цели. Дисциплинарная судорога духа и дикая головная боль в придачу.
Вяло шевеля конечностями, я выдвигаюсь на передовую не оформившегося пока журналистского репортажа. Понимая, что скорее всего (да точно!!!) больше никогда не окажусь в таком экзотическом месте, я достаю из широких штанин диктофон и иду в направлении самого оживленного района поселка. Предварительно справившись у Семена о, собственно, линии продвижения. Краем глаза я замечаю несдерживаемое желание моих коллег посетить более уединенные места и попутно делаю вывод, что, видимо, я буду первым, кто растрясет жителей поселка на предмет эксклюзивной информации. Что придает бодрости походке.
Поселок, в котором мы остановились отдохнуть, поесть и переночевать, воспринимается как предбанник перед посещением Кадыкчана. Вот уж воистину «город контрастов». В нем проявляются все положительные и отрицательные знамения ЖИЗНИ как она есть. Можно возводить декорации, чтобы попытаться воспроизвести Золотую лихорадку в Америке 20-х годов. А можно не полениться и раскопать что-то близкое родным реалиям. Впрочем, все относительно. Тут даже функционирует мини-рынок. Мини-мини: четыре грубо сколоченных прилавка, очумело прислонившихся к бетонной стене заброшенного здания. На прилавках – скудный ассортимент овощей непривычно мелкого размера. Морковка, редис и… И все. Измазанный рыбьей чешуей пустующий прилавок подсказывает нам, что еще с утра тут можно было увидеть дары окрестных озер. Жаль, не довелось лицезреть. Из нас троих двое – завзятые рыбаки, так что сожаление объяснимо.
Мы еще не добрались до конечной цели нашей экспедиции и сравнивать нам не с чем, но все равно возникает ощущение, что окончательно заброшенный город не будет выглядеть так жутко, как этот из последних сил цепляющийся за жизнь населенный пункт. Смерть всегда ужасна, но агония перед ней еще страшнее! Ну что тут скажешь. Не хочется обижать немногих оставшихся жителей поселка, даже если предположить, что они никогда не прочтут эти строки. Кстати, если перевести слово «немного» в числительное, получится около 600 человек. Почему около – это отдельный разговор, объясню чуть позже.
И тем не менее. Понять, как тут можно существовать (глагол «жить» употреблять по-прежнему язык не поворачивается), трудно. До посещения рынка мы увидели не много, но и этого хватает, чтобы составить поверхностное впечатление. Теперь хочется его дополнить и расширить. Поэтому я тут же прилипаю со всей своей журналистской бесцеремонностью к одной из торгующих женщин, в тщетной попытке выяснить: какие такие запредельные обстоятельства вынудили ее не покидать сию скорбную юдоль. После пятнадцати минут разговора я понимаю, что ничего не выйдет. Мы в прямом смысле этого выражения беседуем как слепой с глухим. Я вижу (и обсуждаю) лишь окружающую разруху, сравнимую с послевоенными примерами. А моя собеседница пытается объяснить мне, пришлому и потому неразумному, то, как трудно отказаться от «городского гражданства». Получается как в известном диалоге: «Это – стена. Нет – она белая».
Из уважения к моей временной собеседнице и ее соотечественникам в путевых заметках я попытался зафиксировать точку зрения коренного жителя, не искаженную моими невежественными комментариями и вопросами.
Вот ты говоришь – как на войне. Ну, пусть. У нас-то хоть знаешь, с кем воюешь. Климат суровый, это да. Природа неласковая, цветуев мало. Тоже верно. А по большому-то счету, кому они, эти цветы, нужны? А так… Вот и все враги. По пальцам можно пересчитать. А на Большой земле? Да охренеешь (лексика сохранена) их подсчитывать. От соседа по дому до террористов. Ну и зачем мне эти радости? Живи и трясись от страха кажный день. А тут покой, не врет никто, потому как смысла нет. Если, как в Кадыкчане будет, то уеду. Покамест и тут не болею.
Что касается реплики «как в Кадыкчане», напоминаю: это полное отключение всех (даже самых примитивных) систем жизнеобеспечения до окончания расселения жителей. А в поселке люди хоть и лишены канализации, зато есть электричество. Вот как я могу возразить, скажите??? Что: «а у нас в квартире газ», но при этом действительно все поголовно врут? Но все же трудно сразу принять точку зрения, от которой за версту веет библейскими заповедями и ветхозаветной моралью. Особенно жителю современного Вавилона. Поэтому я тут же бросил своих спутников и отправился побродить по поселку, имея в загашнике пошлую цель. Доказать самому себе, что мой цивилизованный образ жизни лучше. Лучше чего? Да просто лучше.
Надо сказать, метода себя оправдывает. С непривычки город кажется мне возведенной в десятую степень версией «Ведьмы из Блэра». Почему ассоциации именно с голливудским ужастиком, а не с апокрифичным «Сталкером» Тарковского? Объясню, это довольно просто. По сюжету «Сталкера» первопричина неприятностей к моменту повествования уже рассосалась. Ну, посетил кто-то, сотворил что-то и устранился. То есть люди остались расхлебывать. А в «Блэре», напротив, до сих пор обитает источник опасности. Да, он неопределенного характера и не имеет конкретной формы, но он присутствует повсеместно.
Опасность, угрожающая поселку, не столь мистического характера, зато она выглядывает из каждого окна в заброшенных квартирах. Именно эта опасность дышит в затылок любому, кто пройдется по пустынным и гулким улицам. И так ли важно, что имя ей «прозаическая» экономическая нецелесообразность или отсутствие градообразующего предприятия? Опасность по-прежнему присутствует в городе, медленно, но верно разрушая его изнутри и снаружи. Поэтому мороз по коже слегка продирает – соответствующий суровой природе. Отчего же возникают, собственно, пупырышки?
Мысль первая: мама моя, это ж какие железные нервы и незамутненное триллерами сознание нужно иметь, чтобы жить в таком месте??? Уж на что я циничный материалист, и то вульгарно жутковато. Одна жилая квартира на (допустим) стоквартирный дом. И там ночуют, в том числе одинокие старики, женщины. Ну ладно старики, они столько на своем веку повидали! Но все остальные! Я как-то ненавязчиво представил себе свою тещу, которой, как я всегда считал, можно крепостные стены крушить (вместо тарана), живущей в поселке. Хм…
Мысль вторая: елки-моталки, сколько же сил нужно было приложить, чтобы все это на вечной мерзлоте построить!!! Дома, кстати, все из-за этой самой мерзлоты, покоятся на сваях, что тоже в достаточной мере усиливает общую сюрреалистичность пейзажа. Такие сплошные избушки на курьих ножках. Нет, серьезно. Представьте себе обычную блочную пятиэтажку с бетонными штырьками по всему периметру. И там, где у обычных домов бывает фундамент и подвал, – штырьки высотой по полметра с расстоянием метр-полтора между ними. Гротеск, реально. Да, вот так. Смотришь на эти штырьки, на окружающую неласковую природу, делишь все эти размышления на суровый климат и получаешь в уме трагичную историю возведения поселка. И остро ощущаешь историческую несправедливость. Трудом рабов, которые возвели египетские пирамиды, до сих пор восхищаются историки, археологи и отдельные сознательные туристы, хотя гробницы всего-навсего задумывались как памятник самомнению фараонов. А труд тысяч людей, которые корячились на возведении поселка, способного стать домом для нескольких же тысяч других людей, как-то никого, похоже, не впечатляет. А в чем, простите, разница? В размере и возрасте построек? Ну, это кому как. Я вот пирамиды посещал, и ничего такого в душе не шевельнулось. И рабов я как-то не очень жалел. Зато поставленные на бетонные сваи дома поселка почему-то вызвали у меня ассоциации с величием воли человеческой. Как в детской песенке советского периода: «захотели дом построить, нарисуем – будем жить!».
Впечатление от осмотра города довольно гнетущее. Что, впрочем, не удивительно и никакой неожиданности в этом нет. Но к ожидаемым эмоциям примешивается что-то еще. Трудноопределимое какое-то чувство. Останавливаюсь возле разрушенной почти до основания постройки, в которой, очевидно, в прежние времена располагался магазин, закуриваю и пытаюсь разобраться. В чем же дело? Несколько раз заносило меня в деревни, где из полутысячи жителей осталось двое-трое. Печальное зрелище, безусловно, но именно печальное – не более. Так в чем же разница? Только в том, что там были деревенские дома, а здесь – городские? Ну, пожалуй, неуверенно соглашаюсь я с самим собой. Я житель исконно городской и деревенская изба ассоциируется у меня максимум с дачей во время летнего отпуска, но уж никак не с постоянным жильем. Поэтому и особого трагизма в заброшенных бревенчатых срубах мое внутреннее «я» не находило. Тогда как вид разрушенных и покинутых городских кварталов вызывает у меня уже более конкретные ассоциации. Вот жили люди, жили полноценной жизнью, привыкли к суровому краю и собирались жить дальше. А их под зад коленом – выметайтесь, мол.
На этом месте мои размышления прерываются, потому что ко мне присоединяется Семен. Оказывается, пока я трепался на рынке и бродил по окрестностям, он успел поставить «Ниву» в гараж и повидаться с женой, с которой, между прочим, договорился о приготовлении обеда для нашей группы. «Голодными не останетесь» – продукты, которые мы привезли, он тоже уже разгрузил. Мне становится как-то неловко за свое праздношатание, и по этому поводу я тут же изображаю бешеную журналистскую активность. Начинаю с того, что делюсь своими впечатлениями о покинутых квартирах. Обреченно вздохнув (поняв, что от меня не отвяжешься теперь), Семен комментирует ситуацию.
Да, именно коленом, да еще в грубой форме. А форма-то действительно более чем грубая. Нет, не в том смысле, что людей физически заставляют покидать поселок. Гораздо «цивилизованней» (читай проще) создать такие условия для жизни, чтобы нормальный человек (особенно обремененный семьей и детьми) не решился и дальше оставаться на основательно насиженном месте. Нет НИЧЕГО: ни горячей, ни холодной воды. Давно «почила в бозе» канализация, но у местных жителей есть возможность не противоречить привитому при советском строе эстетизму: можно завести отхожее место во дворе (хотя специально оборудованных для этой целей помещений я так и не увидел – нигде). В доме Семена, например, все обходятся патриархальными цинковыми ведрами. ЗАТО есть электричество. Ну, правда, не по всему поселку. Незадолго (месяца за три) до нашего приезда вышла из строя пара-тройка опор ЛЭП, лишив три района из семи в поселке электричества. Но жители не унывают – катастрофа явно имеет временный характер. Починят. Может быть.
Выдав мне эти сведения, Семен явно превысил лимит своей разговорчивости. Обычно он столько слов произносит за весь день. По этой причине я явственно вижу, что мое общество сильно его тяготит. Пообещав прибыть к обеду, я, под облегченный вздох Семена, продолжаю экскурсию по поселку в одиночестве. Гуляю. Попутно восстанавливая в памяти сведения о причинах постепенного умирания поселка.
Золотодобывающее предприятие (выработка), вокруг которого и был возведен поселок, истощило свои ресурсы и почти в тот же самый момент поселение, в котором на тот момент проживало полторы тысячи человек, утратило не только официальный статус, но и привилегии – поддержания условий, необходимых для жизни. Местная администрация просто махнула на всех жителей рукой – выгребайте сами как знаете.
Какое-то время, по инерции, поселок еще существовал, но уже к концу 90-х годов приобрел тот вид, который я лицезрею в данный момент. Кадыкчан хотя бы расселили, пусть и в варварской форме, а на поселки поменьше уже не осталось ни денег, ни сил. Проект по расселению Кадыкчана был признан неудавшимся, и потому вся программа приостановлена. К настоящему времени принята прорва постановлений во всех административных органах, но постановлениями сыт не будешь и золото они в выработку не вернут.
Типичная история. Из семидесяти двух поселков и небольших городов, когда-то располагавшихся вдоль колымской трассы, осталось всего девять. И это не предел. Процесс продолжается. А сколько всего на Крайнем Севере таких поселков ? не перечесть, зато общее количество проживающих в них человек примерно известно: более десяти миллионов человек.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.