Егор Исаев -- «Жить для других»

Егор Исаев -- «Жить для других»

Владимир Бондаренко. Вы были, наверное, главным символом советской поэзии позднего периода. В чем смысл советской власти для поэта?

Егор Исаев. В народности. Мы жили вместе с народом. Сейчас этого нет. И стихи писали для людей, не только для себя. Мы чувствовали свою духовную значимость для всей страны. Без скромности скажу: без писателей и поэтов не полетел бы Юрий Гагарин, не строились бы заводы, не развивалась бы наука. Литература — это развитие нации и государства. Это душа нации. Жаль, что это не понимают нынешние власти. Впрочем, и в советское время, когда изменилось отношение государства к государственной литературе, не помогли ни танки, ни ракеты, ни политики, ни экономика — Советский Союз рухнул.

В.Б. Где вы росли?

Е.И. Рос в деревне, обыкновенной приволжской деревне. Ухаживал за скотом, укладывал скирды. И так укладывали, что никакой дождь не проходил, скирда не промокала. Потом везли на мельницу и (тук-тук-тук) молотили. Отец, мать, двое ребят. Жили трудно. Помню, отец продал корову, продал всё, лишь бы пережить голод. Так что всё было: и хорошее, и плохое. Но была надежда, была вера в будущее. Это точно. Мы всем обществом вырабатывали новые ценности и хранили их. Но почему-то так и не выработалось отрицательного отношения к частной собственности. Когда ограблен Бог. Почему-то увлеклись индивидуализмом, каждый для себя.

В.Б. Думаю, сам народ и сейчас не так уж рвется в буржуа, уклад у нас не тот: как были общинными, коллективными, так и остались. Много ли в самом народе нынче бизнесменов? Всё чужаки, пришлые, пользующиеся русским равнодушием к частной собственности.

Е.И. А почему наши руководители страны, наши президенты и премьер-министры этого не знают и не чувствуют?

В.Б. Наши руководители тоже относятся к наднациональной верхушке, обслуживающей интересы лишь своего клана. Увы, нам далеко и до Америки, и до Европы, руководители которых по разным причинам, но внимательно отслеживают все настроения в своем народе, стараются защитить их интересы. А кто из нынешних будет защищать интересы того же русского народа? Нет таких. Но, вернемся к литературе. А что это такое — советская литература? Была ли она вообще? Лично я уверен, что советский период — один из высочайших и в истории мировой, и в истории русской литературы. Андрей Платонов, Михаил Шолохов, Леонид Леонов, Сергей Есенин, Владимир Маяковский, и вплоть до конца века — Николай Рубцов, Василий Белов, Юрий Бондарев. Какие вершины? Где они теперь?

Е.И. Давай я тебе задам вопрос. Ты любишь слово — дума, думка? В советское время мы много думали, задумывались, пусть не всё могли сделать, но думы наши исполняли. А сейчас люди не хотят думать, осталась лишь на потеху одна Государственная дума. А слово совет ты любишь? Готов посоветоваться, дать совет деловой, прислушаться к умному совету? А в чем различие между думой и советом?

В.Б. Дума — это как бы для себя, ты сам раздумываешь. А совет — дается другим, или собирается общий совет.

Е.И. Думать можно одному, а советоваться одному никак нельзя. Отсюда и наша общинность. Культура совета идет задолго до Октябрьской революции. Культура совета всегда общинна. Бывает одиночество у любого писателя, но бывает и одиночество для всех, ради всех. Писатель — это ответственно одинокий человек. Талант дан ему одному, но принадлежит он многим. Ты читал "Бруски" Федора Панферова? Умный роман. Там и показано формирование нашей общинности. Через кровь, через муку. Мощная была советская литература. Одного Василия Белова возьми, такой талантище. И как же мы все дококетничались с такой литературой до перестройки, будь она неладна? Видно, много кокетничали.

Помню, мы в селе все Шолоховым зачитывались. Сейчас не поверишь, но в селе все же читали. И Шолохов — как родной был всем. Такие глубины человеческие, которых нет во многих мировых литературах. И заметь, когда надо — Шолохов молчал. Он гениален и своим молчанием. Поехал с Хрущевым в Америку, все потом расписались , аж по несколько книг, Ленинскую премию за книгу об Америке получили, а он — ни строчки. Он к месту умел молчать. Когда надо, становился ярчайшим публицистом. Одна его "Наука ненависти" чего стоит. Если сейчас не научимся ненавидеть, нам будет полный конец. Всем без исключения. Эта клокочущая ненависть должна дойти до сердца, закипеть, чтобы прямо кулаком в морду врагу любому. От него всё требовали новых эпопей. А посмотрите внимательно — "Они сражались за Родину" — абсолютно завершенный роман. И заметьте, ни одного генерала не изображено, — всё в батальоне, все из народа. У него и учились потом все наши писатели-фронтовики. А как Шолоховым восхищался Василий Шукшин? Потому что понимал все. А ведь небольшой романчик.

Я никогда не читал Бабеля. Прочитал его "Одесские рассказы". Теперь хочу прочитать его "Конармию". Какой-то раскавыченный язык. Такая вольность пера. Он и свое еврейство, унижая, превозносит.

В.Б. Я бы назвал "Одесские рассказы" еврейским почвенничеством. Он без жалости и без восторга хочет понять характер своего народа.

Е.И. Так и есть. И еще я подумал, ведь всё это — и Бабель, и Панферов, и Платонов — и есть социалистический реализм. Никуда от этого не уйти. Они все воспевали социализм, и языком реализма. Разве не реальны герои "Одесских рассказов"? Разве не реальны герои "Чевенгура"? Но реализм вместе с высочайшей идеей преобразования человека и мира дал лучшую в мире литературу. Всё-таки слово должно быть не только колокольным, не только красиво звучащим, оно должно воспитывать человека. Так было со времен Библии и Гомера, со времен Данте и Сервантеса. Литературе Богом предназначена воспитательная функция, что бы ни болтали сейчас нынешние балаболки. В этом воспитательном смысле заложено и "не убий", заложена вся человеческая нравственность. Как же мы хотим воспитать нынешнего нового человека без нравственности? Думал об этом наш президент? А исповедь человека — это тоже часть литературы. Человек очищается через литературу от налипшей грязи. А мы его нынче норовим держать в этой налипшей грязи. Ох и дождемся мы так нового всемирного очищения.

В.Б. Как вы думаете, в чем главная составляющая литературного таланта?

Е.И. Ну, что от Бога, то от Бога. А дальше — труд. Труд — это второй Бог. Откажется писатель от тяжелого труда, не будет никакого писателя, что бы и кто ни говорил. Любой дар зачахнет и пропадет. Советская литература всегда была еще и литературой совести. У кого совести не было, тем нечего было делать в советской литературе. Совесть не боится ни цензуры, ни начальства, ни редакторов строгих, ни нахального читателя. Те, кто сегодня всё на цензуру сваливает, сами же и живут нынче по законам новой цензуры денег. А совести как не было, так и нет. Обрати, Володя , внимание, чтобы законченный подонок стал героем в мировой литературе, я такого не читал. Бог не допускает.

В.Б. В 1945 году Геббельс в своих дневниках писал о советских генералах, что они чрезвычайно молоды, все убежденные коммунисты и вырезаны из хорошего народного дерева. Он признавал, что немцы конкурировать с такими не способны. Сегодня из этих молодых генералов и маршалов делают палачей, тупых и необразованных ребят. Но ведь все они были уже воспитаны на первоклассной советской литературе . Когда же и кто вновь из народного дерева будет вырезать таких убежденных и начитанных полководцев и лидеров?

Е.И. И опять возвращусь к советской литературе. За одну пятилетку народ весь сделался грамотным. Такого в мире никогда не было. И ведь впрямь, насильно сделали народ грамотным? Господа демократы, вы это насилие принимаете? У нас ведь даже образованного рабочего класса не было. Всё разрушено. А фашизм уже рядом, через границу. Как быть? Комсомольцы, великолепные ребята, готовы работать, как Павка Корчагин. Но кто создаст первоклассную индустрию? Кто будет конструировать самолеты и танки? Мы победили всё железо Европы, все технические умы Европы — Франции, Голландии, Дании, Чехословакии. Потому что у нас выросло поколение советских людей, воспитанных уже на советской литературе.

В.Б. А ведь и верно, "мальчики иных веков" будут мечтать по ночам "о времени большевиков". Разве интереснее бандитствовать в подъезде или торговать женскими колготками? Или даже сидеть в конторах и банках, разворовывая народное сырье? Никакие Сванидзе и Познеры не перебьют своими гнусными передачами мечту о великом замысле.

Е.И. Сейчас о нашем народе пишут, как о сером и необразованном народе, не умеющем работать. Кто же за две пятилетки создал великую державу? Кто создал новые танки, лучшие в мире самолеты, запустил в космос ракеты? Даже американцы и те использовали немца Фон Брауна, своего ума не хватило. А мы выпустили вперед великие молодые русские умы, и победили. По всем направлениям: в химии, математике, физике, в индустрии. Создали воистину великую советскую культуру — от балета до поэзии, от театра до скульптуры. Сейчас уже 30 лет перестройки, что-то ни умов, ни культуры, ни науки, ни балета , полнейший развал. И как уходящая вдаль вершина — советский период. А какой был высококлассный рабочий класс, никаких гастарбайтеров и в помине не было. Куда всё это исчезло? В какие кладовые Абрамовичей и Потаниных?

Наша литература была частью самой жизни. Не над жизнью, не под жизнью, а в центре всех событий. И горестных, и радостных. Война, деревня, восстановление — во всем участвовала и литература. Она сама была — народом! И потому народ её читал.

В.Б. Еще одно явление. Великая литература девятнадцатого века — это была дворянская литература. Советская литература впервые за тысячу лет русской истории стала без всяких преувеличений — народной литературой. По крови и по духу, по традициям и по образу жизни. Потому и хотят её перечеркнуть, перечеркивая сам русский народ.

Е.И. И заметьте, никто никогда не обращал внимания на национальности. Тот же изумительный Эммануил Казакевич со "Звездой" или Александр Бек с "Волоколамским шоссе" — это ведь была всё та же советская народная литература. Все они писали в едином замысле, великом и чистом, это была наша стрежневая советская словесность. А вот когда иные из них в период перестройки поверили в свою исключительность, они и кончились как писатели. Их объединяла великая необходимость построения мировой державы, великая обыкновенность чуда. И как верно почувствовал тот момент Сталин, это блестяще описано в пьесе "Фронт" Корнейчука; пришли везде к руководству молодые талантливые ребята, инженеры, полководцы, ученые, писатели. Сталин вовремя сделал ставку на молодых. Первое чисто советское поколение убежденных талантливых людей. Они и выиграли войну. Они и послали в космос Гагарина, они и писали гениальные стихи и рассказы, пьесы и романы. Они были молодыми, и они были великими.

В.Б. Они все были в ту пору — обыкновенно великими писателями. В том числе и поэт Егор Исаев, которому 2 мая исполнится 85 лет. Как вы стали писателем? Когда появились первые стихи?

Е.И. Я и не думал стать писателем. Всегда ценил красоту. В природе, в людях. Но одной красоты мало. Я не согласен с Достоевским, что "красота спасет мир". Красота нас окружает со всех сторон, но мир еле-еле удерживается. Значит, надо что-то еще. Нужна работа. Нужен героизм.

Я рос в такой глубинной деревне со своим древним укладом жизни. Такой культуры уже больше никогда не создадут. Она ушла навсегда. Это была жизнь живого языка. Каждый старик говорил на своем языке, со своим лицом. Вот мне сейчас исполняется 85 лет, я лауреат Ленинской премии, автор многих книг, читал всю жизнь, ездил по миру. Но такой культуры, как у стариков моей деревни, у меня уже нет. Я у них и брал лучшее для своих поэм "Суд памяти", "Даль памяти", "Мои осенние поля". Всё лучшее в моем языке из родной деревни, так, обрывочки памяти. Какая великая народная культура была?! И ведь её осознанно много лет уничтожали. Теперь и народ другим стал. С тем глубинным языком не было бы нынешнего суетливого народа. Вот так, вспоминая свою деревню, я и стал поэтом.

Земля везде:

И сверху, на земле,

И под землей,

И над землей — она же,

Как день и ночь,

Как берег и волна,

Как хлеб и соль...

Не чья-нибудь, а наша

В.Б. Вы дали в своих поэмах несколько образных запоминающихся выражений: "земля земель", "кремень-слеза". Что такое "земля земель"? Не чувствуете ли вы сами себя "кремень-слезой", когда хочется выплакать о потерянной державе, но кремень помогает держаться? Где дно вашего родника? Откуда черпаете силы?

Е.И. И культура народа, и сама жизнь народа помогают держаться. Мой дядя Митя ("Буцен" — как я его назвал в поэме, опубликованной у вас) мне как-то говорит: "А ты зеркало-то убери". Я думаю, какое зеркало, нет у меня в руках никакого зеркала. Почудилось, может, ему. А он всё о том же, ты себя всегда перед зеркалом видишь, даже сейчас, а ты это зеркало и убери. Ты со мной разговариваешь, а себя в зеркале видишь. Так что с народом и на самом деле всегда надо ухо востро держать. Он всё видит. А власть видит другое.

В.Б. Что такое народ и власть? В чем различие?

Е.И. Надо преподавать во всех институтах предмет "народ и власть". И всю жизнь стараться разгадать эту загадку. Что такое народ? Что такое власть? Это же не просто дядя Петя что-то сказал. Или чиновник Иван Иванович приказал. Это глубочайшая мистика.

В.Б. Сейчас я признаю, народная русская культура вымерла, везде, от глухого села до столичного мегаполиса. Её нет и уже не будет. Возможна ли новая великая русская литература без народной культуры? Ведь все наши гении держались на фундаменте русской народной культуры. Сейчас, может быть, будут гении у татар, у кавказцев, у азиатов, у них еще жива народная культура. А наши молодые писатели на чем держаться будут? Какое нынче дно у нашего национального родника?

Е.И. Очень верно ты сказал. Надо надеяться на русский язык. И потом, почва-то русская осталась, кто-то живет на этой почве. Будет и новое почвенничество. Почва — это всего 2 метра в глубину от силы. А накапливалась она — веками. Разрушить, срыть эти два метра легко, немцы и вывозили нашу почву в Германию. А восстановить её — невозможно. Такая же была у народа — песенная почва. Все пели, во всех деревнях. Хор — это прообраз общества. Там была и своя дисциплина во всех деревенских старушечьих хорах. Право первого голоса, потом шли подголоски. Вторые голоса, третьи. И не дай Бог сфальшивить. Это был великий почвенный русский архаизм. И он ушел под землю. Боюсь, навсегда. Что поют молодые нынче, лучше не слушать, это не народная культура. Это попса. А ведь были еще народные игры. Ребячьи игры. У нас в деревне мужики занимались, конечно, землей, скотом и делали еще балалайки. У нас в деревне два Героя социалистического труда. Это Матрена Федоровна, которая была директором МТС (мужская, между прочим, работа), и я. У нас в деревне вырос министр здравоохранения Таджикистана Петька Исаев, фронтовик, 1924 года, был доктором наук. У нас были свои журналисты, художники. У нас был свой генерал. А полковников целая уйма. И всё из одной деревни. И так по всей Руси великой. Вот откуда и вырос Советский Союз. Из русской деревни. А сейчас из нашего Коршунова едут в Москву гастарбайтерами работать...

А какие были поля. Речки, луга, какой лес. Небо как бы уходит по вечерам в нашу землю. Тоже засевает почву своими злаками. А какие были песни, поговорки, какие сказки рассказывали. Как тут не вырасти великой литературе. Где есть почва, там есть и литература. Я бы поправил, со ссылкой на нынешний беспредел: какая почва, такая будет и литература. И ведь совестливый был народ. Не надо никакой милиции. Вся силовая структура не нужна, когда у человека есть совесть. Вся мировая литература на совести держится. Особенно наша русская.

В.Б. Ваши поэмы написаны с позиции простого мужика, со времён Степана Разина готовящего себя к бунту против угнетателей, побиваемых в конце концов "кремнем", в который обратились вековечные народные слёзы… Где сегодня этот кремень-мужик? Вы довольны своей судьбой? Что еще не успели сделать? О чем сожалеете? Чего не сумели добиться? О чем мечтали?

Е.И. Не было времени на мечтания. Я же деревенский мужик. Одно дело — мечтать, другое дело — работать. Вот я и работал. Постоянное чувство труда и дороги. Я, как возчик, как ямщик, всю жизнь вез какой-то груз. Я был обязан — народу, государству, Богу. Надо всё необходимое людям сказать в метафоре, в образе. Помню стрельбище в Австрии 1945 года. Мертвая , покрытая металлоломом земля. И стрельбище это разрастается. Это огонь продуманного уничтожения всех людей. Кто это задумал? Почему мы следуем его приказам? Почему уничтожаем землю? Что нас ждет? Апокалипсис? И постоянный образ пули (кстати, он есть и у Проханова), пули, направленной на всех. Какие уж тут мечтания. Мечты — это цветочки, лепесточки, это не для меня. Надо спасать землю. Все хотят написать красиво. Но бывает и неуместная красота. Разрушительная красота. "Суд памяти" — у меня осознанно там образов нет, есть понятия.

В.Б. А разве не образ у вас Кремень-слезы? Есть ли сейчас такие кремневые опоры? Не чувствуете ли вы сами себя "кремень-слезой", когда хочется выплакать об утерянном величии державы, но кремень заставляет держаться и не унывать. Что нас ждет? Где наша нынешняя Кремень-слеза?

Е.И. Её нет. Еще образ вечной рыскающей пули есть, а Кремень-слезы уже нет. В Кремень-слезе вся русская история вместилась: и Пугачев, и Стенька Разин, и все наши строители советской державы. Там сама дорога, как чья-то вековечная вдова. А Луна — это же тоже Кремень-слеза, со всеми её мифическими жителями и покорителями.

В.Б. Значит, там нашлось место и хранителю бессмертия — лунному зайцу — вместе со всей Луной.

Е.И. Всё там есть. И всё дальнейшее творчество , и "Двадцать пятый час", и "Убил охотник журавля", и "Буцен" — это всё было уже после Кремень-слезы, выросло из Кремень-слезы.

Кремень-слеза и немцев победил в 1945 году.

В.Б. Поэты обычно эгоцентричны, сосредотачиваются на себе и своем творчестве. Вы доказываете своей жизнью нечто противоположное. Вы печатали Николая Рубцова, Юрия Кузнецова, своих коллег-фронтовиков. Вы воспитали целое поколение молодых поэтов. Что вас тянуло к молодежи? Откуда такая щедрая душевная поддержка? Говорят, вы спасли Рубцова от исключения из Литературного института?

Е.И. Так и было. Он учился в семинаре у Сидоренко. Где-то нахулиганил, набузил. Решили исключать. Коля звонит мне, просит поддержать. Я прихожу к ректору. Вы что же, и Есенина исключать из Литературного института будете? И Павла Васильева? И Николая Гумилева? Да мало ли кто из нас что-то там напроказил, укажи, накажи, но зачем судьбу коверкать большому поэту. А мне уже тогда виден был его мощный талант. Упросил. Исключать не стали, перевели на заочное отделение. Я и забыл об этом. Каждый день за кого-то хлопочу, помог, и пошел дальше. А потом Коля мне звонит, благодарит. При встрече кланяется. Я уж говорю, Коля, Коля, ну поддержал я тебя, и не надо никаких благодарностей. Я же всегда был беспартийный, меня ничем не проймешь. Да и помогал я многим. Всё брал на себя. Был я главным редактором, а то и просто зав. отделом поэзии. А какие ребята у меня работали в издательстве "Советский писатель"! Женя Елисеев, Герман Валиков… А Семакин Володя… И ведь я их уговаривал, чтобы они свои рукописи несли в издательство. Считали неудобным. Прекрасные стихи писали. Кто мне всё это поручал? Это просто мой стиль жизни. Жить для других. Чувствовать общее дело. Я без этого не был бы поэтом. Я всегда должен был защищать всех.

В.Б. Вы — деревенский человек, о чем немало и пишете. Но ваша поэзия явно отличается от чисто деревенской, лирико-родниковой поэзии. Маленький мирок, маленькая лужайка, маленькое солнышко — явно не для вас. Ваши родники обязательно вливаются в огромное море державности, государственности, имперскости. Как вы пережили развал Советского Союза? Считаете ли вы себя выразителем чаяний русского народа? Или выразителем идей государства? Или выразителем воли Неба, божественных откровений? Вы — верующий человек? Как вы соединяли в себе державность и родниковость? Вы как бы объединили в себе Проханова с Распутиным.

Е.И. Точно. Так и было. Ты правильно сказал про Проханова с Распутиным. Железо и металл, и маленькая лесная тропка. А мне близко и то, и другое. Видимо, для меня Россия — это "земля земель сомноженных народов./Соборный свод согласных языков". Очевидно, сказалось влияние молодых лет, проведенных в Австрии, за границей. Я уже не мог ограничиться деревенской тропкой, я из Вены видел всю мощь Советского Союза. Там я и приобрел свой глобализм, свою имперскую хватку.

В.Б. Вы — оптимист? По-прежнему "А ДУХОМ ВСЕ МЫ — СТАЛИНГРАДЦЫ..."?

Е.И. Мы с тобой, Володя, люди одной тональности, нас так просто не сломать. Помню, Сергей Михалков пришел в Союз писателей России. Там было тоже не всё хорошо. Еще жив был Леонид Соболев, лежал в больнице, а его как-то быстро и сняли. Вскоре первый пленум в Архангельске. Я жил на третьем этаже. И вдруг утром на третий этаж ко мне заходят Витя Коротаев и Коля Рубцов. Спускаемся. На втором этаже ресторан. И там сидит наш куратор Союза писателей из ЦК КПСС. Красивая женщина. Увидела меня, подходит, здоровается. А Коля Рубцов взрывается: уберите эту бл… от Исаева. Я остолбенел. Говорю Рубцову: это же сама Нина Павловна. Наш куратор из ЦК. Она держится достойно, улыбается даже. Колю быстро оттащили куда-то. Вечером ко мне приходят: надо исключать Рубцова из Союза писателей. Я пошел к Коле, он что-то лепечет. Я говорю: сам пойдешь и извинишься при всех. Мол, бес попутал. Умеешь грешить, умей и каяться. Даже если бы она не была инструктором ЦК КПСС. Она же женщина. И срочно… Ведь завтра на пленуме весь доклад Сергея Орлова на поэзии Рубцова был построен. Всё летит к черту. Утром все стоят у входа в здание, стоят секретари, Сережка Орлов, Михалков. Подьезжает машина, выходит Нина Павловна. Подходит к ней и бедный Коля: Нина Павловна?! Она: — Что, Коля? — Да простите меня такого-сякого. Нина Павловна говорит: всё хорошо, Коля. Я рада твоему извинению. А то и не могла понять, за что ты так на меня набросился. Иди, пиши свои замечательные стихи… Она его слегка обняла и пошла в здание. Улыбка на весь Архангельск. Сергей Орлов сделал доклад, пленум прошел хорошо.

В.Б. На чем держалась наша советская литература?

Е.И. Не забывай, советская литература — это была литература чуть ли не ста языков. И все писали, все печатались, все переводились. И какие замечательные переводы были. Лучшая в мире школа переводчиков. Такой уже никогда не будет. Какие мощные поэты и прозаики возрастали. Расул Гамзатов, Кайсын Кулиев, Мустай Карим, Давид Кугультинов. Даже тот же Олжас Сулейменов. Это же все была советская литература.

Я даже написал стихотворение на смерть Расула, моего друга:

С больничной койки, не со сцены в зал

Расул Абдулатипову сказал:

В ночной Москве — сказал — в последний раз,

Не уходи, побудь со мной Кавказ.

А сам ушел к вершинам вещих гор

И там с орлом продолжил разговор.

Надо уметь дружить со всеми, не унижая свое достоинство. А то мы кидаемся то в одну, то в другую сторону. Мы — русские, но мы умеем от Бога жить со всеми в мире. Писать наглядно и пространственно. Язык — наш разумник. Гений при случае может быть и злой. А русский язык злым быть не может. Язык подпитывает наш разум. И разум тоже становится шире и добрее.

В.Б. А нужен ли нам сейчас Союз писателей?

Е.И. Очень нужен. Он особенно в провинции и сейчас многих спасает. Только скажу честно, требуется омоложение. Я был за Юру Полякова, которого поддержал Бондарев, не получилось. Значит, надо искать новую яркую молодую фигуру. Есть же еще таланты на русской земле.

В.Б. Вы — явный традиционалист, как вы относитесь к эксперименту в литературе, к авангардной поэтике того же Юрия Кузнецова, к примеру? Или к прозе Проханова? Что происходит сегодня в литературе? Почему её никто не читает?

Е.И. Я ценю все яркое и талантливое. Всегда печатал стихи Юрия Кузнецова, в восторге от прозы Александра Проханова. Советский поэт всегда должен быть широк по своим литературным взглядам. Но при этом я, конечно, давно уже выбрал свою форму. Думаю, кое-что удалось сделать, и крепко. Те же поэмы "Суд памяти", "Даль памяти", "Двадцать пятый час", "Буцен", "Мои осенние поля", "Убил охотник журавля". Другим я уже никогда не буду. Хотя в коротких новых стихах и пробую уловить новую мелодику.

В.Б. Кого вы цените в русской литературе ХХ века?

Е.И. Прежде всего Михаила Шолохова. Выше Шолохова быть ничего не может. Я встречался с ним не один раз. Он и как человек меня поражал. Во всем. Затем Василий Белов. Я очищался сам душой на его прозе. Какие-то библейские чувства. Владимир Личутин. Я поражался летописности и очарованию его языка. Когда вышла книга Валентина Распутина "Живи и помни", я написал об этом романе статью. Зачем мне это надо? Я не критик. Но без этого я не мог жить дальше. Чувства переполняли. Рубцов и Кузнецов. Конечно, Кузнецов порезче, грубоватее, он ломает все формы и размеры, ворочает глыбы, он не любит тени. Ему бы спокойствия побольше. Времени не хватило. А у Коли Рубцова — песенная душа, у него все в песню просится. Но оба — великаны. Проханов — это особая статья, он все жанры смешал в своей прозе, такой космический хаос, откуда вырывается его имперская идея. И лирика, и философия, и наука, и что угодно. Юрий Бондарев — очень серьезный писатель. Его Княжко — это уже классический образ.

А мне самому надо перестать быть поэтом, перестать быть писателем, чтобы не перекладывать самого себя с места на место. Нельзя насиловать природу, нельзя насиловать талант. Я готов к выходу…