Гровс и Оппенгеймер

Гровс и Оппенгеймер

Начальник «Манхэттенского проекта» Лесли Гровс и научный руководитель проекта Роберт Оппенгеймер были полной противоположностью друг другу и по внешнему облику и по духовному складу.

Несмотря на свою тучную фигуру, Гровс всегда выглядел подтянутым и ухоженным, начиная от аккуратно подстриженных усиков и кончая начищенными ботинками. Это был типичный пентагоновец, недалекий, но напористый и педантичный, привыкший мыслить и действовать по уставу.

Гровс предвидел, что руководить учеными будет труднее, чем командовать солдатами. И когда в связи с новым назначением его пообещали произвести в генералы, он тут же сказал, что целесообразнее сначала присвоить ему это звание, а потом уже представлять его участникам проекта.

— Важно, чтобы люди, с которыми мне предстоит работать, с самого начала видели во мне генерала, а не повышенного в чине полковника, говорил он. — Как ни странно, длинноволосые интеллигенты придают званиям еще большую важность, чем кадровые военные…

Оппенгеймера отличала не по годам сутулая, тщедушная фигура. Хотя он носил костюмы, пошитые у лучших портных, они всегда сидели на нем мешковато, словно с чужого плеча. Отличаясь утонченными манерами и острым, ироничным умом, Оппенгеймер умел завладеть вниманием окружающих.

Сын состоятельных родителей немецкого происхождения, Оппенгеймер блестяще окончил Гарвард, а потом продолжал образование в Кембриджском университете в Англии и в Геттингенском университете в Германии. Помимо физики, он увлекался средневековой французской поэзией и древнеиндийской философией.

После возвращения в США Роберт Оппенгеймер, как и его коллега Эрнест Лоуренс, читал лекции в Калифорнийском университете в Беркли, где их считали кумирами молодежи и блестящими холостяками.

Уже с конца 1941 года Оппенгеймер не раз привлекался к консультациям о военном применении атомной энергии. Он посвятил много времени определению критической массы урана-235, а также вместе с Лоуренсом занимался опытами по электромагнитному разделению изотопов урана. Поэтому, когда американские работы над атомной бомбой стали приобретать широкие масштабы, Оппенгеймера пригласили возглавить этот многонациональный научный коллектив.

Теоретические исследования и разработки, связанные с «Манхэттенским проектом», велись в Гарварде, Принстоне, Беркли, а также в Мичиганском университете в Чикаго. В частности, именно там, в Чикаго, обосновался на жительство Энрико Ферми. Он не вылезал из Мичиганского университета, где он, однако, работал не на физическом факультете, а в металлургической лаборатории, которую ученые сокращенно называли «Метлаб». Проводившиеся там исследования были засекречены. Но жена физика знала по крайней мере один секрет: в «Метлабе» не было металлургов. Лишь несколько лет спустя она поняла, с чем коллеги восторженно поздравляли ее мужа в ненастный декабрьский день.

До сих пор под западными трибунами университетского стадиона в Чикаго, где когда-то помещался крытый теннисный корт, висит мемориальная доска с надписью: «2 декабря 1942 года человек впервые осуществил здесь самоподдерживающуюся цепную реакцию, чем положил начало освоению ядерной энергии».

По мере того как «Манхэттенский проект» набирал темпы, Оппенгеймер все чаще задумывался о необходимости объединить усилия различных групп ученых и сосредоточить их в одном месте. Гровс поначалу отнесся к этой идее настороженно. Он предпочитал, чтобы каждый участник проекта знал лишь порученное ему дело и оставался в полном неведении обо всем остальном.

Оппенгеймер не возражал против того, чтобы главные промышленные объекты вроде заводов в Ок-Ридже и Хэнфорде проектировались, строились и эксплуатировались совершенно независимо и даже в секрете друг от друга. Но вместе с тем он считал важным условием успеха свободное общение ученых, возможность сообща преодолевать возникающие трудности.

В конце концов Гровс согласился создать объединенный научный центр, полагая, что это поможет держать ведущих участников проекта под неусыпным надзором. Возник вопрос о местоположении такого центра. Поначалу хотели разместить его в Ок-Ридже. Но этот город находился в опасной близости от Атлантики. А курсировавшие там германские подводные лодки нередко высаживали на побережье шпионов и диверсантов. Однажды двух нацистских агентов задержали неподалеку от Ок-Риджа. Они, правда, не имели ни малейшего представления о заводе по обогащению урана, а пытались установить связь с американцами немецкого происхождения в штате Теннесси.

Другой участок был предложен в Калифорнии. Но, ознакомившись с ним, Гровс счел его неподходящим из-за соседства с крупными городами. Нельзя было исключать возможности непредвиденного атомного взрыва и радиоактивного заражения окружающей территории. Поэтому Гровс охотно принял предложение Оппенгеймера разместить научный центр в засушливом и малонаселенном штате Нью-Мексико. Для этого был избран уединенный поселок Лос-Аламос. Кстати, туда Оппенгеймер в юности ездил лечить свои легкие.

В ноябре 1942 года к сельской школе в Лос-Аламосе проявили интерес неожиданные посетители. Сутулый, щурящийся интеллигент выступал в роли проводника. А спутником его был человек с властным голосом и военной выправкой. Это были Оппенгеймер и Гровс.

Здание школы тут же было решено конфисковать.

И вот весной 1943 года в сонный городок Санта-Фе, который когда-то был резиденцией испанских наместников в Мексике, стали съезжаться ученые. Оттуда их с соблюдением мер строжайшей секретности переправляли в Лос-Аламос по условному адресу: «Армии США, почтовый ящик 1663».

При первом посещении Лос-Аламоса Гровс поинтересовался, сколько жилых домов потребуется для научного центра. Оппенгеймер ответил, что предполагает собрать около тридцати ученых, то есть вместе с членами семей примерно сто человек. Генерал тут же увеличил эту цифру в десять раз, но, как потом оказалось, тоже ошибся. К концу войны Лос-Аламос насчитывал шесть тысяч жителей.

Два с половиной года этот населенный пункт не имел официального статуса, не значился на картах, а его жители не числились в списках избирателей.

Вся корреспонденция сотрудников научного центра подвергалась цензуре, их телефонные разговоры прослушивались. Водительские права выдавались на вымышленный адрес, а известные ученые значились в них под псевдонимами. Нильс Бор, например, фигурировал как Николас Бекер, а Энрико Ферми — как Генри Фармер.

Работали здесь и другие видные европейские физики: Ганс Бете, Рудольф Пайерлс, Отто Фриш, Эдвард Теллер. Кроме Гровса, Оппенгеймера, Ферми и Бора, никто не имел полного представления о всех работах, проводившихся в рамках «Манхэттенского проекта».

Службу безопасности проекта возглавлял полковник Борис Паш — сын митрополита русской православной церкви в США. В военную контрразведку «Джи-2» он попал как специалист по «коммунистическому просачиванию».

Весьма примечательно, что в ту самую пору, когда американцы и весь мир восхищались героями Сталинградской битвы, когда прогремели первые московские салюты в честь побед на Курской дуге, Пентагон поставил следить за участниками «Манхэттенского проекта» такого ярого антикоммуниста и антисоветчика, как Борис Паш.

«Наша стратегия в области охраны тайны очень скоро определилась, писал Гровс в своей книге «Теперь об этом можно рассказать». — Она сводилась к трем основным задачам: предотвратить попадание к немцам любых сведений о нашей программе; сделать все возможное для того, чтобы применение бомбы в войне было полностью неожиданным для противника, и, насколько это возможно, сохранить в тайне от русских наши открытия и детали наших проектов и заводов».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.