ПО ПѢСНЯМЪ
ПО П?СНЯМЪ
Нов?йшее законодательство сд?лало значительныя и благод?тельныя перем?ны въ систем? наборовъ, въ срокахъ службы, въ наказаніяхъ нижнихъ военныхъ чиновъ и т. д. Совершенно перем?нилось обращеніе командировъ съ солдатами, почтя н?тъ въ настоящее время ни одного офицера, который не обращалъ бы вниманія на внутреннюю солдатскую жизнь. Все это не приминетъ, конечно, принести самые лучшіе результаты, и очень в?роятно, что со временемъ, самый взглядъ нашего народа на рекрутство изм?нится существеннымъ образомъ. Но долгое существованіе прежней, тяжелой системы оставило въ народ? сл?ды, выразившіеся въ п?сняхъ, разсказахъ, присловьяхъ. Мн? кажется, что именно теперь, въ виду уничтоженія стараго порядка, не безъинтересно собрать въ одно ц?лое все, въ чемъ выразилъ народъ свое воззр?ніе на рекрутчину и солдатскій бытъ.
Пусть настоящій этюдъ послужитъ памятью о давнемъ, тяжеломъ, но, къ счастію, и отходящемъ прошломъ. Очень можетъ быть, сказалъ я выше, что даже и о бывшемъ солдатств? народъ станетъ думать и п?ть иначе; но еще и до сего времени въ русскихъ деревняхъ, на солдатство народъ смотр?лъ какъ на несчастіе, на б?ду, которая можетъ разогнать, разорить какую угодно семью. Такъ, въ одной п?сн? поется:
Въ мужика было богатаго
Да и были три сына хорошіе,
Охъ, вышло на нихъ несчастьице,
Что большое несчастьице, б?душка великая:
Что и вышла на нихъ рекрутчина, и т. д.
Объ эту б?душку, не малую, большую, — солдатство, разбивалась какая угодно удаль. Одинъ говоритъ:
Никогда у меня, раздобраго молодца,
Такого горя не бывало,
А вотъ нын?шніе день, братцы, день-денечикъ,
Тоска — горе меня обуяла!
Что куютъ-то, куютъ меня, раздобраго молодца,
Куютъ во жел?зы,
Что везутъ-то, везутъ меня, разудалаго молодца,
Везутъ во солдаты.
Въ другой п?сн? разсказывается про всю молодецкую гульбу, среди которой застала раздобраго молодца рекрутчина.
Попила-ль моя головушка,
Пила-ль — погуляла
Не за батюшкой, не за матушкой;
Буйной головою,
Не за братцевой, не за сестрицыной,
За легкой работой!
Что со радости мои кудрюшки
Со радости вьются,
Что со горя ли со кручинушки
Русыя с?кутся!..
Охъ, зачуяли мои кудрюшки
Надъ собой невзгоду,
Охъ и ту ли невзгоду —
Большое солдатство!
Тоска и печаль заставляла раздобрить молодцевъ плакать и обращаться къ своимъ близкимъ съ такою скорбью:
Растоскуйся ты, моя сударушка, по мн? разгорюйся!
Что ни самъ ли то я, самъ раздобрый молодецъ, самъ по себ? взорвался!
Обижаютъ меня сиротинушку злые люди:
Что и ловятъ меня сиротинушку злые люди,
Что и ловятъ меня сиротинушку, ловятъ во солдаты!
На этотъ вопль откликаются вс? друзья и сродники, а душа красна-д?вица:
Какъ сказали другу
Да на царскую службу —
Плакала, рыдала,
Слезы проливала, —
Всю ночь не спала!
Напрасно ее уговариваютъ:
Ты не плачь, не плачь, красная д?вушка!
— Не сама я плачу, плачутъ ясныя очи,
Что и сами слезы, слезы изъ глазъ катятся,
Что везутъ, отдаютъ дружка во солдатушки,
Въ молодые его, дружка, рекрутики.
Отъ этой тоски-горя б?жали тогда кто куда могъ; кто въ л?са, кто въ монастырь къ знакомымъ старцамъ и монахинямъ, переждать наборъ, но нигд? раздобрый молодецъ не былъ безопасенъ:
Обижаютъ его, сиротинушку, злые люди,
Что и ловятъ его, сиротинушку, ловятъ во солдаты.
Которому удается отб?гаться отъ рекрутчины, а котораго
Поймали добраго молодца, поймали у прилуки,
Что у той ли у прилуки, у красной у д?вки.
Видитъ мужикъ, что не всегда и отб?гаешься, сталъ придумывать, какъ д?лу помочь, какъ бы канцелярскимъ порядкомъ рекрутчину обойти. Вздумали сказки расписывать: большая семья записана въ одну ревизскую сказку, рекрутъ непрем?нно сл?дуетъ; разобьютъ семью по бумаг? на дв? семьи; об? семьи небольшія и рекрута не берутъ… Узнали и про это злые люди, выдумали самовольный разд?лъ.
Сказанъ наборъ. Вотъ въ семьянистой изб? старикъ отецъ думаетъ:
Кому-жь, д?тушки, идти во солдатушки?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Что и старшаго сына жаль отдать,
А середняго не хочется.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Что меньшой-то сынъ —
Тотъ въ разумъ не вошелъ…
Обыкновенно р?шаютъ:
Идти ли не идти сыну меньшему!
Вотъ теперь начинается новая сцена:
Во слезахъ сказалъ родный батюшка:
Что идти ли не идти сыну меньшему,
Сыну меньшему Иванушк?.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Въ возрыданьиц? матушка словъ не вымолвила.
Едва сказанъ наборъ, тотъ, за к?мъ стоитъ рекрутская очередь, —
. . . . . припечалится,
Молода жена расплачется,
Малы д?ти разрыдаются!..
Въ былое время, назначеннаго въ рекруты, такъ называемаго годнаго, сейчасъ по назначеніи заковывали въ жел?зы, и ни одна рекрутская п?сня не обходится безъ этихъ ненавистныхъ, незаслуженныхъ жел?зь, восп?вая, какъ куютъ руки-ноги добру молодцу во жел?зы.
Однихъ только наемщиковъ и охотниковъ не ковали во жел?за; за т?ми много было караульщиковъ; но эти несчастные выдумывали такія безобразія, что они не заслужили въ народ? р?шительно ни одной п?сни, по крайней м?р?, я ни одной не слыхалъ. Въ охотники обыкновенно нанимается самый безпутный народъ. Наемщикъ бросаетъ всю семью, часто жену съ д?тьми, безъ гроша денегъ, скудно оставляя имъ н?сколько рублей, пропивая самъ сотни, а нер?дко и тысячи во время своей гульбы. Они обыкновенно, при найм?, выговариваютъ, сколько времени гулять. Кром? условленной платы деньгами, въ это время хозяинъ, т. е. нанимающій за свою семью, д?лается самымъ покорнымъ слугой своего охотника; что бы тотъ не потребовалъ, — хозяинъ долженъ подавать, куда бы тотъ ни захот?лъ ?хать — хозяинъ долженъ везти; что бы тотъ ни истратилъ — хозяинъ долженъ заплатить.
Кто не видалъ, какъ этотъ безпутный людъ, съ крикомъ и гамомъ, махая краснымъ платкомъ, обнявшись съ дешевыми красавицами, окруженный не сродниками, не пріятелями, а караульщиками, ?здилъ по улицамъ? Разъ только въ Мценск? увидали охотника, гуляющаго съ сродниками.
Просто на вс?хъ ужасъ нагналъ, говорилъ одинъ изъ очевидцевъ этого безобразія. — Пьяный самъ, а тутъ сестра родная пляшетъ… и тутъ мать, пьяная! Просто неподобно!
А должно быть и между этими безпутными, безобразными бывали люди, да и хорошіе люди.
— Надо охотника искать! говорилъ мн? настоящій мужикъ, мужикъ стоющій, т. е. мужикъ зажиточный; а почетность въ деревняхъ даромъ не достается, и ежели мужикъ пользуется почетностью, то эта почетность — вполн? заслуженная.
— Мн? не случалось слышать, чтобъ хорошій челов?къ пошелъ своей охотой за чужую семью наемщикомъ въ солдаты.
— Бываетъ и хорошій челов?къ: не нанялся бы въ солдаты, а нужда какая пришибетъ — не самъ онъ нанимается, нанимаетъ нужда его.
— А теб? и такихъ случалось вид?ть?
— Да не знаю, какъ теб? и сказать: и вид?лъ, и н?тъ. Возили мы барскую рожь во Мценскъ; за?хали ночевать, а у нашего хозяина гость, тоже мужикъ. Пиръ такой идетъ!.. Во! Вдвоемъ за ночь четверть выдули: послали въ кабакъ взять четверть, а къ утру хоть бы опохм?литься осталось! Хорошо! Только видимъ: съ ними парень, такъ, л?тъ двадцати пяти; онъ то и есть охотникъ. Чтожь ты думаешь? Не только, чтобы онъ за столъ с?лъ, а въ изб? то почесть не сид?лъ; все на двор? стоялъ, а водки хоть бы теб? каплю въ ротъ взялъ! А лицо то такое жалостливое, да такое смутливое… За этимъ и присмотру никакого: — «Этотъ говоритъ хозяинъ, — не уйдетъ. Этотъ у меня не гуляетъ»! Стало быть этотъ былъ и путный, а вотъ нанялся же охотникомъ.
Вотъ единственный случай, въ которомъ наемщикъ былъ, по подозр?нію, хорошимъ челов?комъ. Повторяю, что о наемщикахъ я не знаю ни одной п?сни, но добрыхъ молодцовъ народъ провожаетъ п?сней до гробовой доски.
Поймаютъ молодца, скуютъ и станутъ чествовать. Никто на него не сердится, за нимъ н?тъ никакой вины, а ежели и была — ему всякая вина отпустится; но куютъ не изъ сердцовъ, а изъ предосторожности, чтобъ не уб?жалъ. По этому отдатчикамъ въ обязанность становилось обычаемъ ублажать гожихъ: отдатчики должны хорошо кормить гожихъ, и почти всегда поить водкой. Но эти люди не предавались такому развратному разгулу, какъ наемщики, потому что не им?ли воли, а главное — у нихъ оставалась семья, родина, отъ которыхъ охотникъ добровольно отказывался.
Гожаго, сковавъ, сажали на пару лошадей и везли къ пріему въ городъ, въ которомъ находится рекрутское присутствіе. А на пар? лошадей мужикъ ?здитъ только въ одномъ еще случа? — на свадьбахъ. Это обстоятельство не упущено п?снею:
Посадили меня, раздобраго молодца,
Въ козырныя сани,
Повезли то меня только разудалаго
Въ городъ — во губернью,
Привозили меня, раздобраго молодца,
Меня ко пріему.
Все, что поражаетъ челов?ка при пріем? въ рекруты, высказано въ п?сн? со вс?ми подробностями:
Привели меня, раздобраго молодца,
Меня ко пріему,
Разд?вали меня, раздобраго молодца
До б?лаго т?ла,
. . . . . . . . . . . . . .
Ставили меня, сиротинушку,
Въ казенную м?ру.
Какъ и стали они, меня сиротинушку,
Они стричь и брити…
Охъ, ужъ брейте вы мои кудерушки,
Брейте, не жал?йте!
. . . . . . . . . . . . . .
Привезли то меня, сиротинушку,
Меня ко пріему,
Вс? пріемщички ли на сиротинушку
Они вздивовались:
Да и гд?жъ тотъ ли сиротинушка,
Гд? жъ онъ уродился?
Забрили лобъ — все еще не солдатъ, все еще онъ можетъ уб?жать, — съ б?глеца взыску н?ту, пока присягу не принялъ на царскую службу. Народъ думалъ, что рекрутъ принималъ присягу на царскую службу только на 25 л?тъ, а что посл? 25 л?тъ солдатъ воленъ идти на вс? четыре стороны.
Пока не пригоняли молодаго рекрута къ присяг?, всякій крестьянинъ помогалъ ему, когда тотъ задумывалъ б?жать.
Забрили лобъ, пригнали къ присяг?, и вотъ гонятъ молодыхъ солдатъ, —
А за ними идутъ матушки родныя;
Во слезахъ они пути-дороженьки не видятъ.
Какъ возговорятъ солдаты молодые:
Эхъ, вы матушки, вы матушки родныя,
Не наполнить вамъ синя моря слезами,
Не исходить-то вамъ сырой земли за нами!
А бол?е забубенныя головы прощались со своими разлапушками-сударушками:
Прощай, бабы, прощай д?вки!
Намъ теперя не до васъ —
Во солдаты везутъ насъ!
Посмотримъ, какъ народъ смотр?лъ на солдатское житье-бытье. Для этого я опятъ обращаюсь преимущественно къ народнымъ же п?снямъ. Но при этомъ я долженъ оговориться. Есть два рода солдатскихъ п?сенъ: одн?, даже при поверхностномъ взгляд? въ саномъ д?л?, оказываются подд?льными подъ народныя п?сни; другія — чисто народныя.
Эти п?сни почти не поются народомъ, а ежели и поются, то какъ п?сни модныя и, разум?ется, бол?е полированнымъ людомъ, напр. фабричными.
Есть другія п?сни, въ которыхъ говорятъ совершенно другое.
Мужикъ, поступая въ солдаты, начиналъ совершенно иную жизнь; все м?нялось: образъ жизни, занятія, одежда, прическа. И надо сказать, что тогда многое было, какъ намъ кажется, не только лишнее, но иногда и вредное.
— Ныньче какая служба! говорилъ мн? отставной солдатъ еще до 1855 года. — Ныньче что за служба! Н?тъ, послужили-бы по нашему! Это взять теперь хоть солдатскую одежду…
Въ эдакой то одежд?, да еще ученье, въ которыхъ рекрутъ не видалъ ц?ли, да и какъ растолковать рекруту пользу учебнаго шага, пунктиковъ?
П?сенъ мало, разсказовъ же про прежнія ученія вы можете иного слышать, — лишь бы была у васъ охота. Старики солдаты, — разум?ется, отставные, — поразскажутъ вамъ.
Въ войнамъ до-Петровскаго времени народъ прилегалъ всей душой; простая ц?ль т?хъ войнъ была понятна народу. Надо бы было указать на самую старинную русскую военную п?сню, на п?сни про владиміровыхъ богатырей, и въ особенности, на п?сню о Полку Егоров?, но я думаю, что и безъ этого можно обойтись. Мы возьмемъ лучше п?сни про войны Московскаго царства. Какъ видно по этимъ п?снямъ сердечное участіе народа въ этихъ войнахъ! По сборнику п?сенъ И. В. Кир?евскаго, а полагаю, что самая старинная п?сня солдатская про куликовскую битву. Но этой п?сни у меня н?тъ подъ рукой, а ежели бы и была, я не им?лъ бы права ее приводить. Не буду также ссылаться на п?сню, записанную Жел?зновымъ про Рыжечку, хотя эти п?сни и помогли бы мн?. Начнемъ съ п?сенъ временъ Іоанна Грознаго. П?сня про взятіе Казани-города сохранилась въ народ? во многихъ варіантахъ и но вс?мъ варіантамъ видно, что народъ съ участіемъ смотр?лъ на эту войну, да и вид?лъ народъ достаточную причину самаго гн?ва Грознаго на Казань-городъ.
Они б?лому царю всякое грубіянство оказываютъ,
Ухъ и вотъ теб?, б?лый царь, Казань-городъ взятъ!
Оттого-то б?лый царь разсердился, распылился на Казань-городъ.
Въ другихъ варіантахъ это обстоятельство разсказываетъ проза:
Что татары же по городу похаживали,
Что грозна-царя Ивана Васильевича поддразнивали[1].
Что и тутъ-то нашъ грозенъ царь прикручинился.
Царь Грозный вел?лъ подкопы подкопать подъ казанскія ст?ны, вел?лъ пушкарямъ въ т? подкопы бочки зелья — пороху накласть и поставить дв? зажженныя св?чи, одну въ порохъ, чтобы произвести взрывъ, другую у царя, чтобъ вид?ть, какъ скоро произойдетъ взрывъ. Сгор?ла св?чка, стоявшая передъ царскимъ шатромъ, — а взрыва еще н?тъ! Царь Грозный распалился на пушкарей:
Приказалъ грозный царь т?хъ пушкарей казнить.
На счастье случился тутъ молодой пушкарь, что годами еще молодъ былъ, а разумомъ можетъ и постарше вс?хъ.
Этотъ пушкарь сказалъ царю:
Не прикажи казнить, прикажи слово вымолвить!
Въ тиши, въ погребу долго св?чи теплятся,
На бую на в?тру скоро св?чи горятъ.
Не усп?лъ молодой пушкарь слово вымолвить, какъ взорвало вс? ст?ны Казанъ-города.
Этотъ п?сенный разсказъ совершенно согласенъ съ офиціальнымъ разсказомъ л?тописей. Стало быть вс? знали, какъ шла осада, за что понадобилось такое скорое наказаніе, вс? подробности этого д?ла. Къ самому царю, къ Грозному, да еще въ ту минуту, когда этотъ Грозный царь распалился, разгн?вался, обратился молодой пушкарь съ сов?томъ. Въ этой п?сн? видно участіе, которое принималъ въ д?л? всякъ, даже молодой пушкарь.
Въ п?сн? про осаду Пскова Баторіемъ разсказано все, съ начала до конца; какъ началась война, отчего, какими путями шелъ король-собака на батюшку, на Опсковъ городъ; однимъ словомъ, вся псковская компанія эта разсказана одною п?снею.
Копилъ то, копилъ король силушку,
Копилъ то онъ, собака, дв?надцать л?тъ;
Накопилъ то онъ силушки — см?та н?тъ.
Мало, см?ты н?тъ, сорокъ тысячъ полковъ.
Накопимши онъ силы — на Русь пошелъ;
Онъ на Русь пошелъ, на три города,
На три города, на три стольные:
На первый на городъ на Полоцкій,
На другой то городъ — Велики-Луки,
На третій, на батюшку на Опсковъ градъ.
Онъ и Полоцкій городъ мимоходомъ взялъ,
А Велики-Луки онъ насквозь прошелъ;
Подходитъ онъ подъ батюшку, подъ Опсковъ градъ,
Становился, собака, въ зеленыхъ лугахъ,
Садился онъ, собака, на золотъ стулъ,
Смекалъ то онъ силушку по три дня,
По три дня и по четыре:
Много ли силушка убыла,
А много ли силушки прибыло?
Убыло силушки сорокъ ротъ,
А прибыло силушки сорокъ полковъ.
Тутъ же онъ, собака, возрадуется:
— Охъ, вы гой еси, мои скорые хожатели,
Скорые хожатели и скорые посп?шатели!
Мечитесь скоро въ зелевые луга,
Въ зеленые луга государевы… [2]
Бери свово коня Бахмута,
По?зжай во батюшку во Опсковъ-градъ:
Во городъ въ?зжай, не спрашивай,
Ко двору подъ?зжай, — не докладывай,
Во палата входи — не бей челомъ;
Клади ярлыки на дубовы столы,
За столами сидитъ воевода царевъ
Карамышевъ, Семенъ Константиновичъ.
— Охъ, ти гой еси воевода царевъ,
Карамышевъ, Семенъ Константиновичъ!
Отдай городъ Опсковъ безъ бою,
Безъ бою и безъ драки великія,
Безъ того угодовія смертнаго!
Я на первомъ часу возьму Опскопъ градъ,
На другіемъ часу стану чнстити,
На третьемъ часу стану столъ становнть,
Стану пить, веселиться, прохладиться,
Князей твоихъ бояръ вс?хъ въ половъ поберу,
Донскихъ казаковъ вс?хъ подъ мечъ преклоню,
Я тебя, воевода, казнить буду! —
Возговоритъ воевода царевъ
Карамышевъ, Семенъ Константиновичъ:
— Блуденъ сынъ король съ королевичемъ,
Съ паномъ гетманомъ Ходкевичемъ,
И съ воинскимъ конемъ Вороновичемъ!
Не отдамъ я теб? города безъ боя,
Безъ боя и безъ драки великія,
И безъ того уголовія смертнаго!
Какъ съ вечера солдаты причащалися,
Со полуночи ружья чистили.
По б?лой зор?, какъ куры проп?ли,
Не туча съ тучей соходилася,
Не зоря съ зорей сомыкалася,
Соходилася два войска, два великія,
Б?лаго царя съ королевскимъ.
Тутъ ?здитъ разъ?зжаетъ удалой добрый молодецъ,
Еще то ли воевода царевъ,
Карамышевъ, Семенъ Константиновичъ:
Кому у насъ на бою, братцы, божья помощь?
Помогъ богъ воевод? Московскому,
Карамышеву, Семену Константиновичу,
Добилъ силу королевскую:
Вс?хъ латничковъ, сиповщичковъ,
Кольчухничковъ, барабанщичковъ;
Насилу король самтретей уб?жалъ.
Б?гучи онъ, собака, заклинается:
— Не дай, боже, мн? въ Руси бывать!
Ни д?тямъ моихъ и не внучатамъ!
И ни внучатамъ, и ни правнучатахъ!
Про п?сни временъ самозванщины, про Скопина-Шуйскаго, должно тоже сказать: и въ этихъ п?сняхъ видно народное участіе во вс?хъ д?лахъ; они всякому были изв?стны, всякъ стоялъ за ту сторону, гд? омъ вид?лъ, по своему, сторону правую.
Теперь, какъ мной уже сказано въ начал?, военная служба совершенно изм?нила характеръ; лучшимъ доказательствомъ тому служитъ добровольное поступленіе на службу многихъ охотниковъ. Въ самомъ д?л?, народъ уже хорошо сознаетъ преимущества нын?шней службы, но не можетъ вдругъ отд?латься отъ прежнихъ своихъ воззр?ній; ему все кажется еще, что это хорошее случайно можетъ изм?ниться. Но придетъ время, даже можетъ быть скоро, когда онъ уб?дится, что улучшенія въ военной служб? прочны, и что дов?рять имъ онъ можетъ вполн?. Мн? случалось слышать не мало солдатскихъ бес?дъ, изъ которыхъ видно, что сд?ланныя въ ихъ быту улучшенія они хорошо сознаютъ.
1864