38 А. С. МАМИНОЙ 24 ноября[25] 91 г..[26]

38

А. С. МАМИНОЙ

24 ноября[25]91 г..[26]

Милая мама,

Сегодня нашу петербургскую зиму сгребли в кучи, сложили на возы и вывезли за город… Термометр показывает несколько градусов тепла, так что приходится менять шубу на осеннее пальто. Это называется петербургской зимой, на которую смотреть противно. Воображаю, какие снега у вас там: дорога, как сахар. Бегает ли только по этой дороге мой Карло, да и существует ли верный конь вообще, в чем я сильно сомневаюсь… Жаль коня, а еще больше жаль седоков, которых он мог скушать.

Мои дела идут хорошо. Запечатал для январской книжки «Северный вестник» большой роман «Золото», а из-за него пишу другой большой роман, который стыдно печатать рядом, а напечатаю где-нибудь с марта или апреля. Надо же и совесть знать, тоже и на нас крест есть… А еще пишу, мама, историческую повесть — всего и не упомнишь.

15 ноября был у Михайловского на дне его рождения, где собралась своя литература: Глеб Иваныч Успенский, скромнейший и симпатичнейший мужчина и очень больной, потом Станюкович, бывший редактор «Дела» — крупный и рыжий господин, смахивающий на купца. Был еще Обреимов, бывший учитель екатеринбургской гимназии, из-за которого вышел бунт — дрянной и паршивый старичонко. Была m-me Водовозова, очень важная и очень бонтонная дама. И т. д. Ели пирог и пили. А хозяин похаживал по горнице и бородку поглаживал — очень милый и простой человек, хотя удельный вес у него и под сомнением. Была еще не известная мне безыменная молодежь, заглядывавшая в рот тароватому хозяину. Вообще настоящие купеческие именины: tout comme chez nous, то есть как и у нас грешных. Ко мне Михайловский весьма благоволит, хотя я в этом и не виновен.

Писем от вас не имею уже больше недели, и это меня начинает беспокоить. От Владимира Ивановича Пономарева получил недавно письмо и порванные векселя, — я писал, что, может быть, придется что-нибудь получить с него, но это не оправдалось.

Будьте здоровы. Мой поклон братанам, зятю с женой и крестнику.

Твой Дмитрий.