20. Мы — секта

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

20. Мы — секта

«Я все еще помню, с каким трепетом вошла в холл дома номер 444 по Мэдисон = авеню и увидела на стене обложку за эту неделю, увеличенную и подсвеченную. Снаружи имя Newsweek украшало верхушку здания. Его было видно за много кварталов. Мне было 22 года, когда меня наняли секретарем к редактору отдела национальных новостей…»

Так начинаются восмпоминания о журнале Newsweek Элинор Клифт, одного из самых авторитетных политических журналистов Америки. Клифт проработала в журнале полвека, застала и шикарный ресторан Top of the Week на верхушке редакционного здания, оформленный великим архитектором Юймин Бэем, — там брали интервью у Роберта Кеннеди, — и номера в Уолдорф-Астории для сотрудников, задержавшихся допоздна при сдаче номера, и книги из собственного материала, которые Newsweek выпускал по итогам президентских выборов.

Теперь нет больше такого журнала. Но Клифт было что вспомнить — и про щедрость издателей, и про милые странности редакторов, и про самоотверженность коллег.

А вот, казалось бы, совсем другая история — про редакцию, не просуществовавшую и двух лет. «Никто вне стен здания не знал, чем мы занимаемся… Офис был распланирован как попало, места на всех не хватало, было ощущение стартапа — мы и работали как стартап. В те первые несколько месяцев у нас были еженедельные happy hours и посиделки. Я терроризировал коллег, запуская над столами AR-дрон первого поколения. Наша первая праздничная вечеринка была прямо в офисе. Я выиграл конкурс на самый уродливый свитер, обогнав издателя. Мы все нажрались, а некоторые потом заснули в баре».

Это Питер Ха, бывший редактор отдела технологий в запущенной News Corp. Руперта Мердока Ipad-газете The Daily. Проект сдулся быстро, но тем, кто в нем работал, было интересно вместе, и воспоминания у них остались в целом приятные.

Ну и третий сентиментальный рассказ — моего двоюродного брата, Алексея Бершидского.

«Вспоминал сегодня те первые дни в октябре 93-го. Комендантский час, нас развозят по домам по пустым темным улицам на „жигулях“ — „четверках“. А мы делаем это новое телевидение. То есть я-то, сопляк 20-летний, не делаю, конечно. Я так, мимо стою, патроны подтаскиваю. А делают звезды, небожители, с которыми и по одним коридорам-то ходить неловко. И молодые да ранние делают, замечательные ребята-корреспонденты, которым тоже респект и уважуха. И, помню, огромная честь тогда — просто быть, если что, на подхвате». Это Леша про телекомпанию НТВ — не нынешнюю, понятно.

Ни одно СМИ — не навсегда. Какому-то суждено прожить почти 90 лет, как Newsweek, другое просуществует год с небольшим и закроется, не оправдав коммерческих ожиданий инвестора, третье вроде бы и живо — называется так же, даже логотип похож, — но на самом деле умерло или переродилось внутри. Смысл существования СМИ, однако, не только в коммерческом или концептуальном успехе, но и в том, чтобы те, кому довелось работать в редакции, вспоминали о ней с благодарностью и ностальгией.

Тем, кто рассматривает журналистику только как бизнес, эта мысль может показаться крамольной или просто нелепой: ведь СМИ создаются ни в коем случае не для своих сотрудников!

Это как посмотреть. Иной раз совсем нежизнеспособен проект — а и читатели его помнят, и идеи подхватываются, не умирают, и бывшая команда, разбредясь по рынку, делает его в целом лучше. Это я и про «старое НТВ», и про недолговечный журнал «Столица», когда-то выходивший в ИД «Коммерсант», и, скажем, про еженедельник SmartMoney, главным редактором которого я когда-то был. Издатели-то, может, ничего и не заработали, а в целом медийная поляна чем-то да обогатилась.

Понятно, что с такой идеей нельзя браться за выпуск СМИ, но именно то, как чувствуют себя люди в редакции и чему они там учатся, становится иной раз главным и вовсе не бессмысленным итогом деятельности.

Сейчас я прячусь за чужими спинами, хотя у меня полно собственных сентиментальных воспоминаний. И о первом составе «Ведомостей», практически жившем в редакции — уходить оттуда не очень-то и хотелось. И о первом «Слоне», у которого редакции вовсе не было — вся работа шла через скайп и админку сайта, а встречались люди только в питейном заведении Rosso&Bianco на Садовом кольце, где тогдашний старший редактор Ольга Романова договорилась с владельцами, чтоб наших пускали сидеть, стучать по клавиатуре и пить только чай. И о SmartMoney, моем любимом проекте, в котором четыре редактора — Саша Малютин, Володя Федорин, Юра Грановский и я — пытались придумать неповерхностную деловую журналистику на русском языке. И о русском Newsweek, в котором команда выпустила 15 номеров «в стол» до официального выхода — и все равно сохранилась.

Но я не буду ни лить слезы, ни вспоминать веселые эпизоды из редакционной жизни. Эта книга — не мемуары.

Уже потом, когда либо не было самих изданий, либо делали их уже другие люди, совсем по-другому, я слышал от бывших коллег: «Это было лучшее место работы». Не забывая делить сказанное минимум на два, я все же радовался: что-то из этих редакций люди приносили с собой в новые.

Хорошая редакция — это не совсем место работы, конечно. Это всегда секта. Вот ее признаки.

1. Общая идея. Все или хотя бы большинство работающих в редакции должны верить в некую базовую миссию издания. «Ведомости» в свое время делались как первая в России ежедневка, в которой нельзя ничего разместить за деньги, кроме модульной рекламы. Отсутствие джинсы, непрогибаемость, честность с собой и с источниками — это и нынешние редакционные ценности. Наши журналисты — а прежний опыт у всех был разный — отказывались от взяток, в несколько раз превышавших годовой доход, потому что были в хорошем смысле сектантами. Никаких особых проповедей читать людям не пришлось — достаточно было дать им ощущение свободы и не показывать дурного примера. Сейчас, когда я об этом рассказываю, мне часто не верят: цинизма вокруг в 2013 году гораздо больше, чем в 1999–2000 м. Однако старожилы подтвердят: этический «цемент» в редакции имелся.

Впрочем, объединяющие ценности могут быть и не этического свойства: в SmartMoney, к примеру, мы стремились писать так, чтобы профессионал любой отрасли, читавший наш текст, не мог счесть его наивным. Я по утрам, до начала рабочего дня, читал коллегам лекции по бухгалтерии и финансам — пересказывал то, чему меня учили в бизнес-школе, — и народ приходил послушать и старался разобраться: многим хотелось разговаривать с источниками на равных и потом гордиться получившимся текстом. Получалось, конечно, не всегда, но старались все ключевые люди.

Мне нравится, когда удается создать некий заговор: журналисты видят, что не так в других местах, и стараются сознательно делать иначе. Многие используют в качестве «цемента» конкуренцию — обогнать всех на «поляне», написать первыми обо всем важном. Я тоже прибегал к этому трюку в «Ведомостях», но с тех пор понял его нелепость. По нынешним временам большая аудитория не у первого текста на тему, а у лучшего из 10 первых: так действуют социальные сети и dark social. Умные журналисты это видят и недоумевают, почему начальство настаивает на бессмысленной гонке. Так из редакции секту не сделаешь.

В иных изданиях цементирует не столько какой-то набор рабочих ценностей, сколько принадлежность почти всех сотрудников к одной субкультуре: есть целые редакции хипстеров (продукты LookAtMedia, «Большой город») или леваков (The Guardian), гламурных дам (Vogue) или йогов (Yoga Journal). Делать сайт или журнал для таких, как ты, — приятно и удобно.

Так или иначе, людей должна объединять какая-то идея, кроме своевременного получения зарплаты. Иначе это будет не совсем редакция, скорее «трудовой коллектив». Высказывания главных редакторов, которые я цитировал в предыдущей главе, это часто отражение «сектантских» ценностей.

2. Общая среда обитания. В хорошей редакции комфортно жить, как в какой-нибудь коммуне хиппи. Лучшие редакции — это открытые ньюсрумы, где люди сживаются с соседями, знают их привычки, слабости и увлечения, постоянно обсуждают и работу, и просто новости, и житейские истории. Здесь есть пара спальных мест, на которых можно перекантоваться, если домой ехать слишком поздно или не хочется. Здесь все время наливают чай и кофе, желательно хорошие, — эти два напитка всегда бесплатны. Здесь хорошо устроена техподдержка: если с компьютером что-то не так, не приходится ждать админов часами, да и сами машины, мониторы, клавиатуры — такие, какие люди купили бы себе, если бы выбирали сами. Теперь уже правильно позволять людям приносить свою технику, хотя большинство все еще ждет, что их обеспечат, и экономить на этих разовых тратах совершенно ни к чему: в рабочем процессе недостаток комфорта обойдется дороже. Здесь продуман вопрос записи с телефонов, стоят удобные стулья и соблюдается санитарная норма «плотности населения» — 4,5 кв. м на человека. Нет никаких идиотских офисных ограничений вроде дресс-кода или запрета развешивать по стенам любые плакаты, флаги, головы убитых оленей и что еще людям в голову взбредет. Вообще, хорошая редакция — это никогда не офис: здесь кладут ноги на столы, месяцами не убирают бумажные залежи, и — я убежден, что так должно быть — матерятся. Не обязательно все, но те, для кого это естественно. Офисная политкорректность — хорошая штука для корпораций, но не для коммун. В редакциях, где я работал, всегда много и весело ругались матом. Мне встречались люди, которые поначалу жаловались и краснели; через месяц они либо матерились громче всех, или умели пропускать ругань мимо ушей, или работали где-то еще, и никому было не жалко, что они не задержались.

В хорошей редакции часто создается внутренний жаргон, имеют хождение непонятные посторонним слова и выражения. В киевском «Фокусе» имело хождение слово «пепяка» означавшее любую штуковину или элемент оформления. В «Ленте. ру» нечто убедительно выглядящее, но бессмысленное, называют словом «лукэндфил». Кто придумал тот или иной «термин», никто уже не помнит, словечки передаются «из поколения в поколение».

Редакция — это коммуна, в которой частного пространства у людей почти нет, но им оно и не очень нужно (хотя я знал одного репортера, который запирался в туалете, чтобы обдумать текст, — ему бывало органически необходимо побыть одному). Максим Ковальский, «выросший» в ИД «Коммерсант», когда это еще была мощная секта — даже Леонид Парфенов снял о ней фильм, — не напрасно писал, что время главреда должно «полностью принадлежать его подчиненным». А как иначе: «начальник» и «подчиненные» на самом деле члены коммуны.

3. Сеть социальной поддержки. В хороших редакциях люди проводят вместе не только рабочее, но и свободное время. Вместе ходят на концерты, в бары, на футбол. И их не надо заставлять или уговаривать: сами хотят. Хорошо, если вместе тусуются не только журналисты и редакторы, но и визуальная служба: так бывает крайне редко, но если уж получилось — такой редакции все нипочем. Это, впрочем, только начало; плоха та редакция, которая не самоорганизуется в критической ситуации, — условно, не выстраивается в очередь сдавать кровь, если на кого-то из коллег напали бандиты, не собирает без напоминания деньги на похороны кого-то из близких. Если девушку-репортера бьет пьяный бойфренд, ее коллегам по правильной редакции на это не наплевать. А в ситуации, когда коллективная помощь не требуется, в правильной редакции всегда можно найти кого-то одного, кто поможет — или просто даст выплакаться в жилетку, или задействует свои связи, чтобы сделать что-то нестандартное.

4. Сухой закон в рабочее время. Одна только вещь совершенно недопустима в редакционной «коммуне» — выпивка во время работы. Помните цитату Сергея Пархоменко в предыдущей главе? «Никогда, ни при каких обстоятельствах, ни под каким предлогом нельзя разрешать людям в редакции пить водку непосредственно на рабочем месте». В газете «Сегодня», где Пархоменко работал до того, как стал главредом, нередко выпивали до сдачи номера, и хотя редакция газеты состояла из сильнейших профессионалов своего времени и была, по отзывам в ней работавших, настоящей сектой, водка ее ослабляла и вызывала постоянные конфликты. Ни один журналист не хочет, чтобы над его текстом тупил пьяный редактор. Ни один редактор не желает принимать бессвязную писанину персонажа, слишком близко к сердцу принявшего книги Хантера Томпсона, и тем более задавать этому персонажу дополнительные вопросы. Каких дров может наломать бухой верстальщик, нечего и говорить. (Помянул бы здесь пьяного корректора, но ни разу в жизни такого чуда не видел).

В одной из редакций — в какой, не скажу — мне не удалось внедрить правило Пархоменко. Я уговаривал, ругал, материл двух ценных коллег, которые взяли за правило пить водку за обедом, а потом возвращаться на работу, — все было без толку. Я до сих пор считаю, что проект прожил бы дольше, если бы я сумел настоять на своем.

В наше время «нулевую терпимость» надо, наверное, распространить на любые психоактивные вещества, кроме марихуаны. У меня бывали сотрудники, которые употребляли ее на работе, и хотя скорости это им не прибавляло, оснований для жесткого запрета я не вижу. А вот от тяжелых наркотиков, к которым я отношу и алкоголь, вред очевидный и страшный.

Пятым признаком секты, наверное, могло бы стать наличие харизматического лидера, но я не верю в его необходимость. Хорошо, если главреда уважают и он включен во все неформальные процессы в редакции, но это только бонус. Я видел редакции, в которых главреды менялись, а организм секты сохранялся и главредов тоже «напитывал» общими ценностями. Вот старый «Коммерсант», к примеру, был таким.

Впрочем, самому мне всегда было удобнее использовать диктаторские полномочия главреда, чем проводить часы и дни в поисках консенсуса. Только в SmartMoney я старался этого избегать (о том, как там была устроена работа, речь пойдет в следующей главе). А в «Слоне» к примеру, с нежеланием тратить время на согласования с коллегами была связана моя серьезная неудача как главреда. Через год после запуска сайта я предложил коллегам переключиться с сочинения традиционных текстов, которых, на мой вкус, стало многовато, на сбор и литературную обработку «показаний» экспертов, бизнесменов, участников событий. Некоторым не понравилась эта идея: они решили, что от них теперь требуется не журналистская, а секретарская работа. Со мной стали общаться посредством официальной переписки, требовали от инвестора, Александра Винокурова, чтобы он заменил меня как главреда, но увольняться сами не желали — требовали компенсаций. Винокуров тогда поддержал меня: новая схема позволяла срезать расходы. Из редакции ушли со скандалом девять человек. Это была серьезная потеря: на некоторых из них я привык полагаться. Кроме того, это были люди, от которых во многом зависела магия редакции, ее целостность как секты.

«Слон» выжил и здравствует до сих пор, уже в следующей инкарнации. Скандалы, конфликты, расколы не мешают, в конечном счете, продолжению проекта и не разрушают продукт: он может даже улучшиться. Но магия уходит, секта разрушается. Бывшие сотрудники «Слона» с ностальгией вспоминают именно первый состав, до раскола. Про «лучшее место работы» я слышал и от некоторых из девятерых ушедших.

Когда у создателя НТВ Владимира Гусинского отобрали бизнес за долги госструктурам, много говорили об «уникальном журналистском коллективе» НТВ. Сейчас это выражение или аббревиатуру УЖК употребляют только с иронией: мол, что вообще может быть уникального в любом коллективе. Этот разбежится — другой наберем. Но вот мой двоюродный брат Леша, работавший и на «том», и на более позднем НТВ редактором, и сейчас помнит именно редакцию, сложившуюся там в самом начале. Большинство ее сотрудников до сих пор на телевидении, многие сделали карьеру, но наверняка и они тоже понимают, что стояло за технически неверным словом «уникальный». Секта, коммуна, нечто большее, чем совокупность наемных сотрудников. Правильная редакция.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.